Валентина спала глубоким сном, запрокинув руки над головой. Ее волосы разметались по смятым подушкам. Их было две, словно постель оставалась наполовину пуста и ожидала, когда в нее ляжет второй человек. Наступающий бледный рассвет делал лицо матери серебристым, а волосы окрашивал в разные оттенки серого и белого тонов. Димити оно показалась почти красивым. Изящные скулы, изысканный и женственный нос, все еще полные губы. Но даже теперь, во сне, когда лицо стало вялым и расслабленным, на нем виднелись следы обычного выражения, неизгладимо врезавшегося в кожу. Бороздки между глазами, оставшиеся от хмурого взгляда. Резкие морщинки на лбу. Язвительные складки в уголках рта. Тонкие морщинки над верхней губой, которая кривилась, когда изо рта матери вылетали жестокие слова. Грудь Валентины тихонько поднималась и опускалась от размеренного, ровного дыхания. Димити посмотрела на нее и подумала, какой маленькой выглядит мать, какой беззащитной. Девушка никогда этого не замечала. Сама подобная мысль не могла раньше прийти Димити в голову, но теперь она внезапно увидела это со всей ясностью. Беззащитная. Валентина всегда была здесь. Горькая сердцевина ее жизни. «Ты всегда присутствовала в моей судьбе, чтобы сделать ее еще тяжелей», – сказала Димити мысленно. Грудь матери поднималась и опускалась, нос втягивал и выпускал воздух, втягивал и выпускал. Димити смотрела, и постепенно ее собственное дыхание подстроилось под тот же ритм. На короткое время они сосуществовали в полной гармонии. Но чуть позже, когда Димити вышла из спальни, ощущая в пальцах странную боль, ее собственное дыхание оставалось единственной песней, которая продолжала звучать.
Димити спрятала Чарльза перед тем, как явилась полиция. Девушка уговорила его выйти из спальни, спуститься вниз и усесться на деревянное сиденье в уборной на заднем дворе. Сперва он никак не мог взять в толк, кто должен прийти и почему следует затаиться. Затем, когда Димити объяснила, Чарльз решил, что полиция придет за ним и его опять заберут на войну. Он весь дрожал, когда она уходила от него, постаравшись перед этим придать ему уверенности долгим поцелуем в губы.
– Они тебя не найдут. И придут по совсем другому поводу. Клянусь, – сказала она ему.
Пот капельками выступал у него на лбу и тек по вискам. С тяжелым сердцем Димити закрыла дверь уборной, заперла ее на щеколду, вернулась в дом и стала ждать, когда прибудет полицейский констебль Дибден. Констебль был молодой человек, мать которого водила с Валентиной дружбу, хотя и не такую близкую, как его отец, умерший три года назад от сердечного приступа после особенно напряженного дня, проведенного в «Дозоре». Молодой человек был смущен и все время поглядывал на труп, снимая с Димити свидетельские показания и поджидая приезда начальства.
Валентина лежала в той же позе, в которой спала, – на спине, с закинутыми за голову руками. Димити тоже смотрела на нее, рассказывая полицейским, что к матери накануне вечером приходил посетитель, лица которого ей не удалось разглядеть. Только его затылок на секунду мелькнул перед тем, как этот человек скрылся за дверью спальни. Она смотрела на мать, желая удостовериться, что грудь по-прежнему остается неподвижной и дыхание не вернулось, что глаза по-прежнему закрыты. Димити не доверяла Валентине: та едва ли захочет, чтобы все прошло для дочери гладко. Девушка дала описание человека, которого якобы видела. Среднего роста и телосложения. Короткие каштановые волосы. Одет в темную куртку, такие носят все мужчины в окрэге. Полицейский констебль Дибден, повинуясь долгу службы, записал все эти приметы, однако выражение его лица красноречиво говорило о том, насколько мало они способны помочь найти убийцу. Отпечатков пальцев на шее не было, никаких признаков насилия тоже. Вероятно, сказал полицейский, Валентина умерла естественной смертью, а ее гость просто сбежал в панике. Димити согласилась, что это вполне возможно. Она искусала ноготь большого пальца до крови, но так и не смогла вызвать на глазах слезы. «Шок», – сказал полицейский констебль Дибден гробовщику, когда они тем утром выносили Валентину из спальни, где приехавшие криминалисты искали отпечатки пальцев. Там их были сотни, это Димити хорошо знала. Многие сотни.
Похороны были быстрые и немноголюдные. Пришел полицейский констебль Дибден и застыл на деликатном расстоянии от Димити. Присутствовали также Уилф Кулсон и его отец, появление которого стало для Димити неожиданностью. Никто из прочих посетителей Валентины почтить умершую своим вниманием не осмелился. Супруги Брок с Южной фермы стояли рядом, взявшись за руки. Димити не заплакала и теперь. Она бросила горсть земли на гроб после того, как викарий прочитал короткую проповедь, и поймала себя на том, что молится, чтобы Валентина осталась в могиле. Внезапная волна страха захлестнула девушку, и она оступилась. Потом нагнулась, взяла еще одну горсть земли и бросила ее вслед первой. Если бы на нее не смотрели, она перебросала бы всю землю голыми руками, а потом встала на колени и сама сделала из нее могильный холмик. Похоронена, похоронена. Умерла. Она крепко сжала кулаки, чтобы успокоиться, и, опустив глаза, пошла обратно в «Дозор». Никаких разговоров, никаких поминок. Никаких слов сочувствия. Полицейский констебль Дибден увязался за ней, чтобы сообщить последние новости о расследовании, но, собственно, рассказывать было нечего. Он заверил: полиция делает все возможное, чтобы выяснить, кто приходил в ту ночь к Валентине, но его виноватый взгляд говорил о другом. Шансов найти убийцу оставалось мало – потому что его не слишком искали. Полицию занимали другие, более важные дела. Ведь полной уверенности в том, что убийство действительно произошло, ни у кого не имелось. В конце концов, гость Валентины мог задушить ее случайно в процессе того, чем они занимались. В общем, в этом расследовании полиция проявила себя не слишком рьяно. Смерть цыганки с сомнительной репутацией не стала большой потерей для местной общины – в отличие от постоянных посетителей «Дозора», но они предпочитали помалкивать. «Она получила свое», – говорила себе Димити и знала, что так считает не она одна.
Девушка подошла к коттеджу, завернула за угол и попала на задний двор, где ее не мог видеть никто посторонний. Она расправила плечи, распрямила спину и радостно улыбнулась. Чарльз плакал от облегчения, когда Димити выпустила его из уборной, сообщила, что все страшное позади, и пообещала, что больше к ним никто не придет. Он крепко ее обнял и зарыдал, как ребенок.
– Ты должна спрятать меня, Мици!
Димити обняла любимого, баюкала его и напевала ему, пока у того не прошел приступ страха. Потом она медленно, как раненого, провела Чарльза в дом и закрыла за собой дверь.
– Но… я слышал, как отсюда доносились такие звуки, словно здесь кто-то был! И уверен, что мне это не почудилось… Да ведь и вы слышали их, Димити, ведь правда? – настаивал Зак.
Он ждал, что Димити ему ответит, но та, похоже, думала о чем-то своем и, лишь когда он взял ее за руку, подняла на него рассеянный, отсутствующий взгляд. Ханна покачала головой:
– Ну, ты же знаешь, как старые дома скрипят, когда оседают. Плюс давным-давно разбитое окно. Я предлагала привести его в порядок, но Димити отказалась наотрез. Насколько я понимаю, из-за того, что для ремонта пришлось бы открыть эту комнату. Ветер гулял здесь не один год. Из-за него бумаги разлетелись по всей комнате, а половицы отсырели…
– Нет, я слышал человека. Я в этом уверен, – настаивал Зак.
Ханна развела руками:
– Этого не могло быть. Разве что здесь поселилось привидение. – Она сказала это в шутку и не задумываясь, но Зак обратил внимание но то, что при этих словах Димити моргнула и принялась внимательно наблюдать, как Ханна беспокойно расхаживает по комнате. Зак глубоко вздохнул и подивился тому, в какой странный мир он попал этой ночью. Диковинный параллельный мир, в котором он бежал через поля под покровом ночи и прятал людей, укрывающихся от закона. Мир, где огромные коллекции произведений искусства лежали спрятанными, точно клад, оставленный человеком, надолго пережившим свою собственную смерть. Все это казалось каким-то нереальным.
