— Не знаю.

— Нет, знаешь.

— Правда, не знаю. То есть, мне кажется, мне бы все это понравилось… ну, может, за исключением хобби. С трудом могу себе представить, как, сидя под садовым навесом, вырезаю русалок из принесенных приливом обломков дерева. Но если бы мне этого очень хотелось, то, наверное, я сумел бы претворить это в жизнь. Как видно, я уже привык жить так, как живу.

— Ты городишь ерунду, Майкл. Люди вполне способны делать то, что им хочется, изменять свою жизнь так, как они того пожелают, и начинать все заново. Стоит лишь по-настоящему захотеть. Ты просто чересчур любишь трахаться. Но в этом нет ничего зазорного. — Говоря это, она избегала смотреть ему в глаза, глядя куда-то в сторону несколько рассеянно, но в то же время сочувственно.

На какое-то мгновение Майкл смутился. Он не привык к тому, чтобы кто-то обсуждал с ним его образ жизни. Он не знал, следует ему обидеться или почувствовать себя глубоко тронутым таким вниманием.

— Во всяком случае, мой образ жизни позволяет мне хоть чем-то заняться и жить насыщенной жизнью. Ну что-то типа того, — пожал он плечами. — А чего хочешь ты, что станешь делать после того, как выйдешь из кафе?

— Пожалуй, это два разных вопроса. Выйдя из кафе, я пойду домой, покидаю кое-какие вещи в сумку, возьму напрокат автомобиль и поеду в Лондон. Собираюсь навестить там подругу. У нее я проведу все выходные и вернусь на работу во вторник. А что касается того, чего я хочу… Полагаю, мне нужно что-то совсем не похожее на то, что у меня было прежде.

— А что у тебя было прежде?

— Свобода или то, что мы называем свободой, когда молоды… Не знаю, умение строить планы никогда не было моей сильной стороной.

— Тогда откуда ты знаешь, что тебе не захочется остаться в Лондоне и осесть там насовсем?

— Мне не нравится Лондон.

Они снова помолчали, на этот раз чувствуя себя куда менее комфортно. Оба отдавали себе отчет, что разговор прервался, и оба жалели, что за окном не видно пьяных забулдыг, на которых можно смотреть, притворяясь, будто наблюдать за ними ужасно интересно.

— Думаю, нам нужен еще кофе, — предложил Майкл, втайне надеясь, что Джули не скажет, что ей пора домой распаковывать вещи.

— Ладно, теперь моя очередь заказывать, — ответила Джули, вдруг подумав, что, может быть, она просто не нравится Майклу.

Она вдруг поймала себя на мысли о Девушке с Яркой Помадой и впервые задумалась о том, какого мнения та могла быть о ней, Джули. Живущей в маленьком домике. С Джеймсом.

Майкл наблюдал за тем, как она идет к стойке. Смотрел, как она болтает с девушкой, которая готовит им кофе. Слушал, как естественно она смеется над анекдотом о датских пирожных. И любовался формой ее ягодиц, подчеркнутых облегаемой длинной юбкой, и золотистой, немного бледноватой кожей ее рук. Внутренне улыбался, задаваясь вопросом, зачем ему так пристально разглядывать ее пятую точку — надо сказать, ничем не выдающуюся, — и признавал, что его заинтересовали оттенок и вид ее кожи и что его — здесь нет ничего удивительного, так что же он тогда удивляется? — влечет к этой женщине. Какой он все-таки негодник.

— Ну а как поживает Девушка с Яркой Помадой? — спросила Джули, возвращаясь к столику и подавая ему черничный маффин.

— Вообще-то, мы не встречаемся и…

— Просто спите вместе?

— Нет. Вообще-то, да, но нет. Я имею в виду…

— Да ладно, Майкл, — произнесла Джули, глядя ему прямо в глаза, — если это такая деликатная тема, то мы вполне можем поговорить о погоде или о чем-то еще…

— Нет, не спим. Мы спали, но теперь не спим. Правда. Не думаю, что мы с ней когда-нибудь снова встретимся.

— Прости, на самом деле меня это совсем не касается.

— Действительно. Только, кажется, мне бы хотелось, чтобы касалось, — вырвалось у Майкла, и ему вспомнилось, что он не говорил подобных вещей уже очень давно. Ему также пришло в голову, что виной тому ее облегающая юбка или же та часть его существа, которая управляет разумом, когда дело касается женщин, но потом он подумал: «Да какого черта!»

Джули улыбнулась и втайне порадовалась: «Я знала. Знала, и очень давно», — а вслух сказала:

— Тебе кажется, что тебе бы хотелось, чтобы касалось.

Поддразнивая его таким образом, она почувствовала себя на десять лет моложе.

Майкл ухмыльнулся:

— Да, мне так кажется… Но мне совсем не хотелось бы добавлять лишних хлопот… Прошу меня извинить.

— Да что там, — ответила она, — все в порядке.

— Я имею в виду, эта история с Джеймсом…

— Умолкни и ешь свой маффин.

Майкл откусил верхушку кекса, быстро прожевал и предложил:

— Тогда почему бы нам вместе не выпить после того, как ты вернешься из Лондона?

— Да, конечно. К тому времени меня будет мучить ужасная жажда.

— Ха-ха. Какое время тебе подойдет?

— На ближайшие лет шесть у меня намечено не так уж много свиданий. Подозреваю, твой жизненный график куда более напряженный, чем у меня, так что право выбора за тобой.

— Когда ты планируешь вернуться?

— В понедельник вечером или во вторник утром.

— Во вторник вечером подойдет?

— Да, и где?

— У часовой башни в восемь?

— Чудесно. А кстати, ты знаешь какое-нибудь другое место в этом городе?

— Не придирайся. Вообще-то, я склоняюсь к мысли, что это моя счастливая часовая башня.

Групповая сессия началась с молчания. Христофор молчание не любил, а потому у него имелось наготове объявление, которое он собирался озвучить, если пауза чересчур затянется. Однако, к его удивлению, Клемитиус первый нарушил тишину:

— Мы, а под словом «мы» я подразумеваю психотерапевтов, подчиняемся тому, кого вы могли бы назвать супервайзером.[66] Его зовут Петр. Заметьте, я не имею в виду супервизора[67] в клиническом смысле. — Он умолк и осмотрелся вокруг, возможно вдруг осознав, что никто из присутствующих не имеет ни малейшего понятия, о чем он говорит. — Как бы то ни было, Петр желает, чтобы все мы — и пациенты, и терапевты — присутствовали на общем собрании в нашем поселке, которое состоится в пять часов пополудни. Я уверен, что Христофор придет за вами и всех отведет. Так, Христофор?

— Разумеется, — подтвердил Христофор, который сам впервые услышал о собрании, хотя и постарался этого не показать.

— Зачем нас собирают? — спросил Кевин.

— Объяснить это было бы трудно, да и, собственно говоря, бесполезно. Так что нечего и пытаться, — ответил Клемитиус. — Едва ли есть необходимость говорить, что, явившись туда, вы сами все поймете. Ну а теперь приступим… Если только не осталось еще чего-то такого, о чем следовало бы сказать.

— Вообще-то, вы правы, кое-что действительно осталось, — подхватил Христофор. — Я бы хотел сегодня вечером пригласить вас всех на ужин. Я понимаю, то есть мы понимаем, что переход от вашей прежней жизни к нынешней очень труден. Поэтому, мне кажется, далекий от лишней официальности ужин, на котором можно расслабиться, может быть, немного вина…

— Вы говорите, будет вино? — перебила его Ивонна.

— Да, вино и небольшая застольная беседа… — (Повисла тишина. Габриель смотрел в окно, Джули теребила подол своей блузки.) — Хорошо, пусть без разговоров, лишь скромное угощение и уже упомянутое мною вино. Выбирайте: либо это, либо снова повтор «Бабьего лета». — Христофор знал, что накануне вечером и Габриель, и Джули вполглаза смотрели телевизор. Он посмотрел на Джули, которая ответила ему взглядом в упор и попыткой выдавить из себя улыбку.

— Ну ладно, — сказала она. — Все лучше, чем «Ю-Кей-Голд».[68]

— Жду не дождусь доброго бокала риохи, — сказала Ивонна.

— Это было бы превосходно, — добавил Кевин странным голосом, словно говорил по телефону.

Теперь все взгляды были обращены на Габриеля.