– Проморгали… Куда ранен Дивов? – спросил хриплый мужской голос областного начальника на другом конце линии.
– В руку, Павел Антонович, кость цела, поправится.
– Твое мнение? – спросили из Симферополя.
– Знал Барсуков, что на него пошли, знал, Павел Антонович, вот и ускользнул.
– Надо разобраться. На днях буду у тебя, Железнов.
– Поездом приедете, Павел Антонович? Буду встречать…
– На автомобиле. Все.
Железнов положил трубку, закурил и некоторое время размышлял о делах в его отделе. Вошел Донцов и доложил:
– Задержанная Коростылева уже давно изъявляет желание повидаться с вами, товарищ начальник.
– Приглашай ее сюда, – затоптал папиросу в пепельнице Железнов. Вскоре Донцов впустил в кабинет Коростылеву и ушел. Задержанная истово закрестилась, глядя мимо Железнова на плакат за его спиной и запричитала:
– Господи, прости мя, дуру грешную, господи, прости мя и помилуй…
– Гражданка Коростылева, вы не в церкви, а в государственном учреждении, – строго оборвал ее Железнов.
– Бога вспомнить нигде не лишне… – покачала головой та.
– Отвечайте, пожалуйста, на мой вопрос, помните?
– Да, сыночек, был такой грех. Стала я Любки, постоялки своей, намедни ее флигель прибирать, смотрю, пасма денег этих, значит… Вот и взяла я одну бумажку, пропади она пропадом!..
– Ясно. Вот теперь похоже на правду. А где ваша квартирантка работает? Чем занимается?
– А бог ее ведает где. В ночную все она, в ночную…
– Что же, гулящая может?
– Да нет, сынок, дружка имеет с рожей-то, слово ему не перечь. Ох, как узнает она про грех мой, так гляди, ее дружок и побить, и порезать меня сможет… сжав в кулачки руки, приложила их к груди старуха.
– Не узнает. Мы ничего ей не скажем, а вы тоже, думаю, ни слова, что мы задержали вас, а? – встал и прошелся по кабинету Железнов.
– Да нешто я враг своей души, гражданин начальник! Вот те крест, ни слова… – всхлипнула и закрестилась Коростылева. – И ты не губи меня, сынок милый!..
– Мы же договорились обо всем, верно? – остановился «сынок» перед задержанной, испытующе глядя на нее.
– Верно, сынок… – закивала старуха.
– А сейчас вы свободны… – приоткрыл начальник дверь: – Донцов, пропусти гражданку Коростылеву домой.
– Спасибо, сынок!.. – не пошла, подхватив свой мешок, а бросилась та к две ри.
Но Железнов прикрыл дверь и спросил:
– Да, мамаша, а место у вас бы нашлось еще для одной квартирантки? Племянница тут у моего товарища объявилась, а жить негде. А, как?
– Господи, да в пристройку к моей мазанке и возьму! Приберу там, как все полагается, гражданин начальник. И мне спокойная выгода будет, – заверила Коростылева.
– Ну теперь совсем договорились. Но чтоб о том, что моя знакомая… никому ни слова!
– Да, нешто я не кумекаю, сынок. На базаре мы и сошлись с ней, скажу.
– Правильно, мамаша, вот так и говорите всем. Идите, Вас пропустят.
– Спасибо и прощай, сынок… – Остановилась и у двери с вопросом: – А платить она исправно будет, твоя постоялка-то? Ведь у Любки я свои деньги, почитай, взяла, она мне за квартиру задолжала.
– Никаких сомнений, гражданка Коростылева, даже вперед, как договоритесь.
– Ну, тогда как есть совсем хорошо. Прощай, начальник.
– До свидания… – снял трубку телефона, когда старуха вышла и спросил: – Борис Петрович, новички еще у тебя? Ага, пусть Богданова ко мне зайдет. Я освобождаю ее от прежнего задания…
– Товарищ Железнов, капитан Тализоны» Крокос пожаловал! – вбежал в кабинет Донцов.
– Жаловаться пришел, – скривился Железнов. – Проси. Быстро вошел Крокос и на ломаном русском языке вскричал:
– Я протестую! Команду моего судна перевели на берег! Ценности конфисковали! Выставили охрану у трапа! Это беззаконие!
– Беззаконие?! А вывозить золото и серебро из нашей страны и другие ценности вы считаете законием?! На вашем корабле в тюках шерсти найдены слитки переплавленного золота и серебра, драгоценные камни и изделия из слоновой кости, которые Вы пытались вывезти из нашей страны. На эти средства наше государство могло бы купить знаете, сколько продуктов для голодающих, господин Крокос? – встал перед капитаном Тализоны» Железнов.
– Это фирма, я тут не при чем!
– А мы вас пока ни в чем и не обвиняем. Обыск же на вашем судне произведен по закону, на основании ордера, так что…
– Но подсвечник, изъятый из моей каюты, мой! Он куплен в Константинополе.
– Ваш, говорите? За сколько же вы его купили, уважаемый капитан Крокос?
– За… за триста лир!
– До чего много глупцов развелось в Константинополе! Вещь стоимостью в пять-шесть тысяч рублей продается по цене старенького костюма.
– Это подарок моей матери!
– Тогда вашей матерью следует признать дядю нашего бывшего царя – великого князя Николая Николаевича Романова. Там вензель. И эта золотая вещь нахолилась в княжеском дворце в Ливадии и исчезла после ограбления. Я мог бы вас ознакомить с соответствующей описью, но, наверно, это будет удобнее сделать на суде.
– На суде?
– Ваше судно мы задержим, а дело о незаконном вывозе драгоценностей передадим в суд, а уж он решит, что делать с вами и с вашей шхуной.
– Но я совсем не причастен к делам фирмы!..
– Не причастны? Есть еще одно доказательство, господин Крокос, найденное в вашей каюте.
– Какое еще? – поднял плечи капитан «Тализоны».
– Икона Божьей матери, икона из церкви монастыря. Украдена и передана вам, – твердо заявил Железнов.
– Может, похожа, но только не она. Уверяю вас… – приложил руку к груди Крокос.
– Как же, не она, – усмехнулся начальник ОПТУ, – когда ее тут же опознала игуменья этого монастыря.
– Ну это еще не все… – затоптался на месте греческий капитан. – Я ее купил у матроса…
– У какого матроса, капитан Крокос? – с усмешкой взглянул на него Желез-нов.
– Ну… я представлю его, как свидетеля, на суде…
– Что же, это ваше законное право.
– Честь имею, господин начальник, – взялся за ручку двери капитан задержанной шхуны.
– До свидания, господин Крокос, – Железнов проводил моряка до выхода из кабинета.
В комнате флигеля, которую снимала у Коростылевой Любка, была вечеринка. За столом, заставленным тарелками и бутылками, сидели Барсуков, Любка и Сопов. В руках Барсукова была колода карт, которую он перебирал с ловкостью опытного игрока. Сопов держал гитару, струны которой под его пальцами издавали лирические аккорды романса. Открылась дверь, и Коростылева ввела в комнату Богданову. Девушка со смущением на лице остановилась у входа, глядя на сидящих за столом.
– Ну вот и она, постоялка моя новая… Любите и жалуйте ее, аисты, – подтолкнула Богданову хозяйка.
– С ума сойти – какой красоты женщина! – воскликнул Барсуков.
– Чисто русская красота, – промолвил Сопов.
– Девочка, идите к нам, – протянул к ней руки Барсуков. Любка встала и ревниво произнесла:
– Замяукали коты, глядя на сало, – пододвинула гостье стул. – Садись, ее Кирой зовут, чтобы знали.
Кира робко опустилась на стул. Коростылева присела к столу тоже. Барсуков пристально продолжал рассматривать Киру, затем сказал:
– Ешь, пей, дитя мое, смотри, как мы живем… – Затем повернул голову к Сопову. – Так что, Яша, не хочешь? – затрещал он колодой карт.
– Он не хочет, не хочет с тобой играть, Вадим, – сердито проговорила Любка. – Ну-ка, Яшенька, ударь по струнам.
Сопов рванул струны и запел высоким тенором.
– Любка, я не на валюту, – зло бросил Барсуков. – Плевал я на нее! Любка прижалась к нему и промурлыкала нежно-просительно:
– Вадя, все равно не надо играть… Барсуков отстранил Любку, говоря:
– Нет, я хочу играть на выстрел! – и повторил: – Играю на выстрел!
Сопов умолк, оборвав аккорд. Некоторое время смотрел на Барсукова и ответил:
– Хорошо. Ставлю свою жизнь. Мечи, Вадим. Кира обвела взглядом обоих и сказала:
