— И ты решил преподнести ему настоящий материал? — осенило Вадковского. — Поставить опыт на себе? Гениально! Молодец.

Лядов прояснившимся взором окинул Вадковского, мысленно взвесил что-то:

— Он тут совершенно не причем. Но ты прав, все получается именно так.

— Побег, — произнес Трайнис. — Странное слово. Я, конечно, не историк, но куда можно убежать? Зачем? Ага — непонимание, конфликт, сжигаем мосты!.. Все это лишь красивые жесты. Неумение идти на компромисс — это только неумение, и больше ничего. С возрастом проходит. Проще было написать на стене своей комнаты «свобода» и никуда не бегать — эффект тот же. По-настоящему были свободные те, кого не манили ночевки на вокзалах, езда автостопом и тому подобное. Кто не тратил время на борьбу за то, что и так всегда под рукой.

— Я об этом ничего не знаю, — заинтересовался Лядов. — Что ты имеешь в виду?

— Ничего особенного. Для этих людей главным была духовная свобода, внутренний мир. Это чистая реальность души, которая а самом деле мало зависит о внешних обстоятельств.

— Ах, это. Конечно. Но это же самообман. «Можно быть свободным даже в тюрьме». Слова.

— Побег — это короткий прорыв в мир, где ты можешь быть самим собой. Но в чем смысл этого короткого прорыва, если ты все равно в конце концов возвращаешься в свою берлогу? Согласись, наивный способ. Зачем противопоставлять себя старому, если можно просто начать жить иначе? Но такой гибкой натуре нечего доказывать ни себе, ни другим. Согласен? Боюсь, в твоем случае это будет просто механическим повторением, имитацией.

— Надеюсь, не будет, — нахмурившись, пробормотал Лядов. — Я хорошо подготовился.

— Зная тебя, не сомневаюсь. Но даже полное восстановление антуража не поможет. — Трайнис кивнул на древний календарь, покосился на нелепые занавески, оглянулся на чудовищную дверь. — К чему все это? Ты другой. Вокруг тебя совсем другой мир. Мы все другие. Что можно найти в прошлом?

«Будущее», — в шутку хотел брякнуть Лядов, но сдержался. Разговор шел серьезный.

— Вы давно репетируете этот диалог? — спросил Вадковский. — Чем он кончается? У меня времени мало.

— Гинтас, умоляю! — Лядов прижал ладонь к груди. — Давай не будем спорить о терминах и мотивах. И вообще, что за диспут вы мне устроили? Вы летите или нет?

Трайнис покачал головой.

— Погоди. Они оставляли скучный мир, в котором им была отведена скучная роль.

— Это понятно, — терпеливо сказал Лядов.

— Скучный, но реальный. Им было что оставлять. Что хочешь оставить ты?

Лядов задумался. Или сделал вид. Вадковский все сильнее ощущал, что Лядов давно уже принял решение и весь этот разговор преследует совершенно посторонние цели. Например, вежливость по отношению к любопытству друзей.

— Гинтас, — Вадковский лениво потянулся, — ты как мой кот, который вместо того чтобы просто подойти к блюдцу со сметаной, долго выслеживает его из-за угла, таится, а потом прыгает. Ты все пытаешься не торопясь, с умом разложить по полочкам и по эпохам. А зачем? Считай, что Славкин случай редкий, но типичный для нашего времени.

— Как? «Редкий, но типичный»? Гм.

— А если даже его случай уникальный, то считай, что это первая ласточка. Кстати, во внутренней реальности моего кота его действия очень серьезны… Слава, я имею в виду исключительно кота!

— Я тебе сейчас дам по шее, — пообещал Трайнис.

— Как груба твоя реальность, — поморщился Роман. — Я ведь что имел в виду? Меня не занимают мотивы. В конце концов, это его личное дело. Не говорит — не надо. Меня занимает сама ситуация. Они интресена. Может быть, действительно не каждый рождается в лучшее для него время — вот откуда растут иррациональные поступки. Мы сейчас спорим, а настоящая причина спора далеко, в другом времени. Или в пространстве.

Лядов посмотрел на Романа в легком обалдении, резко подался к нему:

— Ты правда так считаешь?

Вадковский на мгновение прислушался к себе — и улыбнулся:

— Да ладно тебе, я просто так сказал. Неужели в точку попал?

— Не знаю. — Лядов разочарованно отвалился обратно в кресло и устало потер переносицу.

— Что ты искал в архивах? — спросил Трайнис.

— Людей прошлого, которым было тесно в своем времени. Ты прав, Гинтас, явного повода для побега у меня, конечно, нет. Но я устал от архивов, так инее вычерпав тему. Нужно что-то другое. Мне осталось примерить стиль жизни моих подопечных. Испытать то, что испытывали беглецы, но не те, кто писал на стене «свобода», а кто пьяный в восторге перед стихией летел на скрипящем корабле под гудящими парусами по вздыбленным валам грохочущего моря. И потому они это делали, что не представляли себе иного образа жизни. Они ни с чем не боролись, им просто чего-то не хватало в жизни. Им было тесно. Они были рождены искать. Я тоже ищу.

— Здорово, — непривычно тихо и мечтательно сказал Вадковский. И вновь стал самим собой: — Я все понял, я согласен. Запиши меня в команду.

— Не нравится слово побег — замени другим, — продолжал Лядов. — Дело не в названии. Умел бы я управлять парусником — пошел бы на нем искать неоткрытые острова. Но Земля давно исхожена.

— Ага. — Трайнис был неуверен. — При фактическом отсутствии побега вопрос о причине побега исчезает сам собой. Ловко. И куда ты думаешь направиться? Туристические маршруты, видимо, тебе не подойдут?

— Совершенно верно. Куда-нибудь подальше. Где не ступала нога. Я не о Земле говорю, надеюсь, понимаете.

— Понимаем. — В голосе Трайниса звучала обреченность.

Вадковский воскликнул:

— Гинтас, ну что ты пристал к человеку? Ты прекрасно водишь корабль и сам летаешь каждый божий месяц. Разве нам трудно слетать? Согласись, что нелепо делать это на планете, где в пределах нескольких километров обязательно наткнешься на кабину транс-порта. А хочешь, мы с ним вдвоем пойдем? Я потом тебе предоставлю отчет «Как я провел лето».

— Ну уж нет, — отрезал Трайнис. — Вдвоем я вас не отпущу, вы и в парке заблудитесь. Но пока я ничего не понимаю, а делать красивые жесты я не люблю. Это вам не в Новую Зеландию на пару дней позагорать.

Вадковский разочарованно почесал затылок:

— Это ты верно говоришь. Для красивых жестов ты слишком расчетлив. Но признай, что интереснее слетать не в Новую Зеландию, а именно туда, где не ступала нога.

Трайнис обратился к Лядову:

— Ты обсуждал это с кем-нибудь еще? Есть же специалисты в этой области, серьезные наработки, монографии, в конце концов просто увлеченные тем же люди.

— Нет. И не собираюсь. И вас прошу: никому ни слова.

Трайнис и Вадковский внимательно посмотрели на Лядова.

— Как скажешь, конечно. Но почему?

— Во-первых, я искал таких, как я. Оказалось, никто этим не увлекается.

— Не может быть, — убежденно сказал Вадковский.

— Может. Именно тем, чем я, — никто. Меня не интересуют коллекционеры утюгов двадцатого столетия. Не интересуют громкие события и исторические личности. Меня интересует обычный никому не известный человек. Во-вторых, есть объективные… то есть, субъективные, конечно, но очень веские причины, — сказал Лядов с каменным лицом. — Но они касаются только меня.

Трайнис поскреб ногтем мягкий подлокотник, будто внутри кресла мог находиться ответ на лядовскую загадку:

— Рискну повторить свое предложение: не лучше ли обсудить вопрос теоретически, хотя бы для начала? Давай найдем профессионала…

— Нет, — мотнул головой Лядов. — ни в коем случае.

— Ладно, — покладисто сказал Трайнис. — Но что за причины? Тебе неловко нам о них говорить? Я не могу себе представить таковые.

Лядов помолчал, глядя сквозь все, и ответил невпопад:

— И еще почему-то мне кажется — нельзя ждать.

— Прости, не понял, — осторожно сказал Трайнис. — ты сейчас о чем? Чего ждать?

Лядов дернул щекой, сожалея, что почти проговорился. Старательно избегая двух внимательных пар глаз, сказал:

— Пусть это и будут те самые веские причины.

Вадковский был в восторге: