Нижинский. Любое воспоминание – приятность и терзание. Легче без движения. Легче во сне. Ничто не тревожит. Понимаю теперь наркоманов. Все не здесь и не по-здешнему. Но «Лестница» в этом случае все равно остается.

Олег. Да не нужен мне его пафос. Я хочу понять природу этого таланта. Нет, убедиться, что я поняла ее правильно.

Длиться моя лихорадка долго не может. Хотя я говорю об этом не первый месяц. Когда в который раз выскальзывает из рук обещанное, почти свершившееся, и ни разу за последнее время не ставшее, отчаяние усмехается. Обнимает, усыпляет или делает из меня бурю. Но все это во мне, характер мой, невменяемо рефлектирующий. Всегда. При любой погоде самочувствия. Печальная моя, пропащая. Настолько жизненно чувствую клетку, ее прутья, пространство вынужденного пребывания невелико. Не-ве-ли-ко. И надеюсь, и верю все же в себя, но после всего написанного, наверное, слова эти звучат нелепо. Двойственность томит и спасает. Нет, снова ничего не осталось. Свежего воздуха судьбы не ощущаю. Отступилась? Нет, спряталась где-то совсем рядом, чуть ли не за спиной. Или притворилась моей тенью. Или перебирает волосы ветром. Или… Нет, не посмею. Но, но, но… рефлексия. Синеглазка. Солнышко. Июль. Кино. Чудо. Пустота.

Уверена. Пишу против воли, интуитивно зная, что права. А в видимой жизни – изменений ни на полшага.

Пишу одно. Живу другим. Или наоборот. Но в каждой моей жизни, той и этой, выбираю себя ту же. Разное – границы свободы самовыражения. В мужестве – постоянно сомневаться в себе и своем деле.

Звонила Алеше. Он уже, конечно, знает, что публикация готовится в «СиШ». Ужас! Мне так неуютно говорить про это. Но к черту все эти комплексы. Я еще и не верю, что действительно там напечатают. Важнее вот, что мы говорили о возможном спектакле, осенью, например. Я спросила: от кого зависит, состоится ли он. Алеша: от всех нас. Но в большей степени от Олега, конечно. Я: он что, занят, времени мало? Алеша: да, и это тоже. И он боится снова тоже. Он не хочет рушить легенду. Вот! Вот они слова заветные, о которых догадывалась. Спектакль уже стал легендой, хотят этого его недруги или нет. Он состоялся. И остался. А Олег боится вмешиваться в это пространство легенды о нем. Промелькнул. Вылетел в окно. И нет его рядом. Мимолетно, но и это мнимо. Настоящее. Собираю по капелькам, взглядам, фразам легенду о лучшем из танцев игры. Москва разрешила. А он – ее любимчик.

13.07. Стихи, которые заканчиваются многоточием не в Вечность, а в соседнюю комнату, не имеют права на имя. Большей частью это вообще не стихи.

Рецензии типа А-х легко воспринимаются. И так же легко выветриваются из памяти, не задерживаясь в ней глубиной догадки и ощущением чуда. Рецензии типа «Два лика Нижинского», не покушаясь на чистоту жанра, остаются очарованием мотива, душевностью чувства и настоящей легкостью вдохновения. То, что пишет она – стекло, сквозь которое спектакль не более чем картинка. То, что пробую делать я, – зеркало, каждый находит в нем заветное этого спектакля и только свое.

14.07. Вот и все. Кончилась ошибка. Сейчас звонила Л.Ф. – сокращать нужно в два раза. Это более чем чудовищно. Жалкий обрубок надежд. К тому же снова слова о расплывчатости и прочее и прочее. Она совершенно не чувствует стилистики. Она приводит в пример рецензии в «Столице», компактные и пустые. Она может сравнивать…

Сожгла мосты: забрала материал и отказалась от публикации. На жест это не потянуло. Но событие им и останется – эту рецензию «резать» не могу. Все или ничего. Было сложно решиться. Но сейчас не жалею.

16.07. Розенбаум. Сила интонаций. Чуткость понимания разного в одной судьбе. Живинка.

Второй день в Казани. Стоит посмотреть на фотографии из спектакля, так томительно и непонятно. А может, наоборот, все слишком понятно, и от этого так тяжело. Отказалась от публикации практически без вариантов, без перспектив. Но все же не жалею. Чувствую, что права. Меня жутко коробило, что первая публикация, любимая моя работа, будет напечатана в «СиШ». Несоответствие уровней. Противоестественность даже. Что-то не совпадало. И вот выяснилось. Забрав материал, я испытала такое облегчение! Странно, наверное. Но пусть ничего, чем жалкие ошметки. Пусть простит мне Великий танец, простит это упорство. Я так люблю его и не могу позволить купюры. Думаю, он оценит. Так лучше для всех, любимых и любящих. Надеюсь, будущее все поставит на свои места.

Я не записываю большую часть из всего пережитого и перечувствованного. Если я в себя не поверю, кто тогда сделает это? Я должна смочь добиться того, чего хочу. Дело даже не в этой сумасшедшей бредовой страсти, скорее болезни, чем порыву (все это в одном слове – танец, тот самый – чарующий). Так вот, главное – не это. А моя беспокойная душа, натура человека, вечно ищущего и не умеющего быть довольным собой. Только в людях, в работе творческой я как-то глушу постоянную боль от жизни. Я уже писала не раз. Больно не от конкретных причин, а просто потому, что больно. Всегда. От самой жизни. От себя в ней. Выбираю именно творческую сферу, т. к. ничего больше не умею, не смогу, задохнусь, измучаюсь и погибну. Пусть все эти слова, видимо, высокопарны – это мой болезненный же стиль жизнепостижения. Я так рано устала. Слишком от многого. Меня раздражает моя меланхолия. Я ненавижу себя вялую, апатичную, мелкую. Я умела быть другой, я помню. Неужели характер необратим? Куда я качусь в клубке своих недостатков. Устала от бесконечности этих вопросов. От пытки себя собою. Почему никогда у меня – легко, непринужденно, танцующе? А может… Нет, про самобытность не стоит. Самое простое – приписывать ей все слабости.

Я действительно рада, что не буду печататься в «СиШ». Л.Ф. несколько раз повторила при последней встрече в редакции: «Алена, но это ужасно глупо». Я, кротко и, возможно вправду, глупо улыбаясь, отвечала: «И все-таки я возьму и фотографии. Мне так легче». Она: «Я не понимаю, но глупо».

Я не могла ей сказать, что легче мне, когда все зависит только от меня. И окончательное решение принимаю всегда я. Только так. Сказать это мне казалось бестактностью, но думала я именно так.

Я не могла рисковать этой работой, дорогой мне. К тому же я чувствовала явное непонимание ею как моей стилистики, так и вообще меня – писателя. Отношение преждевременно несерьезное и даже небрежное. Я сознаю, что пока – никто, для них, для окружающих, пусть их много. Очень много. Но вмешиваться в дорогое мне, да, пока несовершенное, может, пусть и «расплывчатое», но настоящее, уже свершившееся, и зажившее я никому не позволю. Называть можно мою позицию как угодно: дешевое самомнение, поза, дурь. Пусть. Но я верю в себя. И то новое, что есть во мне уже. Главное – не останавливаться и не оборачиваться.

Отказывалась от многого, на первый взгляд, перспективного. Может, ошибалась, может, интуитивно чувствовала чуждость, может, догадывалась об особом пути. Мне трудно разобраться в своих всегда противоречивых эмоциях. Но я не жалею ни о чем. Какую меня выбрали, и какую себя выбрала я, уже не изменить. Игра началась. В ней не будет победителей и побежденных. В ней все – люди.

Одно я знаю точно: я должна состояться. Забираюсь в дебри самомнения и бахвальства от страха перед жизнью, от страха за себя – неуверенность. Быть обычной я не смогу. Я дышу небом, болью и звездой, имя которой еще не знаю. Она – моя. Или меня уже нет.

18.07. Если я не буду себя ценить и уважать, то кто сделает это? Я справлюсь со всем. О будущем не думается. Слишком много там сложного, невразумительного.

Томительно и пусто

Не жить ради искусства.

Может, я слишком прислушиваюсь к чужому мнению? И от этого труднее разобраться в себе. Отказаться от всех оценок и решить, что по-настоящему – чудо. И есть ли оно во мне.

Маме благодарна буду всегда. Если бы не она, кто знает, возможно, по-другому бы сложилось все. В какую сторону, неизвестно. Но пусть так. Справимся? Надеюсь и верю. Что еще остается?