Думаешь, мы тебя не арестуем, маленький панк?

Роман повернулся назад, начиная жест, который, как боялся Питер, может быть своего рода подмигиванием или в равной степени махание рукой, что выдаст его по- ложение, но вместо этого его рука театрально обвела здание – для какой цели, Питер не знал и не мог понять, что останавливало упыря от использования той единственной вещи, в которой он был хорош.

Глаза, – отчаянно прошептал Питер. – Сделай свои безумные глаза.

На деле, то на что указывал Роман была шестифутовая белая надпись на стене здания : СТАЛЕЛИТЕЙНАЯ КОМПАНИЯ ГОДФРИ. Сегодня слишком много непра- вильны вещей было связано с его именем, чтобы прибегать к театральным штучкам; реальные вещи были под угрозой и их необходимо исправить.

Хорошо, я признаюсь вам, – начал Роман.

Мы все внимание, – отозвался Шея.

Вообще-то я дрочил на фотки ваших матерей и хотел бы немного приватности, если вы в буквальном смысле не съебетесь отсюда – с моей частной собственности – я доло- жу на вас двух, безграмотных придурков, за преследование, – сказал Роман.

Шея и Нос обменялись взглядами.

Это лучшие новости за эту неделю, – произнес Нос.

Он взял руки Романа, грубо завернул их ему за спину, заставив издать сдавлен- ный крик боли, и резко прижал лицом к стене строения.

По просьбе Оливии Годфри, я помещаю тебя под арест, – сказал он.

Как только габариты джипа исчезли, и Питер оказался в полной темноте, он сно- ва начал нормально дышать. Он в последний раз взглянул на котел и вышел из здания завода. Ключи были все еще в «Ягуаре». Разворачивая автомобиль, он заметил белое пятно, привлекшее его внимание. Кусочек бумаги. Он оставил машину заведенной, вы- брался и присел к земле. Это была страница, вырванная из книги, засыпанная мелкой галькой. Стряхнул ее и поднял под свет луны.

Кивнула им, дрожа. И – распустила косы.

Приметив взмах ножа, Едва сдержала слёзы.

Те, Кто Может, Приглашаем Вас Подняться

По дороге домой Роман сидел на пассажирском сиденье пикапа, прислонившись головой к окну. Он постукивал костяшками пальцев по приборной панели, каждый раз, когда они проезжали телефонный или фонарный столб. Глаза Оливии устремлены впе- ред, между ними царила тишина, и каждый ждал, пока другой ее нарушит. Роман потя- нулся включить радио. Оливия ударила по тормозам, неожиданно остановив машину посреди дороги.

Господи, – сказал Роман.

Она грубо схватила его за подбородок и повернула лицом к себе.

Господи! – повторил Роман.

Я тебя вышвырну без гроша в кармане, – произнесла она. – Думаешь не сумею?

Он посмотрел на нее, ничего не говоря.

Думаешь не сумею?

Ее пальцы оставили белые пятна на его челюсти. Воздух из его носа прокатывал- ся теплом по костяшкам ее пальцев. Он опустил глаза вниз.

Мне жаль, мам, – сказал он. – Мне правда жаль.

Она отпустила его и положила руку на ключ зажигания. Ее рука тряслась.

Я просто… – начала она, – все, что я хотела…

Она не закончила предложение, ее глаза дрейфовали по работающему с перебоя- ми фонарному столбу, свет которого то вспыхивал в нити накаливания, то рассеивался тусклым бликом, почти гас и вспыхивал снова, и дрожь ее руки прошла по всему ее телу. Ее веки затрепыхались.

Мам, ты в порядке? – спросил Роман.

Она с усилием выдохнула и ее глаза расфокусировались.

Мам… я тоже их видел, – сказал Роман.

Оливия снова завела мотор и положила свою руку на колено Романа.

Все, что я хочу, так это лучшего для моих детей.

***

Из архивов Нормана Годфри: Кому: Тема: Без темы

Для начала, тупое признание, потому что вряд ли имеет смысл начинать без него.

Поразмыслив, что ты и мама имеете – какая тревога от того, что слова нельзя забрать назад – сексуальные отношения, честно, не удивительно. Даже ужасно банально. Об- щая банальность: такие вещи случаются. Словно заурядность может их упростить.

Рождение распространенно, за час перед восходом солнца. Предательство. Что может

быть распространеннее?

Но лезть в твое сердце не мое дело и не моя цель, я просто чувствую, что долж- на быть честна с тобой, поскольку если не буду – необратимо потеряю тебя. Так что, пожалуйста, прости мне мою честность, чтобы я могла простить твою. Я не могу поте- рять тебя, дядя.

Итак, прошлой ночью Романа арестовали. Он был пойман на территории завода (в компании, как можно предположить, Питер Руманчека, но относительно цели их визита, мои предположения так же скромны, как и твои), где он огрызался, в непод- ражаемой манере Романа, на пару полицейских, которые забрали его за «намеренное причинение ущерба». Достаточно сказать, что этот инцидент не сгладил мамин нрав. Что касается меня, я испытала большое облегчение: закрылась на весь вечер у себя в комнате и думала, что текущее событие может отвлечь внимание от меня. Но сегодня их отношения пришли к поразительному примирению. Манеры Романа были вежливы- ми, даже заботливыми, безмолвный (что не соответствует его характеру) жест раская- ния, и злоба мамы (что также не характерно) не оставила после себя никаких следов.

За ланчем они мило обсуждали Монако или Прованс выбрать на Рождество, все это время моя голова была опущена, я считала секунда, прежде чем смогу уйти, не привле- кая внимания.

Только стало возможным без подозрений покинуть стол, я почувствовала это, первые предпосылки. Пылинка: осадок двигателя судьбы. И затем я чихнула – безна- дежно нарушив свою, в основном уложенную, прическу.

Роман пожелал мне здоровья, прежде чем увидел. А затем перевел взгляд, туда же, куда и мама.

И тут мы должны вернуться в позавчерашний полдень когда, в одиночку, я со- вершила экспедицию в торговый центр, где моя замечательная приветливая Дженни была рада стать соучастником преступного заговора по отмщению маме за, чтож, за то, что она моя мама. И да, изучив последствия, я легко могла бы снять и убрать серьги,

но нет нужды в первичном ознакомлении с тайнами психики, чтобы понять, что страх последствий никогда не пересилит желание. И это нечто большее, чем детский протест

когда Джении впервые достала зеркало и я почувствовала простой женский трепет от ношения чего-то созданного, чтобы женщина чувствовала себя как женщина…

Я уродлива, дядя. Нет другого способа объяснить это. Но это не значит, что у меня нет гордости, нет радостей, нет тех же прав чувствовать заслуженность любви от тех, кто не связан со мной кровью. Я могу быть уродливой, но не вижу причин, чтобы действовать как урод.

Мама, конечно, всегда другого мнения, настаивает, чтобы я носила платья и прическу настолько обычные, насколько возможно (и это в семье, где на одежды мамы и брата тратится средств больше, чем поступает от наших скромных доходов). Это не из-за произвольной тирании, нет: исходя из того, что любое внимание, которое я при- влекаю – даже дерзость, если я надену костюм нормального человека – подвергнет меня ненужным страданиям и насмешкам. Только мое благополучие она имеет в виду, пытаясь задушить любые мои попытки расширить гардероб безвкусным гротеском.

Без сомнения, жестокость из блага.

Так что ты можешь представить ее лицо. Не прошло и полдня после вызволения сына из офиса шерифа, как тут новое огорчение. Шок и удар по ее суверенитету.

-Что, – начала она, тут же продолжив, – ты с собой сделала?

Не имея надежного ответа, я тщетно и глупо опустила голову и прикрыла свои уши руками. Он потянулась ко мне и убрала их прочь, зажав одно из запястий между своими пальцами с поразительной ожесточенностью.

Ты удивительно идиотическое создание, – сказала она. – Ты величайшая, неуклюжая тупица.