Мать вытащила из мешка два куска.

— Какое толстое сало! — воскликнула она. Ею овладела алчность голодного человека, не разбирающего, сырая пища или приготовленная: у нее текли слюнки.

Потом Кай открыла одну из больших крынок — в ней оказалось свежее масло.

Она обнаружила еще копченый свиной окорок, куски баранины, лепешки и два каравая пшеничного хлеба. Кай уже не смотрела на одежду, всем своим существом она погрузилась в созерцание яств, которые лежали перед нею. От восхищения она ничего не видела и не слышала, даже плача маленькой Лийзи.

Яан заметил, как мать торопливо развязывает один мешок, затем оставляет его и быстро переползает на коленях к следующему. Он хотел было прикрикнуть на мать, но взгляд его упал на ее лицо, выражавшее восторг и опьянение. И Яан ничего не сказал, он отошел. У него не хватило духу лишить ее этой детской радости. Жалость наполнила его душу.

— О-о, какой у нас будет сегодня обед! Какой праздник, какая радость для детей!

Прижав руки к груди, Кай стояла на коленях перед разложенными на полу сокровищами и любовалась ими. Она, казалось, совсем забыла о том, что это за вещи.

Сын легонько потряс ее за плечо.

— Мы ничего отсюда не возьмем.

— Ничего? Почему?

— Это краденое.

— Но они же обещали дать тебе частицу?

— Частицу? Частицу краденого? И ты бы приняла? Они обещали мне заплатить за хлопоты и труд.

Кай никак не могла понять таких тонких различий.

— Заплатить… ну вот и возьми в счет платы отсюда, вон сколько тут добра. Чем же другая плата лучше!

Мучительное чувство, угнетавшее Яана, толкнуло его на внезапную вспышку гнева. Он оттащил мать от вороха вещей, крича:

— Не тронь, или я выброшу тебя за дверь! Это чужое! Это краденые вещи, не смей к ним пальцем прикасаться, лучше руку себе отрубить.

Глаза Яана сверкали, как у дикого зверя. Губы посинели, после каждого слова его белые зубы со скрежетом сжимались.

Испуганная его криком, Кай поднялась и, с трудом оторвав взор от сокровищ, робко отошла в угол. В последнее время она часто видела Яана злым, но таким, как сейчас, он еще не бывал. Кай не могла понять: сам принимает краденые вещи, заявляет, что получил за них плату, а когда об этом заговоришь, вспыхивает, как порох. Да и что значит какой-то кусочек мяса, когда его здесь целый мешок!

— Ты не кричи, — пыталась она успокоить сына, — я ведь только сказала, ничего еще не взяла… Чего я детям дам, когда вернутся из школы? Только и есть что немножко рассола на дне горшка, две салачные головки да последняя горбушка черствого хлеба.

— Ну и пускай едят хлеб с рассолом, — пробормотал Яан. Приступ ярости у него так же быстро прошел, как и вспыхнул. — Они ведь все время это едят. — И, словно раскаиваясь в своей резкости, добавил уже совсем спокойно: — Помоги-ка мне убрать этот чертов хлам с глаз долой. Э, дурак я, дурак! Надо было послать их к дьяволу со всем добром. А теперь вот злись из-за их тряпья… У нас еще нет нужды есть краденое. Завтра зарежу поросенка — и у нас будет мясо. А там мы что-нибудь придумаем… Не сердись на меня, но чего не могу, того не могу.

Кай, как всегда, послушалась.

Они провозились несколько часов, пока наконец все было спрятано — кое-что в лачуге, кое-что на чердаке, а часть в хлеву, под соломой и сухим навозом. Яан отер пот со лба и поспешил из дому, словно в душной лачуге ему было тяжело дышать. Вернулся он лишь в сумерки.

Он целый день ничего не ел.

Когда к вечеру дети пришли из школы и жадными глазами стали рыскать по столу, на котором, кроме обгорелой горбушки хлеба, миски с рассолом да квасу, ничего не было, и когда Яан увидел их впалые щеки и голодные глаза, он подошел к матери и шепнул:

— Ты бы поджарила им кусочек мяса… И ложку масла возьми из горшка… Ты ведь знаешь, куда мы спрятали мешок с мясом и масло.

От этого неожиданного совета мать так и обомлела, ее точно по голове ударили. Она не верила своим ушам; несколько часов назад рычал, как лев, а теперь сам велит…

— Подождите, ребятки, — сказал Яан Микку и Маннь, — мать поджарит свинины. Вам, я вижу, сухой хлеб уже надоел.

С проворством, какого трудно было ожидать от больной старухи, Кай разожгла в печи огонь и принесла большой кусок мяса. Дети, глотая слюнки, прыгали и плясали вокруг нее с блестящими глазенками. Яан бросился на кровать, закрыл лицо руками и долго лежал неподвижно.

Низкая, тесная лачуга наполнилась сладкими запахами. Сало шипело и трещало на сковороде — лучшая музыка, какую когда-либо доводилось слышать обитателям хижины. Вкусный, щекочущий ноздри запах подымался к черному потолку — самый приятный запах на свете. Микк и Маннь вертелись точно на горячих углях; они готовы были схватить со сковороды недожаренные куски.

И вот наконец миска с мясом, хлеб и свежее масло стоят на столе! Горшок с мутным салачным рассолом отодвинут подальше. Микк и Маннь, тонкие, как спички, стоят у стола — они еще не притронулись к мясу, но уже поедают его глазами. С какой жадностью набросились они на свинину! Дети не ели, а прямо-таки пожирали ее. Сало стекало у них по пальцам, капало с губ, лица сплошь были вымазаны жиром. Даже маленькой Лийзи мать сунула кусочек мяса в кулачок. Крепко, как ястребенок, держала она в коготках свою добычу, обсасывая ее, и щечки девочки лоснились от жира… Никому из сидевших за столом и предававшихся этому чудесному занятию и в голову не приходило спросить, как попала сюда эта божественная еда, откуда и кто ее принес…

Один Яан не сел к столу. Мать несколько раз приглашала его, но он говорил, что не хочет есть. Повернувшись на бок, он наблюдал за пирующими, видел, как они с невыразимой радостью разделываются со своим злейшим врагом — голодом; в их открытых глазах светилось умиление и даже какое-то благоговение перед миской с мясом, они не могли оторвать от нее взгляда. Снова и снова протягивали они к ней вымазанные салом руки. И Яану вспомнилось, как он утром кормил поросенка…

— Сынок, ты что же, так и не сядешь? — спросила мать в третий раз.

— Нет. Ешьте вы…

— Да здесь всем хватит, иди!

— Оставьте меня в покое, я не хочу. Останется корка хлеба — мне и довольно.

— А мясо?

— Мяса я не хочу.

«Новая причуда», — подумала мать, продолжая торопливо есть.

И как будто эта картина нуждалась в большем количестве зрителей, в дом вдруг вошла Анни.

Яан вскочил, словно кто-то его сбросил с постели. Лицо его исказил испуг, он смотрел на Анни, как на привидение. Надо же ей было прийти в такую минуту… Что, если она начнет расспрашивать? К счастью, в углу, где, дрожа, стоял Яан, было довольно темно, и девушка не заметила, как он изменился в лице.

Запах мяса сразу же ударил ей в нос, и радость осветила лицо девушки, когда она увидела сидевших за столом. Просто и дружески Анни поздоровалась со всеми, пожав матери руку и погладив детей по головкам.

— О, у вас сегодня, кажется, свежее мясо, — весело сказала она. — Видно, скотинку какую-то зарезали.

— Поросенка утром забили, — отозвался из угла Яан.

Кай, которая тоже страшно испугалась и напрягала ум, тщетно подыскивая ответ, теперь, словно оправившись от столбняка, закивала головой и повторила:

— Да, рано утром прирезали поросенка. Ничего не поделаешь, есть совсем уж нечего стало… Мясо еще слишком свежее, чтобы есть, да уж с солью как-нибудь…

Анни подошла к Яану и протянула ему руку. Почувствовав, как дрожат его пальцы, она с тревогой взглянула на него.

— Ты что — нездоров?

— Да…

— Так скорее ложись в постель… Руки у тебя какие горячие… Надо беречься, ты всегда так легко одет…

Между тем настроение детей круто изменилось. Услышав о поросенке, они переглянулись. Лоснящиеся от сала личики Маннь и Микка уже не сияли радостью. У рта Маннь появилась плаксивая складка. Их рты двигались все медленнее, они жевали неохотно, словно мясо сразу утратило для них свой вкус.

— Зачем зарезали поросенка? — захныкала Маннь. — Разве он не мог еще пожить? И подрос бы…