– С вами все в порядке, мистер Гилкрист? Вы как-то побледнели…

Ладонь Анни Лэнгтон легла ему на руку, но голос, казалось, доносился откуда-то издалека. Зак едва мог слышать его, так громко стучала в голове кровь. В углу страницы, у самого края, находился отпечаток пальца, запачканного той самой изумрудной краской, которой Ханна метила овцематок в своей отаре. Отпечаток большого пальца с резкой линией шрама, идущей по диагонали. Четкой и недвусмысленной.

На пароходе, плывущем в Танжер, Димити жутко тошнило.

– А я думала, твой отец был рыбаком, – сказала Элоди, стоя на палубе. Ветер трепал ее волосы и уносил слова прочь.

– Но я не рыбачка, – возразила Мици, почувствовав новый позыв и перегнувшись через борт. В желудке к этому времени уже ничего не осталось, и она вытерла с подбородка только струйку слюны. – Я никогда ни на чем не плавала.

– Может, тебе что-нибудь принести? Хочешь стакан воды? – спросила Делфина.

– Лучше всего поможет имбирь, если он у них есть… или мята… – прохрипела Димити, саднящее горло которой сжимал спазм.

Голова кружилась так сильно, что бедняжка не решалась выпустить из рук перила, ограждавшие палубу. Она осмотрелась и увидела Чарльза на скамье зарисовывающим двоих мальчуганов, увлеченных своими игрушечными аэропланами. Димити отчасти порадовалась, что он не видел, как ее рвало, а отчасти позавидовала этим паренькам. Селеста так же мучилась в море, как и Димити, и лежала в своей каюте, опустив шторы. Но, уединившись, марокканка оставалась спокойной и даже в страдании сохраняла достоинство. Димити хотелось ей подражать, но когда она входила в помещение, ее пытки усиливались, голова начинала болеть и кровь так сильно стучала в висках, словно ее количество удвоилось. Единственное, что ей оставалось, – это смотреть на горизонт и стоять на подветренной стороне палубы, вцепившись в перила. Когда Делфина пришла с камбуза с веточкой мяты и спросила, не нужно ли ее отварить, Димити выхватила стебелек и принялась в отчаянии жевать листья сырыми, молясь, чтобы судорожные схватки в животе наконец прекратились. Мята хотя бы отбивала ужасный вкус рвоты во рту. Элоди посмотрела на нее с отвращением и небольшой толикой сострадания.

– Нет, честно, когда мы доберемся, ты увидишь, что оно того стоило, – заявила она.

Через некоторое время Димити почувствовала себя такой изнуренной, что все-таки отправилась в каюту. Там несчастная прилегла на скамью у окна и заснула. Она не знала, сколько времени проспала, когда ее разбудила Делфина. Лицо подруги сияло.

– Идем, – взволнованно проговорила она и стала тянуть Димити за руки.

Когда бедняжка встала, ноги ее подогнулись, но Делфина повела ее на палубу, где Чарльз, Селеста и Элоди уже поджидали, стоя у борта. Свет так слепил глаза, что Димити инстинктивно их закрыла. Он был настолько сильным, что зажмуренные веки казались красными и светились ярче огня. Когда наконец она смогла их открыть, свет стал таким всепоглощающим, что она вздрогнула.

– Смотри! Марокко! – проговорила Делфина, подталкивая подругу ближе к перилам. Димити, которая обрела наконец способность видеть, ахнула.

Город Танжер, казалось, вырастал из воды, похожий на серп, окружающий гавань. Белые дома лепились один к другому, как сваленные в кучу кирпичи, и только пальмы да хрупкие стройные башни поднимались ввысь среди этого хаотического нагромождения построек. То здесь, то там виднелись яркие пятна розового цвета на стенах или на балконах. Город светился, возвышаясь над искрящимися бирюзовыми водами. В порту теснились суда всевозможных форм и размеров – начиная с рыбачьих шхун, раскрашенных во все мыслимые и немыслимые цвета, и заканчивая большими, громоздкими грузовыми пароходами и пассажирскими лайнерами. Такими, как тот, на котором находилась Димити. На причале мужчины с темной кожей и суровыми лицами о чем-то спорили, договаривались, а также занимались погрузкой и разгрузкой кораблей. Внизу, на пристани, шла жаркая перебранка, в которой участвовали мужчина в колышущемся зеленом одеянии и белый человек в шикарном полотняном костюме. Димити смотрела на них разинув рот. Голоса этих людей сливались в некий чужестранный гомон, такой же непонятный, как и сама представшая перед ней сцена. Море здесь было не такое, как в Англии, а какого-то особого синего цвета, как, впрочем, и небо, – когда-то Делфина ей про это уже говорила. Тонкие башни казались странными и неземными, едва ли способными выдержать натиск хорошей бури. Воздух пах морем, теплом и пылью. А еще специями, названий которых она не знала, и цветами, которых никогда прежде не видела. Ошеломленная Димити обернулась и обнаружила, что на нее устремлены взгляды всего семейства Обри и что ее спутники улыбаются, видя изумление, которое написано у нее на лице.

Элоди расхохоталась:

– Ты бы видела себя, Мици! Я ведь тебе говорила, что это стоит того, правда?

Димити молча кивнула. Селеста ласково похлопала по руке, которой девушка вцепилась в перила, боясь упасть.

– Бедная Мици! Все это, верно, произвело на тебя слишком сильное впечатление. Однако вдохни все это в себя, окунись в этот мир, и вскоре ты его полюбишь. Это Марокко, моя родина. Страна чудес и красоты, жестокости и страданий. Ее вид ласкает мне сердце, – добавила она, снова поворачиваясь в сторону города, чтобы полюбоваться его прекрасным видом. Солнце, похоже, не причиняло боли глазам Селесты. Оно сияло на ее черных волосах, и они словно оживали.

– Идемте, – сказал Чарльз. – Время сойти на берег и перекусить. Теперь, леди, когда вашим желудкам больше не угрожает морская болезнь, у вас будет волчий аппетит.

– Ну, что ты думаешь обо всем этом? – спросила Делфина, крепко сжимая руку Димити, когда они пошли в сторону трапа.

Димити мучительно подыскивала слова, которые передали бы ее чувства и дали бы понять, до какой степени тепло, свет и яркие краски переполняют ее всю, до отказа, вливая в душу чувство ликующего восторга. Трудно поверить, что такое прекрасное место действительно существует.

– Я думаю… думаю, это… как сон. Мне кажется, это какой-то совершенно другой мир, – выдавила она из себя. Горло саднило, голова болела.

– Ты права, – проговорила Делфина с улыбкой. – Это действительно совершенно другой мир.

Они провели в Танжере одну ночь, оказавшуюся для Димити тревожной. Она долго не могла заснуть, принюхиваясь к странному воздуху с растворенными в нем незнакомыми запахами, и чувствовала, как у нее кружится голова. Этот сверкающий мир выглядел каким-то легковесным. Все казалось чужим и не имеющим смысла, как в придуманной стране. Затем Димити много раз просыпалась в темноте с ощущением, что земля под ней полая и внутри ничего нет. Что весь этот мир вовсе не твердый, а покрыт хрупкой корочкой, которая в любой момент способна проломиться, и тогда начнется падение в зияющую пустоту. Через некоторое время она поняла причину. Биение морских волн здесь отсутствовало. Не было тех мерных ударов, вибрацию которых, передающуюся через скалы, она постоянно ощущала в Блэкноуле и без которых земля напоминала грудь без сердца. Димити казалась себе легкой, как привидение. Как воздушный змей с перерезанной бечевой. В одном из снов ей показалось, будто ее собственное сердце налилось свинцом и остановилось, а, проснувшись, она родилась заново в ином теле.

Для неблизкой поездки в Фес они наняли автомобиль с шофером. Путешествие оказалось особенно медленным из-за песка, которым ветер местами засыпал дорогу. Его порывы немного раскачивали машину, и, пока все спали, Димити смотрела в окно, удивленная тем, какое здесь все огромное, дикое и непривычное. Небо было безукоризненно чистое, враждебное и жестокое. Под неистовым солнцем земля как будто шевелилась в горячем мареве. Насколько могли видеть глаза, простирались серовато-рыжая пыль, бурые скалы и иссушенные зноем кустарники. Позади них, на дороге, вдали виднелся пыльный шлейф другого автомобиля, но утверждать это с уверенностью она не могла. Уже близился вечер и солнце отбрасывало длинные тени даже от самого маленького камня или кустика, когда наконец перед ними предстал город, раскинувшийся на просторной равнине. Поначалу Димити подумала, что он не больше Уэрхэма, но чем ближе они подъезжали, тем более обширным он казался. Ее спутники проснулись, и Селеста рассказала, что группа зданий, которые Димити сперва приняла за весь город, на самом деле лишь его колониальный квартал, где селятся французы и другие европейцы.