Этому роялисту.

Он увидел, что Аннетта смотрит на него, не отрываясь. Ее глаза сияли. У Джона Патрика дрогнуло сердце, пересохло во рту, и он с трудом вспоминал, о чем хотел еще рассказать. Каждое слово могло выдать его с головой, но ему нестерпимо хотелось рассказать ей о себе. Все.

Вместо этого он снова повернулся к Хью Кэри. С минуту он рассматривал шрам от ожога на его шее. На мгновение ему припомнилась боль от удара кнутом, ощущение струек крови, стекавших по спине. Он вздрогнул. Ему казалось, что он уже справился с этими кошмарными воспоминаниями, а они возникали вновь так ярко, так живо напомнив о прошлом. Хью Кэри, наверное, так же страдал от пережитого.

— Вы бывали в Англии? — спросил Джон Патрик.

И Хью Кэри впервые за долгое время покачал головой. Это было первое осознанное движение. В глазах загорелся огонек. «Хорошо бы ему предпринять путешествие в Англию», — подумал Джон Патрик. Но сейчас это было бы и трудно, и опасно. И он сам, собственной персоной, воплощал одну из таких опасностей.

Но если американская армия опять отвоюет Филадельфию, всем роялистам придется несладко, особенно тем, кто активно помогал англичанам, как семейство Кэри. И его брат.

Джон Патрик подавил тревожную мысль и перевел разговор с Шотландии на Англию, где он прожил полгода, пытаясь подать петицию в парламент.

— Лондон — один из самых волнующих городов на земле. — Теперь он определенно завладел вниманием Хью Кэри. — Там замечательные театры и можно услышать чудесную музыку. Я слушал оперу одного композитора по фамилии Моцарт. Великолепная вещь, честное слово.

Аннетта поднялась с места.

— Думаю, на сегодня достаточно, — сказала она отцу. — Лейтенант Ганн выздоравливает после очень серьезного ранения. Ему нужно отдохнуть. Но, может быть, он снова тебя посетит.

Отец заморгал глазами и вдруг улыбнулся. Джон Патрик возликовал, но тут же сердце у него сжалось при мысли, что он обманул еще одного человека.

Он встал, стараясь не потревожить раненую ногу, коротко кивнул и вышел за Аннеттой из комнаты.

Джон Патрик медленно направился к своей комнате. Он вошел, и сразу же раненая нога подвернулась, и он поскользнулся. Аннетта хотела удержать его, но упала вместе с ним.

Не обращая внимания на боль в ноге, он обнял Аннетту. От нее слегка пахло розовыми лепестками, а тело ее показалось ему таким неожиданно легким и упругим. Он сделал глубокий вдох и решил, что пора остановиться. Однако беспощадная, жестокая сторона его существа диктовала другое. За счет нее он выжил и стал пиратом — и она велела взять то, что попало в руки, завладеть тем, о чем он так долго мечтал.

Он испытывал мужской голод по женщине. Он хотел эту женщину, а ее взгляд говорил о том, что она желает его. Так почему же не удовлетворить желание?

Губы их сомкнулись, но в душе Джона Патрика шла ожесточенная борьба. Даже тогда, когда они уже распростерлись на полу. Джон Патрик пытался победить всепоглощающую страсть, терзавшую его, но страсть победила. Он жадно приник ко рту Аннетты, она обняла его за шею. Он упивался теплом и благоуханием ее тела. Нестерпимое, острое желание охватило его. Аннетта отдавалась ему. Еще никогда в жизни он никого так не желал. Но желание было смешано с чем-то еще более глубоким, захватывающим, сводящим с ума. И очень, очень опасным.

Эта женщина его опьяняла, завладевала его волей. Застенчивая и чувственная. Такая уязвимая и хрупкая, но готовая разделить с ним неистовую страсть. Была в ней какая-то невинная безоглядность, заставлявшая его кровь вскипать в жилах, а сердце молотом биться в груди. Он желал ее. Он желал не только обладать ею, но и защищать ее. Но не было никого на всем свете, кто угрожал бы ее беззащитности больше, чем он сам.

Джон Патрик отодвинулся и посмотрел на Аннетту. Ее серые глаза горели, щеки были покрыты румянцем, губы набухли от его поцелуев.

— Аннетта, — сказал он отрывисто, и желание снова пронзило все его тело.

Здоровой рукой он нежно гладил ее по щеке, шее, чувствуя, как пульс ее все учащается, а тело все теснее приникает к нему. Он жадно обвел губами контур ее щеки, снова нашел рот. Поцелуй затягивал его все глубже и глубже, в смертельный водоворот чувств. Он хотел ее каждой клеточкой тела.

Он застонал — на этот раз от чувства безысходности — и оторвался от нее. В свете лампы он мог видеть ее лицо. Оно было полно желания, которое невозможно было скрыть.

Джон Патрик почувствовал себя низким предателем. Он сел, сжимая ее руку.

— Простите, — сказал он.

Она пристально смотрела в его глаза. Во взгляде не было упрека. Она его ни в чем не обвиняла. Сожаления не было тоже. Пальцы ее доверчиво покоились в его ладони.

Надо встать и доковылять до своей узкой кровати. Аннетту нужно заставить уйти. И ничего этого он сделать не мог. Во всяком случае, пока их пальцы так тесно сплетены, пока дыхание еще слито воедино, пока тела их еще касаются друг друга. Желание свернулось в нем как пружина, он изо всех сил пытался взять себя в руки. Ее пальцы дрогнули.

Он с таким пафосом осуждал своего брата. Был так непримиримо праведен. А теперь на его совести появилось пятно предательства, куда более отвратительного. Он медленно, против своей воли выпустил из руки ее пальцы. Преодолевая мучительную боль, он встал, изо всей силы стараясь больше не коснуться Аннетты.

Она тоже встала. Взгляд у нее был удивленный, вопрошающий.

Джон Патрик не привык извиняться, но теперь просьбы о прощении были готовы сорваться с его языка. Он не жалел, что познал вкус ее губ. Он все еще ощущал этот вкус, ощущал аромат ее тела, который сводил его с ума. Он снова потянулся к ней, пальцами дотронулся до ее щеки, провел вверх к уголку глаза. Он не мог остановиться. Она слегка вздрогнула. Пальцы его поднялись выше, к волосам. Он ощутил их шелковистость и мягкость.

— Вы замечательная, — сказал он.

Он слышал сотни раз, как отец повторял эти слова его матери. Ему нравился самый звук, их музыка, но ему еще никогда не приходилось произносить их самому. Он произнес их на шотландский манер не потому, что притворялся шотландцем, он действительно хотел их так сказать.

— Спасибо, что поговорили с отцом.

— Это доставило мне удовольствие.

Она вскинула голову.

— Я вспомнила сейчас о докторе Марше, — сказала Аннетта. — Он тоже пытался говорить с ним, но отец был безучастен.

Джон Патрик молчал. Он поверить не мог, что преуспел, там, где его брату ничего не удалось. Ноэль всегда был так добр и так надежен. Он исцелял. Он убеждал.

— Уверен, что доктор Марш поможет вашему отцу.

— Он уже помог, но никому не удавалось до сих пор чем-то его заинтересовать.

Глаза ее затуманились. Ему захотелось прижать Аннетту к себе и разгладить поцелуями этот нахмурившийся лоб. Ему хотелось отдать ей все, чем он владел. Такого желания не возбуждала у него ни одна женщина. Все это построено на лжи, а значит, неминуемо будет разрушено. Он добрался до кровати, сел и отвел взгляд в сторону. Он не должен потакать своему чувству.

— Джон?

Она впервые назвала его по имени.

— Как ваша нога? Может быть, надо вызвать доктора Марша?

Вот только Ноэля ему сейчас и не хватало! Он уже мысленно видел осуждение на лице брата. Да, Ноэль испытал бы разочарование, узнай он о поцелуе и той близости, которая соединила Джона Патрика с Аннеттой.

— Нет, нет, все в порядке, — поспешил он успокоить Аннетту.

Болела душа, но Аннетта ничего не могла сделать, чтобы излечить эту боль.

— Тогда я пойду? — спросила Аннетта.

Ему хотелось, чтобы она осталась, но, стараясь говорить спокойно, он ответил:

— Покойной ночи.

В глазах Аннетты промелькнуло сожаление, и ему вновь захотелось обнять ее, шептать ей на ухо ласковые слова и раздуть искру страсти, которую он зажег в ней. Но тогда ему останется только проклинать себя всю жизнь.

— Увидимся утром, — сказала она тихо.

Лицо ее снова вспыхнуло, но на этот раз от смущения. Она восприняла его внезапную холодность как знак того, что он ее отвергает. Похоже, она была уязвлена. Аннетта молча открыла дверь и ушла.