– Так, значит, вы предполагаете, что она нарушила брачную клятву? – спросила мисс Хэтчер.
Зак пожал плечами:
– Ну, они во время того приезда были только помолвлены, а не женаты. Но все равно, даже с учетом этого, ей, конечно, не следовало предавать моего деда. Такое случается. Жизнь никогда не бывает только черного и белого цвета.
– Такое случается, такое случается, – повторила два раза мисс Хэтчер, но ее собеседник не мог понять, соглашается она с ним или нет.
Выражение лица у нее оставалось грустное, и Зак попробовал продолжить разговор:
– Возможно, ничего такого и не случилось. Вероятно, она просто вспоминала о нем с любовью, и дело дошло только до этого. Я знаю, что и в самом деле не похож на него… а кроме того, считается, что Обри обладал неким животным магнетизмом. Я, черт возьми, совершенно его лишен, – улыбнулся Зак.
Мисс Хэтчер метнула на него оценивающий взгляд.
– Да, совершенно лишены, – подтвердила она.
Зак почувствовал себя немного униженным.
– Однако я стал художником. Так что, возможно, моя художественная натура…
– А вы хороший художник?
За окном было видно, как солнце вышло из-за облаков. Его луч внезапно осветил запавшие глаза старой женщины. Ее изящно очерченное лицо отличали широко расставленные глаза и умеренно заостренный подбородок, который теперь едва угадывался в висящих складках кожи. Вдруг Зак почувствовал в нем что-то знакомое, ощутив внезапный шок от этого узнавания, почти физическую встряску.
– Мне известно ваше лицо, – непроизвольно вырвалось у него. Старуха посмотрела на него.
– Возможно, вам следовало бы его знать, – ответила она.
– Димити Хэтчер? Мици? – произнес он в изумлении. – Не могу в это поверить! Когда вы сказали, что он все время вас рисовал, я не подумал, что… – Зак покачал головой, совершенно ошарашенный тем, что она до сих пор жива и он нашел ее, тогда как никому до него это не удалось.
Теперь она улыбалась, довольная, приподняв подбородок, и прилагала некоторое усилие к тому, чтобы расправить плечи. Но солнце снова спряталось за тучами, и призрак красоты, о которой они оба вспомнили, исчез. Мици снова стала обычной старухой, согнутой годами, поглаживающей на груди, словно девочка, свои длинные волосы.
– Рада узнать, что в конечном итоге не так уж сильно изменилась, – проговорила мисс Хэтчер.
– Так и есть, – согласился Зак настолько убедительно, насколько смог. Последовала пауза. Мысли стремительно проносились в голове. – У меня дома есть ваш портрет, он висит в моей галерее! Я смотрю на него каждый день, и вот теперь мы с вами встретились, лицом к лицу. Это… поразительно! – Он не смог удержаться от того, чтобы не улыбнуться.
– Какой у вас портрет?
– Рисунок называется «Присевшая Мици». На нем вы изображены со спины и оборачиваетесь через плечо. Не совсем, слегка, и вы что-то собираете в корзину…
– О да. Я его помню. – Довольная, она всплеснула руками. – Да, конечно. На самом деле он мне никогда не нравился. Я хочу сказать, что не видела в нем смысла. Ну, из-за того, что мое лицо на нем не видно и все такое.
Она вовсе ничего не собирала. Она сортировала. Делфина незадолго до того ходила собирать травы, а возвращаясь, встретила Димити и попросила проверить трофеи, прежде чем отнести их на кухню. Димити шла в деревню, куда ее послала мать по какому-то делу. Валентина бы разбушевалась и разругалась, если бы ее дочь задержалась слишком надолго, поэтому Димити быстро перебирала растения, вынимая из корзины листья одуванчика, который Делфина приняла за любисток, и отделяя мокричник[20] от ромашки. Все утро у нее в голове звучала привязчивая песенка. Вот и теперь мотив не только вертелся в мозгу, но и заставлял потихоньку бормотать себе под нос слова, что являлось признаком нетерпения. «В поля погулять я пошел наудачу, и на реку выйти случилося мне; я услышал, как дева прекрасная плачет – о том, что Джимми убьют на войне…» Внезапно она прекратила петь, услышав тишайшее эхо, доносящееся из-за спины. Кто-то повторял песню следом за ней. Голос был низкий, мужской – принадлежащий ему. Мурашки пробежали у нее по спине, словно ее облизала кошка, и Димити застыла. В наступившей тишине она слышала, как тихонько поскрипывал карандаш, скользя по бумаге. Эдакая сухая ласка. Она знала, что ей не следует двигаться, знала, что это его рассердит, поэтому продолжала заниматься своим делом, хотя больше не уделяла ему должного внимания, позволяя стеблям травы оставаться среди побегов лука-резанца, и лютикам сходить за кресс. Все это время всем своим существом она чувствовала его позади себя. Все ее ощущения обострились, и она стала замечать, как солнце припекает голову, как ветерок касается тела внизу спины, там, где задралась блузка. Она чувствовала движение воздуха узкой полоской кожи, которая казалась ей совершенно бессмысленно голой. «Скромный букет в руках держала девица и, как белая роза, была белолица…» – продолжала она петь, и знакомый голос вторил ей, подхватывая мелодию. Сердце Димити почти разрывалось от переполнявших его чувств.
– Какого цвета были ваши волосы? – внезапно спросил Зак.
Димити моргнула и, казалось, вернулась издалека.
– Прошу прощения, если мой вопрос показался вам неуместным…
– Чарльз говорил, что они бронзовые, – тихо ответила она. – Он утверждал, что, когда свет падает на них, они выглядят как полированный металл. Словно у ожившей статуи Персефоны[21].
Зак вспомнил ее портреты – все многочисленные рисунки, на которых была запечатлена Мици, – и мысленно наполнил этим цветом непокорные волосы, переданные длинными, обильными линиями карандаша Обри. Да, теперь Зак мог их себе представить – так ясно, словно этот цвет только ждал, когда он его увидит.
Внезапно на втором этаже раздался приглушенный стук. Звук чего-то упавшего, за ним последовал второй, еще более тихий, звук чего-то отскочившего или опрокинутого, а затем третий, будто кто-то наступил на скрипучую половицу и шаркнул при этом ногой. Димити подняла взгляд к потолку и стала ждать, не произойдет ли еще чего-нибудь. Озадаченный, Зак тоже посмотрел на закопченные балки, словно способен был видеть сквозь них.
– Что это было? – спросил он.
Димити просто глядела на него и ничего не отвечала. Затем выражение ее лица изменилось и стало озабоченным.
– О, ничего такого. Это просто… мыши, – проговорила она поспешно и торчащими из красных митенок пальцами принялась теребить волосы, проводя взад и вперед по секущимся концам и закручивая их. При этом ее взгляд бесцельно блуждал по стене.
– Мыши? – с сомнением переспросил Зак.
Раздавшийся звук был явно произведен кем-то более крупным. Старушка долго и основательно размышляла, прежде чем ответить, ритмично приминая пол ногами в грубых ботинках.
– Да. Не о чем беспокоиться. Просто мыши.
– Вы уверены? Звук был такой, словно что-то уронили.
– Уверена. Там никого нет, и ронять что-либо некому. Но я схожу проверить. Итак, вы уходите? Закончили пить чай? – сказала она, вставая, и протянула руку за чашкой.
Она выглядела обеспокоенной, что-то занимало ее мысли. Зак выпил только половину чашки, но все равно отдал ее. На краю был опасный скол, и вкус у чая был такой, словно молоко свернулось.
– Да, конечно. Был счастлив познакомиться с вами, мисс Хэтчер. Спасибо за чай и за беседу.
Хозяйка, опустив глаза, принялась подталкивать его к выходу.
– Да-да, – произнесла она рассеянно и распахнула дверь. В дом тут же ворвался теплый свежий ветер и все звуки моря вместе с ним.
Зак послушно шагнул за порог. Каменная приступка была так стерта, что в ней образовалась ложбинка, в которой собралась вода, а все щербины и трещины поросли мохом.
– Можно еще раз с вами встретиться? – спросил он. Мисс Хэтчер принялась машинально кивать головой. – Большое спасибо… Я мог бы принести кое-какие ваши портреты, нарисованные Обри, вы не против? Не оригиналы, конечно, а иллюстрации… Вы могли бы мне рассказать, при каких обстоятельствах он их создавал… что вы делали в тот день. Или что-нибудь в этом роде, – забросил удочку Зак.
