Странно, не так ли?

И не был ли этот «половинный» «пацифист» на самом деле среди тех, кто готовил не только Первую мировую войну, но и первую крупную региональную войну XX века — войну России в Азии?

Ответить утвердительно не берусь, но приведу слова Юрия Яковлевича Соловьева, знавшего Извольского неплохо: «Бесспорно, что Извольский, ходивший всю жизнь в долгу, как в шелку, бывал порой в большой зависимости от неизвестных международных сил».

Всю жизнь Извольский осенял себя православным крестом, а после смерти его выяснилось, что он неизвестно когда стал тайным лютеранином и тщательно скрывал это...

Вряд ли это было все, что скрывал Александр Петрович при жизни.

Интересный штрих к его портрету добавляет свидетельство Великого князя Александра Михайловича, который летом 1914 года проезжал Париж уже после австрийского ультиматума Сербии.

Весь Париж тогда был взбудоражен процессом мадам Кайо, жены известного французского политика, застрелившей главного редактора «Фигаро» Гастона Кальметта за публикацию компрометирующих ее мужа материалов. И великий князь не верил своим ушам, слыша, как «почтенные государственные мужи и ответственные дипломаты, образуя оживленные группы, с жаром спорили» о том, будет ли оправдана «она».

— Кто это «она»? — спрашивал великий князь, — вы имеете в виду, вероятно, Австрию, которая, надо надеяться, согласится передать свое недоразумение с Сербией на рассмотрение Гаагского третейского трибунала?

Все думали, что он шутит, потому что «она», бывшая у всех на языке, была Генриеттой Кайо.

Так вот, когда Александр Михайлович зашел в посольство к Извольскому, тот удивился:

— Отчего, ваше императорское высочество, так спешите вернуться в Петербург? Там же мертвый сезон...

— Но ведь нельзя исключить возможность войны?

— Война? — махнул рукой посол. — Нет, никакой войны не будет. Это только слухи, которые время от времени будоражат Европу. Австрия позволит себе еще несколько угроз. Петербург поволнуется. Вильгельм произнесет воинственную речь. И все это будет через две недели забыто...

Вот такая деталь к и так странному портрету Извольского.

Да и Николай Генрихович Гартвиг был фигурой не очень-то ясной. Накануне Русско-японской войны он фактически саботировал попытки как-то выправить положение России на Дальнем Востоке то ли предупредительными военными, то ли политическими мерами.

Зато на посту российского посланника в Сербии накануне Первой мировой войны барон Гартвиг фактически активно готовил «балканский» запал мировой войны... Он, в частности, был горячим сторонником общего союза балканских стран — якобы против Турции... Но что такое была тогда Турция даже по сравнению с этими балканскими «державами»?

Нет, объективно такие инициативы России выглядели как недружественные Австро-Венгрии, а значит — и Германии (о том, насколько для нас это было глупо и невыгодно, я писал в своей книге «Россия и Германия: стравить!»).

Академик Тарле, правда, считал, что в делах балканского союза Гартвиг был «лишь орудием» — теперь уже в руках министра иностранных дел Сазонова (фигуры, политически тоже не то что бы прозрачной).

Итак, всю жизнь был, выходит, Николай Генрихович чьим-то орудием...

Вот только — чьим?

Закончил он странно... Уже после убийства в боснийском Сараево летом 1914 года австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда почему-то оказался на обеде у австрийского посланника в Белграде барона Владимира Гизля и, отобедав, в тот же вечер скончался. Якобы — от сердечной недостаточности, которой действительно страдал. Хотя дочь его тут же заявила, что ее отца просто-напросто убрали.

Гартвига похоронили в Белграде с величайшими почестями, в его честь назвали улицу... А возведение его в символ русско-сербской дружбы автоматически делало его в той обстановке и знаменем антиавстрийских настроений.

И ведь согласился Петербург почему-то на скандальные (а как тут иначе скажешь?) похороны русского дипломата в чужой столице... Хотя объективно такая акция накаляла политическую атмосферу и этим тоже вела к войне...

Гартвиг был как-то связан и с Витте. И сам Витте не постеснялся публично признать, что после аннексии Австрией Боснии и Герцеговины в 1909 году он рекомендовал Извольскому именно Гартвига в качестве замены Извольскому на посту министра иностранных дел (Извольский якобы намеревался тогда из министров уйти).

Не совсем понятно и с «разнобоем» в донесениях Извольского и Ванновского из столицы Японии...

Если Ванновский сообщал о слабости японской армии, то «диаметрально противоположно» — по словам Гурко — мысливший Извольский должен был сообщать о японской военной мощи.

Однако сам он этого себе в заслугу не ставит. Да и откуда у него были бы такие сведения? И если в МИДе Розену советовали не совать нос в соседнюю Корею, то вряд ли там поощряли бы попытки Извольского совать нос в чужую «епархию» военного ведомства.

Чьей же позицией публично возмущался Гурко — Извольского или Ванновского? И зачем?

И кем был сам Василий Иосифович Гурко-Ромейко? Сын фельдмаршала и сам достаточно типичный генерал, он имел ту особенность, что состоял еще и в масонах (как и Извольский, как сын Извольского). Так что неизвестно: может быть, Гурко-Ромейко возмущался и искренне, а может, прикрывал «брата» Извольского.

И подобных «братцев-кроликов» в Питере тогда уже хватало.

Скажем, в 1903 году в Японии побывал полковник (с 1912 года — генерал-майор) Генерального штаба Михаил Алексеевич Адабаш и привез важные данные о резервах японской армии, о которых Ванновский даже не упоминал. Но рапорт Адабаша (он, к слову, после Великой Октябрьской революции состоял в корпусе Генерального штаба РККА) генералы Жилинский и Сахаров (фигуры опять-таки небезупречные) почему-то положили «под сукно»...

Полковник Самойлов о резервных войсках тоже, кстати, не сообщал. А они увеличивали численность японской армии в три раза!

Нет, уважаемый читатель! Не случайно «случилась» та Русско-японская война, в которой были так заинтересованы «неизвестные международные силы».

Очень не случайно.

Сказав насчет этого уже немало, я еще об этом скажу и дальше...

Война началась нападением японцев на порт-артурскую эскадру. Даже академические источники обычно подчеркивают — «без объявления войны». Но это не совсем так...

Во-первых, уже в декабре 1903 года Япония предъявила России ультимативную ноту. Суть ее сводилась, по сути, к тому, что Япония добивалась от России признания таких своих прав в Корее, которые сделали бы Японию полной хозяйкой в этом регионе.

Был ли этот ультиматум хоть в какой-то мере объективно обоснован, станет нам яснее после того, как мы — чуть позже — ознакомимся с запиской по маньчжурскому вопросу генерала Куропаткина. Он представил ее царю в октябре 1903 года.

Не получив ответа на свою ноту, Япония 6 февраля 1904 года разрывает с нами дипломатические отношения, и в тот же день японский флот уходит на боевые позиции в Желтое море.

Собственно, после ультиматума у всех, имеющих отношение к обороне и внешней политике России, должны были быть «ушки на макушке».

Тем более — в Порт-Артуре!

Тем более — у флотских в Порт-Артуре...

Разрыв (!) отношений и выход японской эскадры адмирала Того в океан там должны были бы сразу расценить как сигнал боевой тревоги. Так что какое уж там «объявление войны»... Ведь японцы напали на Порт-Артур лишь через два дня после разрыва отношений!

А формально война была объявлена 10 февраля.

Относительно «неожиданной внезапности» есть и еще одно пикантное обстоятельство... За четыре года до Порт-Артура, в январе 1900 года, именно в стиле японцев начал военно-морскую игру в Морской академии адмирал Вирениус.

С тем же, в общем-то, результатом, который был достигнут японцами реально, Вирениус игру и закончил. Позднее даже высказывались предположения, что секретные планы этой игры попали к японцам, которые ими и воспользовались.