Поэтому Завойко штурм отбил, и союзники убрались из Авачинской бухты. Однако опасность не исчезла.

И тогда губернатор решает эвакуировать морем гарнизон и жителей в устье Амура и там укрепить Николаевск, установив связь и с Де-Кастри (вот когда жизненно пригодилось открытие Невельским прохода из Японского в Охотское море).

Вскоре наши силы в устье Амура достигали уже двух тысяч человек, а новые батареи Николаевска надежно прикрыли вход в великую реку, отныне полностью русскую.

Попытка англо-французов высадиться у Де-Кастри была быстро ликвидирована, на чем их боевая активность на Дальнем Востоке и закончилась.

Так что если бы Невельской с Муравьевым незадолго до этих событий промедлили, то Россия могла бы получить у себя под сибирским «боком» серьезные неприятности, возникшие, по сути, из ничего...

И еще один вывод можно и нужно сделать из петропавловской обороны... Получая достойный отпор даже малых русских сил, Запад тут же сникал и шел на Дальнем Востоке на попятный.

Французский участник «союзной» экспедиции в Петропавловск Эдмонд де Айи восхищался умением и распорядительностью генерала Завойко и капитана Изыльметьева, сравнивал их даже с адмиралом Нельсоном, прекрасно сознававшим значение времени для успеха, и заключал: «Как восхитительно их умение пользоваться временем».

Насчет времени тут сказано было точно! Изыльметьев до сражения у Петропавловска уже сталкивался с союзной эскадрой в перуанском порту Кальяо. «Аврора», зайдя туда, была союзниками задержана. Узнав стороной, что они только и ждут официального сообщения о начале войны с Россией, чтобы захватить русский фрегат, Иван Изыльметьев после десяти дней выжидания (умение ждать иногда тоже есть умение пользоваться временем) в кратковременном утреннем тумане семью десятивесельными шлюпками бесшумно вывел «Аврору» из гавани и был таков.

А потом сделал переход из Кальяо в Петропавловск в рекордно короткое время — в 66 дней!

Увы, ценить время и умело пользоваться им умели русские первопроходцы, «крепкие русские люди», но никак не царедворцы и их августейшие «шефы»...

Тем не менее решительные действия русских патриотов Муравьева, Невельского, Завойко и их соратников в Амурском крае явно подтверждали мнение де Айи. Они на корню подсекли чужие заморские амбиции и вместо обострения положения позволили прийти к мирным решениям с соседями-китайцами.

Хотя и непростым путем.

За несколько лет до начала Крымской войны Невельской получил, наконец, относительную свободу рук. Одернутое Николаем Морское министерство теперь уже не сдерживало капитана, а, напротив, поручило ему руководство Амурской экспедицией 1850 — 1855 годов.

При всем своем чисто научном значении эта экспедиция сыграла прежде всего выдающуюся политическую, а уж потом — географическую роль.

Впрочем, самого Невельского, выполнившего свое основное дело, Петербург с Дальнего Востока все же убрал.

Бывший декабрист Гавриил Степанович Батеньков в письме из Тобольска к столичному другу недоумевал: «Невельской — великий энтузиаст Амурского дела; мне непонятно, почему его удалили».

Да вот потому и удалили, что он был энтузиастом дела, а не его имитации. Не исключено, правда, что тут сыграло свою роль и нарастающее отчуждение между Невельским и Муравьевым.

Прискорбно, но факт, а его из истории (если она не в кавычках), как и слова из песни, не выкинешь.

Невельского удалили, однако на Амуре оставался еще Муравьев.

Точнее, он одно время лечился за границей, и забайкальским военным губернатором стал Михаил Семенович Корсаков. Замечу, что современный сахалинский город Корсаков назван не в его честь, а в честь русского гидрографа Воина Андреевича Римского-Корсакова. Пусть не царская, так Советская Россия об этом Корсакове не забыла...

Неожиданная активность русских на Амуре встревожила китайцев. Хотя государственное присутствие Небесной империи тут ощущалось слабо (Китаю было не до освоения новых земель), русско-китайские отношения на Дальнем Востоке формально регулировались тогда Нерчинским трактатом еще конца XVII века...

Теперь возникли новые условия и необходимы были новые договоренности.

У Корсакова переговоры с китайцами не ладились — не столько, пожалуй, по его дипломатической неудалости, сколько из-за саботажа китайской стороны.

В 1856 году на Дальний Восток вернулся Муравьев, в 1857-м ему в подмогу выслали графа Путятина (с ним мы еще познакомимся). Путятин засел в китайском Тяньцзине, и тоже без особого успеха.

Однако вскоре внутренние дела у китайцев пошли хуже и хуже. Англичане и французы заняли южнокитайский порт Кантон, проникали в Тяньцзинь... В стране ширилось восстание тайпинов. На носу у пекинского правительства была вторая «опиумная» война, навязанная ему англо-французами. Закончилась она, надо сказать, для Китая плачевно...

Впрочем, цинский режим тогда не осознавал еще всей проигрышности своего положения, поэтому эффективной линией поведения с ним мог быть только русский напор в сознании своей правоты.

Ну, а напора у Муравьева хватало.

И 28 мая 1858-го, через три года после завершения сильно поспособствовавшей разграничению границы с Китаем Амурской экспедиции Невельского, по Айгунскому договору с Китаем за Россией закрепляется весь левый берег Амура и правый — от устья Уссури и до Татарского пролива. Россия закрепляла за собой более миллиона квадратных верст богатой территории.

От имени России Айгунский договор заключил Николай Муравьев, получивший за это титул графа Амурского.

В 1861 году был удален с Дальнего Востока и Муравьев, хотя силы его далеко не исчерпались (умер он в 1881 году, семидесяти двух лет). Заменил Муравьева опять Корсаков...

На Руси любят лягнуть походя, не очень вдаваясь в суть дела. Иногда этим грешат даже умные люди. И еще в генерал-губернаторство Николая Николаевича — в 1860 году — бывший декабрист Дмитрий Иринархович Завалишин в серии статей обрушился на амурскую политику Муравьева, обвиняя его во всех грехах.

О молодом Завалишине я в своем месте расскажу подробно, а тут сообщу, что человеком он был. удивительным, незаурядным, лично, судя по всему, абсолютно честным. Увы, при всей широте многих взглядов был он в то же время человеком, в чем-то ограниченным и занудным. И в своих «Воспоминаниях» (в 2003 году переизданных) он просто-таки живого и чистого места на облике графа не оставил.

Однако тогда же его бывший сотоварищ по тайному обществу Михаил Александрович Бестужев, знавший положение дел не хуже Завалишина, написал обличителю: «Как ты ни обвиняй графа, коренное зло есть: половинные меры и недостаток энергии в высшем правительстве»...

И вот тут уж он попадал в точку!

Доставалось Муравьеву (в чем-то — за дело) и от Герцена. В целом же бывшие ссыльные декабристы, оставшиеся в Сибири, оценивали труды Муравьева как минимум положительно, а кое-кто прямо подчеркивал его выдающуюся, незаменимую роль в деле закрепления Амурского края за Россией.

О нем хорошо написал и князь Петр Алексеевич Кропоткин — тот самый, знаменитый теоретик анархизма, но еще и ученый, путешественник. В начале 60-х годов он после окончания Пажеского корпуса выбрал назначение в Сибирь, к Корсакову, и вот его тогдашние впечатления:

«В 1862 году высшая сибирская администрация была гораздо более просвещенной и в общем гораздо лучше, чем администрация любой губернии в Европейской России. Пост генерал-губернатора Восточной Сибири в продолжение нескольких лет занимал замечательный человек граф Н.Н. Муравьев, присоединивший Амурский край. Он был очень умен, очень деятелен, обаятелен как личность и желал работать на пользу края. Как все люди действия правительственной школы, он в глубине души был деспот: но Муравьев в то же время придерживался крайних мнений, и демократическая республика не вполне бы удовлетворила его (в чем его вполне можно понять, особенно глядя на нынешнюю «демократическую» Россиянию. — C.K.). Ему удалось отделаться почти от всех старых чиновников, смотревших на Сибирь как на край, где можно грабить безнаказанно, и он окружил себя большей частью молодыми честными офицерами...»