— Прекрати, ты пьяна.

— Убирайся! Убирайся! Пошел ты…

И я начинаю дубасить его кулаками. Но попадаю в пустоту, промахиваюсь. Я похожа на дирижера, взмахивающего палочкой перед пустыми стульями. Еще один удар мимо, еще один. А он ведь словно приклеился ко мне. Да что, черт возьми, происходит?

Антуан не знает, как реагировать на мою выходку, не знает, куда спрятать глаза от стыда, не знает, что ему делать. Как это мило! Он вообще никогда не знал, что ему со мной делать. Я была не для него. Ему нужна маленькая собачка, повсюду следующая за хозяином, обожающая его творения, потому что мой бывший именно так понимает любовь. Им нужно восхищаться, обожать его, обожествлять, молиться на него, создавать культ его личности, поскольку он — якобы — пишет прекрасные картины… Верная подруга просто обязана заколоть тельца, свернуть шею курице и выпотрошить девственницу на его алтаре, воспевая его так называемые артистические таланты. А почему бы, кстати, не перерезать заодно горло Пьеру, Жану, Жаку — и так до последнего человека на Земле?!

— КРЕТИН! Я — НЕ ДЛЯ ТЕБЯ!.. ДА ТВОИ КАРТИНЫ И ХОРОШИМИ-ТО НЕ НАЗОВЕШЬ! ПОШЕЛ К ЧЕРТУ!

Он не реагирует. Все это выглядит так, будто я демонстрирую продукцию фирмы «Эйвон» семейству живых мертвецов. Хочу, чтобы он ушел, не желаю никогда больше видеть его рожу мелкого выскочки. Терпеть его не могу. Ненавижу его, до смерти, сама не знаю почему, не знаю… Он мне мешает, вот и все. Вечно дает добрые советы. Мне не советы нужны, а твердый член, готовый действовать. Я хочу, чтобы он ушел. Только и всего…

— ТЫ ТРАХАЕШЬСЯ, КАК… КАК ЧЕМОДАН! ГОСПОДИ, НУ ЗА ЧТО МНЕ ВСЕ ЭТО! ВОТ ПОЧЕМУ Я УШЛА ОТ ТЕБЯ! ЧЕРТ!

Это уже удар ниже пояса. Это не по-джентльменски. Силы соперников неравны. В нашей дуэли я стреляю ему в промежность, это моя специализация. Я — кастратчица. Я пою осанну кастрации. Пою всем моим прекрасным телом и отгрызаю «семейные драгоценности» острыми зубками. Я прибиваю их скелет гвоздями к кровати — и делаю все, что захочу. Говорю пару-тройку ласковых — и дело в шляпе. Я все разрушаю. Забавно — все они меня боятся, но возвращаются снова и снова. Я знаю, почему так происходит. Потому, что я умею обращаться с их телами. У меня очччень умелый рот, а моя норка так ловко навинчивается на их болты. Я — ремейк Эмманюэль, улучшенная копия — пожестче и без рекламных пауз.

— Я — ДЕВУШКА НЕ ДЛЯ ТЕБЯ, КРЕТИН…

Кстати, я девушка ни для кого. Я вообще не девушка. Я — медицинский случай. Пациентка, которую следует изучать, как лабораторную крысу. Психиатр из Центральной больницы точно это просек — он считает, мне необходимо лечиться. Мне — лечиться! А от чего конкретно? От безумия? Того безумия, которым страдала моя мать? От ненормальности? То есть от отсутствия нормы, как у моей матери? Или от того, что главное мое призвание — Большой Трах? Так я именно этого и хочу больше всего на свете — трахаться!

Мой бывший дружок уходит. Сваливает. В грустях. Мне тоже невесело. Ну вот зачем я наговорила ему столько гадостей, в которые к тому же сама не верю? Причинила ему боль… Вокруг одна только боль… Я всем причиняю боль, как маме в детстве… Я стою перед входом в здание на углу авеню Пэн и бульвара Сен-Лоран. Сверху доносятся радостные крики. Эй, да это же с моего праздника! Народ празднует мой день рождения. Гости пьют на моем торжестве. Я хочу туда вернуться. Хочу быть королевой вечера.

Цепляясь за стены, карабкаюсь по лестнице и снова попадаю на праздник в честь себя любимой. Зал все так же ярко освещен. С трудом пробираюсь через толпу. Черт, до чего же ноги тяжелые! Как у каторжника, которого заковали в цепи да еще и ядра навесили. Наверное, это давит на меня груз вины, вины за то, что обложила бывшего любовника, и за то, что я такая, какая есть, и за то, что существую, груз вины, вины, вины… Кто о чем, а хромой о палке! Я иду — глаза слезятся от сияния огней — и чувствую, как обжигают кожу косые взгляды. Мое освобождение все ближе и ближе. Люди притворяются, будто не видят меня, но они смотрят и будут смотреть — выбора я им не оставлю.

Выйдя на середину, в самый центр, под маленькие лампочки праздничной гирлянды — красные, желтые, зеленые и синие, — я начинаю представление. Снимаю черный блейзер, спокойно. Расстегиваю черную блузку, спокойно. Сбрасываю черную юбку, спокойно. Снимаю красный лифчик, спокойно. Ложусь на пол и начинаю мастурбировать. Работаю большим пальцем правой руки.

Указательным пальцем левой ласкаю сосок — как в порнофильмах. Я чувствую, как они начинают нервничать, а я хохочу и не могу остановиться.

Слышу раздающиеся со всех сторон возмущенные вопли. Эй! Нет! Что она творит? Что с ней? Сисси? Кончай! Хватит! Тысяч и пальцев бегают по коже, набрасывают одежду, тянут за одну руку, за другую. Кто-то под шумок касается сисек. Так и знала, что хоть один, да не удержится. Наконец-то мной занимаются. Заботятся обо мне. Наконец я стала королевой вечера и чувствую себя немного лучше. Меня замотали в какие-то тряпки. Толпа укачивает меня, как делала когда-то мама — давно, в другой жизни. Я плыву по морю и вплываю в ее живот. Под водой так спокойно. Мне хорошо. Тишина. Молчание. Потом наступает ночь. Но куда подевались маленькие красные, желтые, зеленые и синие лампочки? Кто украл огоньки с моего праздника? И что здесь делают все эти люди-штрумпфы? Чего это они так суетятся? Эй, вы, там! Сделайте что-нибудь, а то эти синие гномы убьют меня…

Я просыпаюсь среди ночи у себя дома, в гостиной, вернее, в бабушкиной гостиной. Не могу сориентироваться. Ничего не понимаю. Меня сюда доставили. Принесли среди ночи в эту комнату, куда через дырявые нейлоновые занавески проникает лунный свет, зажигая на моей коже миллионы крошечных звездочек. Я потею, хоть и заледенела, как Снежная Королева. Пытаюсь подняться, но тут же падаю. Что происходит? Ноги подкашиваются. А желудок? Меня тошнит. Господи, как больно…

Я стою, совершенно голая, на четвереньках посреди гостиной и блюю. Блюю слюной, как больной. (Ого, рифма получилась!) Бабушка рядом, она убирает потравы и ворчит: Ну зачем, скажи на милость, столько пить? Не понимаю! Я хотела бы ей ответить: Ну что ты, Бабуля, прямой резон пить много. По моим венам теперь течет вино. Обычно там курсирует зима, Ба, из костей выпадает снег, мне холодно, а нецелованные губы — вечно синие, как у Лоры Палмер. Холод исходит от меня. Мне холодно, Бабуля. Я никак не могу согреться. Все тела мира не в силах меня согреть. Никакие слова не утешают. Нет на свете предмета, который был бы достаточно горяч для меня.

Я хотела бы сказать это ей, моей бабушке. Это и много чего другого, но я снова засыпаю, и люди-ватрушки возвращаются и преследуют меня. А я все бегу и бегу.

Мне восемь лет, и я учусь во втором классе. Во втором классе, на втором этаже школы, на второй улице от дома, в котором живу. Звучит запутанно, но это не так. Когда я иду в школу, прохожу мимо таверны, где полно подвыпивших мужчин, и они дарят мне монетки по десять су, и это в восемь-то утра! Потом я миную огромную церковь Пресвятой Девы Марии — она в тысячу раз больше меня. До моей школы добраться несложно. Вот только я не могу ходить туда одна. Бабушка говорит — это потому, что я еще совсем маленькая, и старые пьяницы из кабака силой затащат меня в сортир, и заставят трогать их письки, и меня никто никогда больше не увидит. Старая перечница вечно болтает всякие глупости!