Но она этого не сделает.
Эша воткнула недокуренную сигарету в пепельницу, при этом обжегши себе палец. Больно было чертовски по настоящему. На коже появилось крохотное красное пятнышко, которое выглядело очень настоящим. Поддавшись внезапному порыву, Эша схватила пепельницу и запустила ее в стену ейщаровского кабинета, и пепельница брызнула во все стороны. Никаких эмоций, никакого чувства вины, никаких голосов. Она всего лишь разбила большую и не больно-то красивую вещь. Еще одно желание - мир, в котором вещи вновь были всего лишь вещами. Мир, в котором не думаешь о том, понравится ли вещи то, что ты с ней делаешь. Мир, в котором не нужно любезничать с мебелью, клясться драгоценным камням, обнимать стиральные машинки, делать реверансы часам и заключать пакт о ненападении с одеждой. Мир, в котором дела насекомых не соприкасаются с делами людей. Мир, в котором природные стихии существуют исключительно по физическим законам. Мир, в котором нет - и никогда не было никаких Говорящих! Они не для этого мира. Они все тут перепутали. Они и в самой Эше Шталь все перепутали, причем совершенно непоправимо. Она изменилась. Слишком многое стало ее задевать. Ей стало слишком много дела не только до вещей, но и до людей. Они перестали быть исключительно собранием полезных и бесполезных для нее качеств. Это было ужасно!
Эша взглянула на псевдо-Ейщарова, прильнувшего к ее ноге, пытаясь как можно лучше запечатлеть эту картину в памяти. Чудесная, все же, была картина. От этого трудно отказаться.
Любишь?
Нет, я не люблю. Я не твоя. И тебя мне не надо. Мне не нужен твой уютный мир. Я хочу обратно под дождь.
Она вдруг ощутила ее в ладони - круглую маленькую ручку с петелькой, которую уже давно, может быть, годы сжимала намертво затекшими пальцами. И хотя ладонь по-прежнему была пуста, ощущения эти не были ложными. Она чувствовала ручку, чувствовала запах новой, влажной материи купола зонтика. Почти сразу же к этому примешались и другие запахи - духов, табачного дыма, выхлопных газов и дождя. Где-то совсем рядом был ветер, где-то кто-то мурлыкал какую-то песенку, где-то шумел двигатель... Искусственный мир истончался, и в этом было что-то невыносимо болезненное. Ее пальцы сжались еще крепче и наткнулись на кнопку. Нажать на нее теперь было совсем не сложно... и все равно для этого пришлось приложить усилие.
Усилие повлекло за собой катастрофу вселенского масштаба. Убранство кабинета, летний день за окном, воробей на раскачивающейся рябиновой ветке, даже сам псевдо-Ейщаров, все еще обнимавший шталевскую ногу - все вокруг вдруг стало совершенно плоским, выгнулось, рассеченное множеством блестящих металлических дуг, схлопнулось и пропало.
Застонав, Эша выронила зонт из онемевших пальцев, и тот мягко шлепнулся на пол, напоследок обдав ее всплеском безмолвного возмущения, которое почти тут же исчезло бесследно. Несколько раз моргнув, Шталь поднесла к глазам скрюченные пальцы, потом покосилась на зонт. Он больше не выглядел пугающим. Он выглядел обычным вишневым зонтом, никак не способным создать целый мир, и никаких призывов от него больше не исходило. Кто знает - возможно, отвергнув зонт, Эша разбила ему сердце.
Вместе с реальностью немедленно вернулась и простуда, и Шталь, с трудом сдержав чих, осторожно огляделась. Она сидела в автобусном кресле, все в том же наряде, только дождевика на ней больше не было. Место рядом пустовало. Над другими креслами то тут, то там виднелись разноцветные купола зонтов, выглядевшие здесь совершенно нелепо. Девушка, сидевшая под зонтом прямо напротив Эши, невидящими глазами смотрела в серую спинку переднего кресла, мерно раскачиваясь от движения автобуса, изредка подпрыгивавшего на выбоинах. Эша вздрогнула, поспешно ощупала саму себя, потом взглянула в окно на стремительно летящий мокрый пейзаж, тонущий в сумерках. Вечер еще не перетек в ночь, ему не доставало густоты, значит, времени прошло совсем немного. Если только это был тот же день.
Эша осторожно вытянула шею. За рулем автобуса восседал какой-то здоровяк, который и сзади имел абсолютно незнакомый вид. Еще двое мужчин среднего возраста и криминальной наружности курили на передних сиденьях и разглядывали фотографии в какой-то газетенке. На другом сиденье дремал третий мужчина. Его лица Эша не видела, но и он казался на редкость криминальным. Взгляд Шталь снова в панике метнулся к окну. Сосны и сосны - сплошь сосны - и никакого следа человеческого жилья.
- Я так и знал.
Она обернулась. Денис стоял в проходе неподалеку и тоскливо смотрел на нее, растянув губы в безэмоциональной улыбке и придерживаясь за спинки кресел. Секунду назад его там не было - он опять возник беззвучно, как дух. Очень нехороший дух.
- Я предвидел, что ты сможешь не только закрыть зонт, но и бросить его. Никому раньше не удавалось отказаться от моих зонтов, для этого нужно быть очень особенным человеком, - Говорящий с зонтами склонил голову набок. - Например, таким человеком как я. С самого начала с тобой было что-то не так, но я не мог понять, что именно. Теперь я понимаю. Забавно. Я думал, что таких, как я, больше нет.
Эша удивленно приподняла брови. Ей уж давно казалось, что весь белый свет вокруг кишмя кишит Говорящими и их зараженными, а тут - нате вам - Говорящий, который слыхом не слыхивал о других Говорящих! Правда, тетя Тоня - Говорящая с минералами - тоже считала себя единственной в своем роде, но это было в самом начале шталевской сыскной карьеры и не вызывало такого удивления, как сейчас. Денис, при его кочевом образе жизни, тем не менее, ни разу не оказался хотя бы в относительной близости от одного из Говорящих. И он, судя по всему, понятия не имел о собственных зараженных, даже если они существовали. Эше хотелось надеяться, что их не было, что собеседникам Дениса хоть и удалось заворожить множество людей, но никто из этих людей так и не полюбил их по-настоящему.
- Никогда не думал, что мне так повезет, - Денис сделал вперед задумчивый шаг, его глаза снова начали разгораться, но на этот раз в сизом кружении Эша разглядела нечто облегченно-восторженное и вдруг поняла причину тоски, окутывавшей Говорящего с зонтами плотнее, чем кокон окутывает куколку. Кое-кому из Говорящих отчаянно хотелось быть единственными в этом мире, Денису же столь же отчаянно хотелось обратного, и от этого его, вероятно уже давно перекошенная психика окончательно вывернулась наизнанку. Он забирал себе и тела, и души, он делал все, что пожелает, но не становился от этого менее одиноким.
- Ну, поскольку мы со всем разобрались, то, уж извините, сейчас моя остановка, - Эша привстала, - и всем этим зомбированным дамам тоже пора сходить.
- Отличная шутка, - Денис сделал еще один шаг и толкнул ее обратно в кресло. Результатом столь невежливого обращения со шталевским организмом явился оглушительный чих, и Денис отскочил, утирая лицо рукавом пиджака.
- Тебя прикрываться не учили?! - возмутился он. - Чихай в сторону! Сейчас дам тебе платок...
- Лучше дай мне возможность посетить ближайший хозяйственный магазин! - прошипела Шталь. - Я отлюблю тебя всеми швабрами, которые там найду! Ты, мразь, убил двоих людей!
- Какой ужас! - подал голос кто-то с переднего сиденья. - Тебе не стыдно, Динь?
- Я думал подождать до места, - Говорящий с зонтами широко раскрыл глаза и резко наклонился, крепко ухватив Шталь за подбородок и пребольно всадив пальцы ей в щеки, - но я не хочу больше ждать! Думаешь, какой-то там насморк меня остановит?!
- Я расцениваю это, как сексуальные домогательства! - просипела Эша, пытаясь оторвать чужую руку от своего лица и одновременно лягнуть его в место, ответственное за процесс сексуальных домогательств.
- Точно! - выдохнул Денис и дернул Эшу в сторону, сваливая ее на пол. После пятиминутной борцовской схватки Шталь, по-прежнему отчаянно чихая, оказалась лежащей на спине, а Денис, чей внешний вид значительно пострадал, скрюченными пальцами возился с ее ремнем, капая на него кровью из разбитой губы и бормоча жалобно-нетерпеливо:
