Но жизнь шла...
В том же 1930 году взаимный экспорт-импорт делился примерно пополам при общем обороте в сорок с лишним миллионов иен. Конечно, это было не бог весть что.
Япония получала от нас преимущественно лесоматериалы и рыбопродукты. Мы закупали у Японии лесные изделия, металлы и металлоизделия, электроизделия и текстильные товары. В основном же наш импорт проходил по статье «товары особого рода» (на четыре пятых это были... сети).
Занятная вещь — экономика. Советский торгпред за свои действия по ограждению нашего рыболовства вынужден был уклоняться от пуль в той самой стране, которая снабжала русских рыбаков качественными орудиями лова.
А к слову, немного об экономике... В царской России об особой экономике Дальнего Востока говорить не приходилось.
А что же Россия Советская?
Итак, том 20-й первой БСЭ, изданный в 1930 году, в статье «Дальневосточный край» сообщал:
«ДВК — крупнейшая после Якутии и Казахстана единица областного деления СССР, охватывающая ок. 12% его площади, образована... из прежних губ. Забайкальской, Приморской, Амурской, Камчатской и сев. части Сахалина... Площадь 2.602,6 тыс. км2; нас. 1.881,4 т. по переписи 1926 и 2.099,7 т. по исчислению на 1/I 1929 (прирост за считанные годы на 10% о чем-то говорит! — С.К.). Центр — Хабаровск».
Быстро росло не только население, но и вся экономика края, хотя планы пятилеток тогда еще только намечались. За три тех же года, с 1926 по 1929-й, валовая стоимость продукции сельского хозяйства увеличилась с 184,3 миллиона рублей до 261,5 миллиона, промышленности — со 140,4 миллиона до 235,9 миллиона рублей (в том числе крупной — с 77,4 до 145,2, а золотопромышленности с 5,9 до 15,5 миллиона) в ценах 1926 — 1927 годов.
В то время на Дальнем Востоке мы предоставляли концессии японцам. Так, на сахалинском Охинском месторождении они добывали до 150 тысяч тонн нефти в год. Но уже существовал советский трест «Сахалиннефть» с планом добычи к 1933 году в 370 тысяч тонн.
В 1913 году грузооборот портов ДВК составлял 1 миллион 530 тысяч тонн (из них 423 тысячи — экспорт, 377 — импорт, остальное — внутренний каботаж).
К 1925 году он упал до 1 миллиона 185 тысяч тонн (980 тысяч — экспорт, 52 — импорт), однако уже через три года серьезно превысил дореволюционный уровень — 2 миллиона 591 тысяча тонн (2 млн 005 тысяч — экспорт, 140 — импорт).
Сальдо внешней торговли в 1913 году было пассивным при минус 23,6 процента, а в 1928 году — активным при плюс 3,9 процента, но первая БСЭ делала характерное уточнение: «Если внести поправку на контрабандную торговлю, то по обмену с заграницей ДВК имеет пассивное сальдо, которое компенсируется активным сальдо по обмену с остальными районами СССР».
Впрочем, к началу тридцатых годов все это самым приятным образом устаревало уже в перспективе ближайших лет. БСЭ говорила об этом так: «Проблема развития производительных сил ДВК находится в совершенно особых условиях, отличных от любого другого района СССР. Советский Дальний Восток наиболее удален от основных хозяйственных центров Союза...
Совершенно иное положение наступит в начале второго пятилетия. Урал и Кузбасс будут давать до 6 млн т черного металла, переработанного в рельсы, орудия, машины. С химических заводов Кузбасса начнут поступать транспортабельные удобрения, В районе Новосибирска начнут действовать мощные хлопчатобумажные и льняные фабрики... Спустя еще несколько лет возникнет энергетический центр мирового значения в районе Прибайкалья...»
Все это давало новый шанс и русскому Дальнему Востоку. К 1933 году предполагалось развертывание каменноугольной промышленности с добычей до 6 миллионов тонн угля в год, создание рыболовного флота «из траллеров, дрифтеров, плавучих крабо-консервных заводов, китобойных баз и пр.», а кроме того — создание стационарных заводов, на что выделялось 42 миллиона рублей. По тем временам — деньги не ошеломляющие, но приличные.
Дальний Восток был удален от Москвы по-прежнему на девять тысяч километров, но в этом дальнем русском крае возникала уже новая психология. Чехов не увидел здесь русского самосознания, и вот теперь общность Востока России с Центром возникала уже на основе самосознания советского, то есть — коллективистского, деятельного, созидательного и оптимистичного...
И разве это было плохо?
Даже — для Японии?
В своей знаменитой «Цусиме» Алексей Силыч Новиков-Прибой о Японии простых людей (иных цусимский матрос, собственно, видеть и не мог) написал так: «Меня удивляли японцы. Я не встречал опечаленных и угрюмых лиц ни у мужчин, ни у женщин. Казалось, что они всегда жизнерадостны, словно всем им живется отлично и все они довольны и государственным строем, и самими собою, и своим социальным положением. На самом же деле японское население живет в большой бедности, но искусно скрывает это. Точно так же ошибочно было бы предположить, судя по их чрезмерной вежливости и любезности, выработанной веками, что они представляют собой самый мирный народ на свете».
Таковы были итоги наблюдения вдумчивого русского человека за японскими «низами»...
Общественную физиономию «верхов» изучать легче — и потому, что многое из их дел от публичного взгляда не скроешь, и потому, что от них остается много разных бумаг...
25 июля 1927 года премьер-министр и министр иностранных дел Японии генерал Танака закончил секретный меморандум «Об основах позитивной политики в Маньчжурии и Монголии» и представил его императору. Программа Японии в этом меморандуме определялась так: Маньчжурия, Монголия, затем — остальной Китай, затем — Индия, Архипелаг, Азия и, наконец, «даже Европа».
Вообще-то японцы подлинность «меморандума Танаки» пытались оспаривать (впервые он был опубликован в китайском журнале «China Critic» в сентябре 1931 года, в атмосфере начавшейся оккупации Маньчжурии японскими войсками).
Но висевшая в японских школах карта «Соседи Японии» с пятью концентрическими кругами перспективной экспансии полностью этой якобы «фальшивке» соответствовала.
Относительно Америки Танака был не так решителен, однако считал, что такая политика «расы Ямато» ставит ее с янки «лицом к лицу». Танака писал: «Если мы в будущем захотим захватить в свои руки контроль над Китаем, мы должны будем сокрушить США, то есть поступить с ними так, как мы поступили в Русско-японской войне».
Конечно, это была уже непростительная геополитическая и историческая слепота. Япония не победила Россию, во всяком случае, не победила убедительно, в силу долговременно действующих факторов. Россию «победили» при помощи Японии те, кому нужна была антигерманская активность России в Европе и ни к чему была разумная активность России на ее собственном Дальнем Востоке.
Без кредитов Якоба Шиффа не могли бы состояться ни Мукден, ни Цусима.
Золотая Элита была, конечно, не прочь финансировать и поощрять новые военные приготовления Японии, однако допустить военную победу Японии над страной пребывания штаб-квартиры этой Элиты никто, естественно, не планировал. Прочная, конечная победа Японии над США была однозначно химерой.
И это была уже вторая (после антисоветской) авантюрная линия в политике Японии. Преклоняясь перед князем Бисмарком, японские «виконты» и «бароны» из «генро» не хотели усвоить бисмарковский генеральный внешнеполитический тезис. Суть его можно было сформулировать так: «Россию не надо любить, но Россией нельзя пренебрегать, а значит, с Россией надо дружить».
Не поняв этого, Япония обрекала себя на внешнее противостояние сразу на двух фронтах.
А ведь так же, как для немцев когда-то был бы благотворным союз с континентальной Россией против морской Англии, так и для японцев было бы умным в своем предстоящем противостоянии с океанской Америкой заручиться честным союзом с континентальной Россией...
Понимала ли это Япония 30-х годов?
Увы, нет!
Япония шла в Маньчжурию и в Китай и там поддерживала те силы, которые раздирали страну на части, а при этом еще и ненавидели Россию.
