Это замечание разрушило невозмутимый фасад: брови дернулись вверх, а в глазах мелькнула слабая искорка смеха.

– Роджер… – Не зная, что сказать, Брианна порывисто наклонилась к нему. Он слегка напрягся, инстинктивно ссутулившись, чтобы защитить трубку, торчащую из горла. Она осторожно обняла его за плечи, остро нуждаясь в физической близости.

– Люблю тебя… – прошептала Брианна, крепче сжимая руку, словно хотела убедить в этом силой.

Губы были теплыми и сухими, привычными и в то же время пугающе неживыми, без теплого дыхания – будто маску целуешь. Из глубин легких через янтарную трубку со свистом вырывался воздух, словно испарения из пещеры. Брианна ощутила, как по коже побежали мурашки, и отодвинулась.

Его глаза все еще были закрыты, крепко зажмурены; под кожей перекатывались мускулы челюсти.

– Ну, ты… отдыхай, – выдавила она дрожащим голосом. – Спокойной ночи.

Брианна спустилась вниз, даже не заметив, что в коридоре горит свеча, а рабыня тихо проскользнула обратно в комнату.

Вернулось чувство голода. Хорошо бы поесть – но сперва нужно избавиться от скопившегося молока, и она пошла в сторону родительской спальни. Несмотря на удушливый, спертый воздух, руки заледенели, словно скипидар все еще испарялся с кожи.

Прошлой ночью мне приснилась подруга Дебора. В студенческом союзе она зарабатывала гаданиями на картах Таро; предлагала и мне, но я всегда отказывалась.

В пятом классе сестра Мари Ромейн сказала, что католикам настрого запрещено гадать. Никаких спиритических столиков, карт Таро или хрустальных шаров – это соблазны С-А-Т-А-Н-Ы (она всегда произносила по буквам, никогда – одним словом).

Уж не знаю, дьявол ли тому виной, только я почему-то никак не могла собраться с духом и разрешить Деборе мне погадать. Как ни странно, во сне она занималась именно этим.

Мне приходилось видеть, как она гадает для других. Карты Таро всегда меня притягивали; возможно, лишь потому, что считались запретным плодом. У них были завораживающие названия: Старшие арканы, Младшие арканы, Рыцарь Пентаклей, Паж Кубков, Дама Посохов, Король Мечей, Императрица, Маг. И Повешенный.

Ну, правильно, что еще мне могло присниться? И запомнилось так хорошо: вот он, прямо посередине веера карт.

«Человек подвешен за ногу к перекладине; руки связаны за спиной и вместе с головой образуют треугольник с вершиной вниз; ноги сложены в форме креста. В каком-то смысле Повешенный все еще связан с землей, поскольку нога крепится к шесту», – объясняла Дебора.

Эта карта всегда казалась мне странной: судя по выражению лица, Повешенному было абсолютно все равно – его нисколько не беспокоило, что он висит вниз головой с завязанными глазами.

Деб постоянно перемешивала карты и раскладывала снова, и каждый раз выпадала она.

«Повешенный символизирует процесс жертвоприношения и капитуляции. – Дебора взглянула на меня и постучала пальцем по карте. – Здесь заложено очень глубокое значение, однако большая его часть скрыта, и додумываться нужно самой. Готовность принести себя в жертву ведет к преобразованию личности, но человек должен возродиться без посторонней помощи».

Преобразование личности – именно этого я и боялась. Личность Роджера нравилась мне ровно такой, какая есть!

А, чушь собачья! Не знаю, имеет ли С-А-Т-А-Н-А к этому отношение, но лучше не заглядывать так далеко в будущее. По крайней мере, сейчас.

Понадобилось еще десять дней, прежде чем Пенелопу Шерстон наконец устроил портрет. К тому времени оба раненых достаточно оправились для путешествия. Принимая во внимание скорое появление отпрыска Мортона и тот факт, что отцу нельзя было и близко подходить к Гранитным Водопадам или Браунсвиллю, Джейми договорился поселить их с Алисией на пивоварне мистера Шерстона; как только Исайя окончательно восстановит силы, его ждет место возчика.

– Даже не знаю, с чего я так привязался к этому бесстыжему сукину сыну, – признался Джейми наедине. – Мне бы не хотелось, чтобы его пристрелили как собаку.

После приезда Алисии Исайя молниеносно пошел на поправку и уже через неделю спускался вниз. Пока Алисия возилась на кухне, он сидел рядом, словно преданный пес, а по пути обратно останавливался и комментировал работу над портретом.

– Ну просто вылитая! – восхищался он, стоя в дверях гостиной в ночной рубашке. – Вот как увидел бы где, сразу бы узнал!

Поскольку миссис Шерстон выбрала для портрета образ Саломеи, я сомневалась, что комплимент будет воспринят правильно. Однако она мило покраснела и поблагодарила, учуяв в его тоне искренность.

Бри проделала отличную работу, ухитрившись изобразить миссис Шерстон правдиво и в то же время польстить ей, но без явной иронии – а это наверняка было нелегко. Единственная деталь, в которой она поддалась соблазну, – отрезанная голова Иоанна Крестителя, поразительно напоминающая мрачные черты губернатора Триона. Впрочем, вряд ли кто узнает его под слоем крови.

Мы готовились ехать домой, и дом наполнился радостной суматохой сборов. Все ощущали облегчение, кроме Роджера.

Несомненно, ему стало лучше – чисто физически: руки снова двигались, не считая сломанных пальцев, прошла большая часть синяков на лице и теле. И главное – опухоль в горле спала настолько, что он мог дышать самостоятельно. Я вытащила трубку и зашила надрез – операция небольшая, но болезненная; Роджер перенес ее молча, напрягшись всем телом и уставясь в потолок широко открытыми глазами.

А вот психологически он был далек от выздоровления. Заштопав горло, я помогла ему сесть, вытерла лицо и дала немного воды с бренди. Пока он глотал, я осторожно положила пальцы на шею и закрыла глаза, отслеживая движение гортани и трахеи и стараясь определить степень повреждения.

Открыв глаза, я увидела в пяти сантиметрах его собственные, все еще широко распахнутые, и в них вопрос – холодный и резкий, словно горный ледник.

– Не знаю, – ответила я наконец едва слышным шепотом. Под кожей ощущалось биение сонной артерии, течение жизни. А вот странно искривленная гортань не двигалась: ни пульсации, ни вибрации воздуха между связками.

– Не знаю, – повторила я и медленно убрала пальцы. – Хочешь… попробовать?

Роджер покачал головой, встал с постели и подошел к окну. Вцепившись в деревянную раму, он выглянул на улицу, и тут в памяти шевельнулась похожая картинка…

Тогда, в Париже, ночь была лунная. Проснувшись, я обнаружила, что Джейми стоит голый в оконном проеме, шрамы на спине серебрятся, а кожа блестит от холодного пота. Роджер тоже вспотел, только от жары, льняная рубашка прилипла к телу – те же самые очертания. И тот же взгляд человека, который решил в одиночку сражаться со своими демонами.

На улице послышались голоса – из лагеря вернулся Джейми с маленьким Джемом. Он взял привычку брать его с собой, чтобы Бри могла днем спокойно поработать. В результате Джемми выучил четыре новых слова (из них всего два – ругательные), а приличный сюртук деда был весь заляпан и пах, как использованный подгузник. Тем не менее оба, похоже, радовались совместным прогулкам.

Снизу донесся смех Брианны, вышедшей во двор забрать сына. Роджер застыл, словно вырезанный из дерева. Мог хотя бы постучать по раме, помахать, еще как-то привлечь внимание… Но он не двигался.

Я тихо встала и вышла из комнаты, ощущая комок в горле.

Когда Бри унесла сына, Джейми рассказал мне, что Трион выпустил большую часть пленников, захваченных во время битвы.

– Хью Фаулза тоже. – Он снял сюртук и ослабил ворот рубашки, подставляя лицо редкому сквозняку из окна. – Я замолвил за него словечко – и Трион прислушался.

– Ну еще бы! – резко отозвалась я.

Джейми взглянул на меня и издал глубокий горловой звук. Это напомнило мне о Роджере, чья гортань уже не способна к такой форме самовыражения, присущей лишь шотландцам.

Видимо, все эмоции отразились у меня на лице – Джейми поднял брови и коснулся моей руки. Было слишком жарко, чтобы обниматься; я ненадолго прижалась к его плечу, ощущая надежную крепость тела под тонкой влажной тканью рубашки.