Поиграй в него. Научить? Затяни на нем ошейник, вот так, правильно… Выбирай режим. Не бойся, им легко пользоваться, стоит только начать. Попробуй. Вот так.

Выбираем — "любовь". Видишь, любит. Ладно, разбирайся, потом вернешь. Но учти, если что-то пойдет не так — можешь просто выкинуть диск, это демо-версия, всякое может случиться. Просто выброси его.

Скай, не глядя, взял с приборной доски зажигалку, закурил.

Впереди уже наметились туманные вышки аэродромов, укрытых тяжелым сырым туманом.

Тори, эксперимент, который над тобой провели — он оказался удачным?

Тори долго молчал, потом ответил вполголоса:

Нет. Ни один из этих экспериментов удачным не был, и я не исключение. Поэтому, то, о чем ты сейчас подумал — бессмысленно.

Скай остановил машину, открыл дверцу, вышел наружу. Ветер выл над бетонным крошевом взлетно-посадочных полос, вдали тускло горел единственный уцелевший маяк, кладя жирные желтые пятна на сизую мглу.

Тори стал рядом с ним:

Свобода.

Свобода. Грязная пустота проклятой ночи — свобода.

Визг проржавленных балок, гулкое эхо, хруст разбитого стекла. Тори вдруг взялся теплой ладонью за руку Ская, медленно, держась крепко, опустился на колени.

Ветер взметнул рассыпавшиеся по его щекам волосы, скрыл затуманившийся слезами обреченный взгляд.

Осторожно отпустив руку поисковика, он наклонился ниже, упершись ладонями в бетон, и Скай увидел прозрачные капельки на сером покрытии. Слезы.

Вслед за слезами на бетон полились тяжелые густые капли яркой крови, алыми звездами ложась на грязную поверхность.

Вздрагивающие согнутые плечи, уже несдерживаемый плач, громкий, в голос.

Скай отступил в машине, вытащил из кармана куртки вторую за день пачку сигарет.

Каким бы странным ни было последнее желание ребенка, оно важнее всего в этом мире, даже если он попросил лишь полежать на пустом аэродроме. Даже если он хотел всего лишь лежать так, кусая губы, задыхаясь под потоками соленых слез.

Даже если под ним расплывается лужа крови, а ветер заглушает бессвязные слова и надрывные стоны.

Кем ты был, Тори? Кто знал, чем ты жил? Кто когда-нибудь спрашивал тебя, чего бы ты хотел? Этого уже не узнать. Уже не узнать того, что творилось в твоей голове, что случилось с демо-версией игры, поверх которой на диск были записаны неработающие программы. Уже никогда не узнать, о чем ты думал, проводя ночи в одиночестве под прессом многотонного подземелья, не узнать, плакал ли ты, когда просыпался один и брался за бумагу, пытаясь нарисовать то самое небо, но рисуя лишь одиночество и боль. Не узнать, верил ли ты Арину, и что он был для тебя?

Ясно только одно — тебе всегда приходилось его ждать, и ты ждал.

Когда перед тобой закрывается последняя страничка книги, которую сразу же после этого бросают в огонь, можно уловить лишь несколько слов, но смысла уже не понять.

И здесь уже ничего не исправить, приходят такие моменты, когда знаешь — отступать некуда. Позади смерть и боль, позади ошибка на ошибке, позади холодное тело немолодой женщины, и карие блестящие глаза еще живого человека, того, кому была обещана жизнь. И нет времени, и нельзя вырваться из этого замкнутого круга.

Есть ночь, аэродром, кровь на бетоне, Тори. Ключ к разгадке, снова лишь приспособление, снова лишь игрушка, оказавшаяся в нужном месте в нужное время.

Может, от этих слез ему легче…

Может быть. Скай вложил пачку обратно в карман, прислушался. Тори затих и уже не двигался. Подойдя ближе, Скай понял, что он без сознания. Глаза закрыты, слипшиеся мокрые ресницы, влажное лицо. Где-то высоко грохнул, лопаясь, обгорелый пластик купола, и что-то заверещало в черной мгле, протяжно, истерично. Неживой, искусственный звук сирен.

Скай приподнял Тори, прижал его к себе, не заботясь о том, что по светлой куртке тут же поплыли алые подтеки, и увидел в глубине узкого разреза мягкое биение пульсирующих тканей.

Вернуться назад удалось без происшествий, уже в машине Тори пришел в себя и до самого утра не сомкнул глаз. Его трясло, обезумевшие зрачки расширились, потеряв цвет, став белесыми провалами, цвет слинял и с радужки, оставив лишь мутноватую мглу. Скай положил его на кровать и долго сидел рядом, молча, куря сигарету одну за одной.

И только, когда утренние призраки наполнили комнату, услышал его тихий голос:

Ты тоже думаешь, что я сумасшедший?

Тебе это важно?

Важно. Я не сумасшедший. Пусть хоть кто-то об этом знает. Я очень хотел, чтобы жизнь вернулась. Но она никому не нужна. Поэтому я хочу умереть. Мне только интересно, как меня убьют, но главное — чтобы навсегда. Умирают — навсегда?

Живут — навсегда, — сказал Скай.

Я знаю. Из-за этого-то и сомневаюсь. Сколько у меня времени?

Два часа, — ответил Скай, мельком взглянув на часы.

Хорошо.

Тори вдруг приподнялся и, осторожно взявшись за плечи Ская, подтянулся ближе:

Полежи со мной. Мне очень нужно побыть с тобой рядом. Полюбить тебя.

Лежать с ним рядом, чувствуя у своей груди быстрое биение его сердца, было тяжело. Было тяжело ощущать под руками тонкие косточки его ключиц и думать почему-то только об одном — что же ты наделал, Арин? Ты заставлял его жить, ты выматывал из него эту жизнь, потому что только ради тебя он оставался в своем маленьком мире, в путанице своего болезненного сознания, в своих стенах. Ты приходил к тому, кто уже давно разочаровался в своем существовании и хотел лишь одного — умереть. Но он не мог умереть, зная, что ты придешь. Он не мог поверить в то, что был тебе нужен. Единственное, что ему оставалось, его последняя надежда — это твоя ласка, доказательство твоей любви. Ты подменил ее пьяным сексом, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы он, наконец, понял, что должен умереть, а я оказался его спасителем, пришел вовремя. Иначе бы он не справился бы с собой и продолжал бы ждать.

Нежные, теплые губы у самых губ, быстрый шепот:

Аэродром. Не забудь. Пожалуйста, не забудь. Хоть что-то… И пусть он выберет сам, не заставляй его жить. Это так тяжело, когда тебя заставляют жить… Если он не захочет, не заставляй. От меня — только аэродром. Если хочешь, расскажи ему все, но не говори, что я не хотел жить. И не говори, что я не сумасшедший — так ему будет проще. Проще понять, что умерло что-то, не имеющее разума, такое, каким он меня считал. Это легче забыть. И еще, потом, когда отдашь меня и заберешь деньги, посмотри там, где сохранены рисунки, есть кое-что для тебя. Но не раньше. Только после того, как меня убьют. Только тогда. У меня получилось тебя полюбить. Это оказалось несложным. Потому что я полюбил тебя не ради тебя.

Тори опустил голову, прижался щекой к плечу Ская.

Время, — коротко сказал Скай.

Я любил его. Мне ничего больше не оставалось, как любить его. Он — первое, что я отчетливо помню. Он первый, кто погладил меня по волосам. А еще один раз он разрешил мне с ним спать ночью. Я боялся спать в своей комнате, мне постоянно казалось, что я не один, и что у двери стоит черная безмолвная фигура. Я подползал к двери, проводил рукой перед собой, дрожа от ледяного ужаса, и никого не находил, но стоило мне вернуться назад, фигура появлялась снова. Кто-то стоял у дверей и смотрел на меня. Иногда я не выдерживал и начинал плакать, но пожаловаться Хозяину не мог, потому что жаловаться нельзя. Да я и не смог бы объяснить, чего боюсь. Хозяин сам понял, что мне страшно, что я не хочу отпускать его вечером, стараясь затянуть его ласку, чтобы подольше не выключали свет. Он понял и взял меня на ночь к себе. Я впервые спал не один, и не было никаких фигур, и не было страха. Мне было тепло, и я старался сделать так, чтобы эта ночь понравилась Хозяину, чтобы ему захотелось ее повторить. Потом, когда я стал постарше, мне было разрешено спать у его кровати, но тогда уже не было моих детских страхов. А ту ночь я запомнил навсегда, я тогда был благодарен до слез, я очень его любил.