– До леса далеко?

– Рядом, через сугроб.

– Ломайте чарым чем можете. Она в лес, на мягкий снег, уйдет. Там ей держаться легче, и волки туда не сунутся…

Голоса людей испугали лосиху. Она медленно, пошатываясь, поднялась и попыталась выбраться из глубокого сугроба, но наст держал ее, как кромка льда утопающего.

Денис быстро спрятал переговорник и крутанул ручку газа, отъезжая от обессиленного зверя.

– Давай от леса заедем, – решил он, – будем наст ломать оттуда.

Они подъехали к толстой сосне и спрыгнули в снег. Он был мягким и сыпучим, обнес ребят по пояс.

– Лосю такой снег нипочем! – весело крикнул Денис. – У них вон какие высокие ноги…

С полчаса они корежили крепкий наст, потея и задыхаясь, где ногами, где тяжелым снегоходом, проделывая траншейку к спасительному лесу. И когда до лосихи осталось шагов десять-пятнадцать, прошлись на снегоходе почти у самой ее морды.

Словно поняв, что маленькие люди ей не враги, лосиха отчаянным прыжком сиганула в снежный проём, едва ребята отъехали от нее на некоторое расстояние. Минута – и зверь скрылся в глубине темного леса.

Отрадно было друзьям – не напрасно они бились за спасение лосихи: раны у нее неопасные, а значит, выживет столь нужный нашим лесам зверь да еще и приплод даст.

– Вставай, сынок! – будил Дениса отец. – Мороз-ночник заковал все напрочь, надо выручать тетеревов…

Денис привык вставать сразу, не валяясь в постели, а тут еще отец со своей егерской тревогой, поэтому он стал быстро одеваться.

– В мелочах мороз вряд ли прижал снег накрепко, – объяснял отец свое беспокойство, – там снег зерновой, сыпучий, а вот по старым листвякам, вырубкам да меж кустов на болоте ветерком натянет стыни. Чарым становится что цемент, не пробить его птице.

Денис знал, что косачи на ночь в снег углубляются, проделывая ходы, спят там, а утром вылетают, разваливая потолок своих ночлежек. Но в крепкий мороз этот слой снега им не сломать.

– Лыжи возьмем, – отец ожидал Дениса уже одетый, – а то в лесу не везде чарым нас выдержит, валиться будем, как лоси.

– Так растаяло кругом, – не понял его Денис.

– До леса пешком пройдемся. Лыжи на плечи. И там, где согнало снег, без лыж обойдемся. Ну а если придется в тальники лезть или на вырубки, без лыж не сунешься, и как раз там всю зиму держались косачи…

Ветер рванул одежду, едва Денис вышел за ограду. Ядреный мороз ознобил лицо. Земля, свободная от снега, застучала под сапогами стылой твердью. За деревней, над бором, чернеющим вдоль реки, широко распахивалась заря. Привычные утренние звуки оживляли улицу.

Переулком, еще хранящим покатые сугробы снега вдоль изгородей и плетней, отец и сын спустились с косогора и сразу вышли на просеку, разделявшую бор на части. Снег лежал в лесу сплошняком, и они стали на лыжи. Хотя наст и был жестким, подбитые камусом[23] лыжи скользили по нему мягко и бесшумно.

В напряжении, в запарке пробежали они домашний бор и выкатились к заболоченному лесу с зарослями тальника. Вольготно гулял ветер над широким пространством, и сразу стало холоднее.

На поляне, под кряжистыми березами, зачернели овальные ямки, пробитые в снегу бессистемной россыпью. Отец наехал лыжей на первую из них, и тут же сбоку, прямо под его ногами, захлопала крыльями большая черная птица, разметывая куски ломкого наста. Миг – и косач круто взмыл вверх, скрываясь за деревьями. Денис тоже подкатил к ближней лунке, сунул в нее руку – пальцы наткнулись на перья, теплое тело птицы, которая яростно забилась в своем отвердевшем коконе, не в силах посунуться ни вперед, ни в сторону. Денис осторожно проломил ногой настовую крышу над ней, и серая тетерка с квохтаньем хлестанула крыльями по его руке, вырываясь вверх…

Добрый час бились спасатели, освобождая плененных морозом тетеревов, и вызволили из снега не менее полусотни птиц.

– Так и глухари пострадают, и рябчики, и куропатки, – посетовал Денис, когда они, развернув лыжи, двинулись к дальним хвойникам. – А где их найти?

– Да нет, сынок, глухари и рябчики в эту пору в ельниках обитают, – успокоил его отец. – Там, под лапником, и спать в затишке теплее, и прятаться надежнее. А куропатки по тальниковым крепям держатся: и еда – ивняковые почки, и ночевать под корневищами сподручно – никто не доберется. Ты же видел, что у них лапки опушённые? Им этот мороз нипочем. А у тетерь лапы голые. На березе ночь не просидеть: просквозит напрочь. На земле, где протаяло, тоже шибко не согреешься и опасно: хищники всякие только вдоль проталин и шастают. Потому эти птицы и бьются в снегу до последнего – пока надежные места для укрытия не откроются.

– Разве всех их спасешь? – Денис, хотя и устал и дальний край болота его не манил, разделял отцовскую заботу.

– Сколь сможем, – не удручался егерь. – Все одно польза: вон мы сколько тетерок подняли, а ведь каждая из них выводок даст. На нашем участке они в основном в двух местах и сгруппировались. Сейчас проверим тот край – и домой. Соседи тоже постараются проехать по своему углу. Там егерь добросовестный – природу жалует. А иначе как? Такая беда по нашим местам редко, но бывает и много птицы губит.

Плавали в мутной синеве дали, высвечивался набиравший силу день, а Денис с отцом все осматривали потайные уголки заболоченного леса, выискивая попавших в беду тетеревов.

Июнь накатился мощно, с яркими зорями, жгучей жарой, душными ночами, погнал в рост травы, рассыпал цветы. Зной загонял все живое в укромные, теневые места, и тихо было в лесостепных просторах…

Понадобились ивовые прутья, и я налегке, с одним топором и веревкой, пошел в лес.

Запах тальников я услышал издали. Терпкий и острый, он глушил все другие запахи, и сразу потянуло сыростью – в низине блеснула вода. Найдя ивняки погуще, я стал рубить их молодые побеги и складывать на растянутую веревку. Мешали ошалелые комары, оводы, но кучка росла, тяжелела. Попробовав ее на вес в третий раз, я решил, что большего мне не унести, и скрутил прутья веревкой. Недалеко, среди молодых берез и осин, виднелись небольшие бугры, заросшие бурьяном. Оттуда, пока я рубил ивняк, долетал пряный запах цветущей смородины. И заросли, и бугры манили своей таинственностью, и, взяв топор, я пошел туда, оставив вязку прутьев на поляне.

Раздвигая шелестящие стебли бурьянов, я забрел далеко и наткнулся на заброшенный колодец, до краев заполненный водой. Видно было уходящие в глубину венцы сруба, отраженные пятна облаков… Отвернувшись от грозного четырехугольного ока, я двинулся в гущу смородины. Одичавшая, она разрослась буйно и широко. Клейкие ее листья ароматно пахли. Я мял их пальцами и с удовольствием нюхал, продвигаясь в глубину зарослей.

И вдруг откуда-то потянуло вонью. Подумав, что где-то в кустах лежит падаль, я хотел повернуть назад, но, сделав три-четыре шага, увидел небольшую выбитую полянку. На другом ее краю, под плотным кустом, темнела нора, похожая на пологую яму. Я подошел к ней и наклонился, заглядывая в темноту. Из ямы шибануло такой вонью, что пришлось зажать нос. Я бы тут же и ушел, если бы не заметил подозрительное движение в норе. Что-то там мелькнуло, шевельнулось.

Меня охватила оторопь. Крепче сжав топор, я присел на корточки и увидел в черной глубине белесых щенят, сбившихся в кучу. «Откуда здесь щенята? – промелькнула мысль, а рука уже тянулась в нору. – Лисятки?…» Схватив за шиворот ближнего щенка, я вынул его на свет. Он не визжал, не рычал, не скулил, а лишь изгибался всем телом, пытаясь вывернуться. Сунув звереныша назад, я насчитал еще пять щенят.

Где-то хрустнула ветка, и мне показалось, что кто-то остановился сзади. Мгновенный страх прошил все тело, холодная дрожь током прокатилась от затылка по спине. Резко оглянувшись, я увидел в двух шагах от себя большую серую собаку. Взгляд ее блестевших настороженных глаз на миг встретился с моим взглядом. «Волк!» – взрывом вспыхнула страшная догадка, и я бессознательно, падая, перекатился за куст, выставив перед собою топор. Но небо надо мной не заслонилось зверем. Сквозь переплетения веток я увидел, как волк сунулся в нору. Еще несколько раз как попало перекувырнувшись, царапая лицо и руки о ветки и бурьяны, я вскочил и, оглядываясь, кинулся прочь из плотных зарослей.