Благочестивый Андрес Вади обомлел. Нищий батрак — и его дочь! Взять голодного бедняка себе в зятья! Он усомнился, в своем ли уме Анни, и велел позвать к себе Яана. Но когда и Яан заявил почти то же самое, хозяин вновь обрел дар речи и объявил ему, что больше не станет терпеть его в батраках.

— Убирайся и из хибарки, конечно, не один, а со всей семьей. Слышишь! Со всей семьей!

Потом хозяин немного смягчился и разрешил Яану остаться в лачуге еще на год. «Но ни в коем случае не дольше!» Чем было это вызвано — никто не знал. То ли он ценил сильные руки своего нового бобыля, его сноровку и усердие, то ли благочестивая душа и рассудительная голова подсказали ему, что, оставив без крова семью бедняка, он может поколебать свой авторитет проповедника и волостного старшины, — неизвестно. Яану милостиво дали год отсрочки. Ему, мол, прежде чем переселиться, нужно «поправить свои дела».

Обязанности бобыля Яан выполнял так же прилежно, как раньше обязанности пастушонка и потом — батрака. За жалкий клочок земли и пастбище для коровы он отрабатывал хозяину дни, и, конечно, работать приходилось в самые лучшие дни года. А чтобы прокормить и одеть себя и семью, ему приходилось работать еще и у других, а те, в свою очередь, тоже требовали, чтобы он помогал им в самые погожие и длинные дни в году. Кому он этих дней обещать не мог, те ему ничего не давали. Всем он был нужен лишь в страдную пору, но ведь пора эта коротка, а год — длинный. Человек же хочет есть не только в страду, а круглый год. Мать помогала Яану отрабатывать дни, насколько позволяло ей слабое здоровье и малые дети.

О «поправке» хозяйства не могло быть, конечно, и речи. Нужда все прочнее обосновывалась в лачуге, все беспощаднее властвовала здесь. Как кошмар, душила она ее обитателей, протягивая свою костлявую руку в каждый угол. Прошло лето, миновала осень, началась долгая голодная зима. И ко всему еще прибавилась тяжелая, затяжная болезнь Яана.

Оправившись от болезни, Яан стал надолго уходить из дому. В доме делать было нечего, — слишком много времени оставалось для размышлений, а мысли были безотрадные, одолевали заботы. Он вставал рано утром и тихо, чтобы не разбудить детей и стонавшую во сне мать, выбирался на свежий морозный воздух. Возвращался лишь поздно вечером. Где он бродил? Да где придется! Ходил без цели, куда глаза глядят. Заходил в какой-нибудь дом просить работы — так, на авось, зная, что это зря, — и уходил ни с чем. Только когда возникала крайняя нужда, в его блужданиях была какая-то цель: он шел в деревню занять чего-нибудь, но это бывало редко. Он не мог побороть стыд. Чаще в деревню отправлялась мать, при этом она старалась, чтобы Яан ничего не знал. Потом она, правда, ему признавалась, но тогда уже ничего нельзя было поделать. А как часто попытки занять что-нибудь в деревне оканчивались безуспешно! Чем они отдавать будут? — спрашивали соседи, зная, что в ближайшее время на возврат долга рассчитывать нечего. К тому же вельяотский бобыль скоро уйдет, он и сам не знает, где ему через несколько месяцев придется поселиться с семьей.

Как бы ни были тягостны заботы и беспросветная нужда, у Яана было нечто, что поддерживало его и придавало ему силы, что наполняло его сердце гордой радостью. Любовь Анни. За что она его полюбила — он не мог понять. Все было точно во сне. Яан и сейчас немало дивился, когда вспоминал, как они сблизились, а вспоминал он часто. Он испытывал такое чувство, словно, проснувшись в одно прекрасное утро, обнаружил у себя в изголовье сокровище, неведомо откуда появившееся. Он чувствовал себя бесконечно богатым, и это ощущение счастья заглушало все другие чувства, в том числе и боязнь, что сокровище может так же внезапно исчезнуть, как и появилось.

Что их сблизило? Бог ведает. Поначалу Яан не раз задумывался над тем, как могла красивая, богатая, молодая девушка завести дружбу с нищим, босоногим парнем, да еще против воли родителей. Это казалось ему чудом, которому нельзя найти объяснения. Но вскоре Яан свыкся с ним, и оно уже не казалось ему странным и сверхъестественным. Он перестал гадать и раздумывать — пусть будет как есть.

Сам Яан почти не пытался завязать такие отношения. Правда, он всегда приветливо смотрел на серьезную, умную девушку, но не больше. Вначале он лишь замечал, что их склонности совпадают: оба они любят животных и книги. Оба радовались, когда видели, что и животные их любят и что книга, которая нравится одному, нравится и другому. Им было приятно, когда оказывалось, что какое-нибудь место в книге волнует обоих.

Вполне возможно, что были и другие связывающие их нити, о которых они сами и не догадывались. Например, хотя бы то, что Анни с явным удовольствием слушала Яана, когда он читал. Возможно, что в голосе Яана было какое-то очарование. Он действительно говорил и читал так, что заставлял себя слушать; его голос звучал как-то свежо, умиротворяюще, в том, как он читал, было что-то новое, словно в только что испеченном деревенском хлебе. А Яана, может быть, привлекала та детская жадность, то увлечение, с каким Анни слушала его или просила что-нибудь объяснить.

Хороши были вечера на хуторе Виргу, когда под сонное жужжание веретен Яан читал вслух книги, взятые у знакомых или купленные на свои трудовые гроши на ярмарке! С каким увлечением читал он женщинам при тусклом свете лампы страшные рассказы о разбойниках и домовых, рыцарские романы, чувствительные истории и любовные стихи! И все это тайком от хозяина. Лишь когда старик отправлялся спать — а ложился он обычно рано, — Яан появлялся по просьбе батрачек со своими «греховными» книжонками. Бояться, что кто-нибудь выдаст, не приходилось, так как хозяйка была женщина добрая, тихая и сама страдала от строгости и чрезмерного благочестия мужа, а сестры Анни, батраки и работницы слишком любили эти вечерние чтения, чтобы кому-либо пришло в голову прекратить их.

В памяти Яана ярко запечатлелись два случая.

Три года назад, когда умерла добрая, кроткая мать Анни, на другой день после похорон Яан встретил девушку. Печаль ее была глубока. Она не так много плакала, как другие сестры, но достаточно было взглянуть на нее, чтобы увидеть, как ей тяжело. Подняв на Яана глаза, она сказала:

— Теперь у меня никого больше не осталось.

— А отец, а сестры? — возразил Яан.

Но Анни тихо покачала головой. Потом сказала просто:

— Только ты один.

— Я?

— Да, ты.

Она отвернулась и ушла понурив голову. А Яан был так ошеломлен, что не мог вымолвить ни слова. Он только стоял и растерянно глядел ей вслед.

Спустя некоторое время Яан с другими деревенскими парнями однажды в ночь под воскресенье ходил к девушкам. Анни случайно узнала об этом. На следующий день она пришла к Яану. С виду девушка казалась спокойной.

— Ты в прошлую ночь был у лангуской Мари, — сказала она. — Ты можешь бывать у нее, можешь бывать и у других, я не имею права тебе запретить, но… мне так тяжело и больно…

Поглядев на нее, Яан испугался: такого покорного, молящего выражения, без малейшего оттенка досады, он еще ни у кого не видел. Он ничего не ответил Анни, но с этой минуты твердо решил никогда больше не ходить ни к лангуской Мари, ни к кому-либо еще. Он сдержал свое обещание и вскоре убедился, как благодарна ему за это Анни, — таким безграничным счастьем светилось ее лицо.

А когда как-то в праздник Анни увидела его пьяным, он на другой день мучился от стыда и, придя к ней, умолял простить его.

Эти случаи еще сильнее сблизили их. Они никогда не говорили о своей любви, не рисовали себе картин будущего, не обнимались и не миловались. Они жили врозь, ничего не ожидая, ни на что не надеясь. Но они чувствовали себя связанными крепко, нераздельно, наперекор всему. Они не обращали внимания на косые взгляды, не замечали придирок, клеветы и насмешек. Они даже не сознавали, насколько крепко они привязаны друг к другу.

Смелость, с которой Анни вступила в борьбу против строгого отца, спесивых сестер и родни, всех поразила, особенно вначале. Своей твердостью и упорством Анни отпугнула немало женихов, а их у нее, как у всякой богатой хозяйской дочери, было немало. Она с ледяным спокойствием переносила все вспышки гнева и бесконечную брань, чем приводила своих мучителей в отчаяние. К счастью, в последнее время ее оставили в покое. Средняя сестра, Мари, стала невестой — старшая была уже замужем, — и подготовка к свадьбе отвлекла внимание домашних от Анни. К тому же Анни уступила настоятельным просьбам Яана и держалась подальше от его дома — это было необходимо для их же спокойствия. Они остерегались, чтобы люди не увидели их вместе, — на этом тоже настоял Яан, — и вообще стали осторожнее в словах и отношениях со всеми. Со стороны можно было подумать, что их дружба ослабла, что они прекратили бесплодную борьбу, короче говоря — оба «взялись за ум».