— Забери меня где-нибудь?

Они взяли новоиспеченную Свинью, которая действительно казалась идентичной предыдущей, вплоть до запаха бензина и кашля двигателя при старте. Пассажирское сидение было тем же сломанным виниловым ковшом, как и раньше. А фары на дороге были такими же параллельными лучами слабого золотистого света.

Но Гэнси был другим. Он был одет в обычные широкие штаны, глупые ботинки, белую футболку без воротника и в свои очки на проволочной оправе. Это был ее любимый Гэнси, Гэнси-ученый, без намека Аглионбая в нем. Было что-то ужасное в том, как такой Гэнси заставлял её себя чувствовать.

Когда она залезла внутрь, он спросил:

— Что случилось, Джейн?

— Мы с Адамом поругались, — сказала она. — Я рассказала ему. Не хочу говорить об этом.

Он включил передачу.

— Ты вообще хочешь разговаривать?

— Только если не про него.

— Знаешь, куда хочешь поехать?

— Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Так что он вывез их из города и рассказал ей про Ронана и Кавински. Когда он закончил, он продолжал ехать в горы по все более узким дорогам и поведал ей о вечеринке, книжном клубе и сэндвичах с натуральными огурцами.

Двигатель Камаро рычал, отдаваясь эхом от крутого обрыва около дороги. Фары освещали дорогу только до следующего поворота. Блу подтянула к себе ноги и обняла их. Положив щеку на колени, она наблюдала за Гэнси, переключающим передачи и смотрящим то в зеркало заднего вида, то на нее.

Он рассказал ей о голубях, и он рассказал ей о Хелен. Он рассказывал ей обо всем, за исключением Адама. Это было похоже на описание окружности без произнесения самого слова.

— Ладно, — наконец, объявила она. — Теперь ты можешь говорить про него.

В машине возникла тишина… ну, стало меньше звуков. Двигатель ревел, и вялый кондиционер прерывисто дышал на них обоих.

— Ох, Джейн, — внезапно сказал он. — Если бы ты была там, когда мы получили звонок с сообщением, что он идет по магистрали, ты бы… — Он замолчал прежде, чем она узнала, что же она бы сделала. А затем так же внезапно он взял себя в руки. — Ха! Адам разговаривает с деревьями, Ноа проявляется, несмотря на то, что убит, а Ронан разбивает, а затем снова делает мне автомобиль. Что нового у тебя? Верю, что нечто ужасное.

— Ты меня знаешь, — сказала Блу. — Всегда благоразумная.

— Как и я, — торжественно согласился Гэнси, и она радостно засмеялась. — Создание из простых радостей.

Блу коснулась кнопки радио, но не нажала ее. Она уронила пальцы.

— Я ужасно себя чувствую из-за того, что ему сказала.

Гэнси вел Свинью по еще более узкой дороге. Возможно, это была чья-то дорога. В этих горах трудно было такое сказать, особенно после наступления темноты. Насекомые в близко прижатых деревьях выводили трели даже громче, чем двигатель.

— Адам убил себя для Аглионбая, — вдруг сказал он. — И ради чего? Ради образования?

Никто не шел в Аглионбай за образованием.

— Не только, — произнесла Блу. — Престиж? Возможности?

— Но, может, у него никогда не было ни шанса. Может, секрет успеха в генах.

В чем-то большем.

— Это действительно не тот разговор, который я бы хотела вести прямо сейчас.

— Что? О… я не это имел в виду. Я о том, что я богат…

— Не помогает…

— Я богат поддержкой. Как и ты. Ты выросла в любви, не так ли?

Ей даже не пришлось думать, прежде чем кивнуть.

— Я тоже, — продолжил Гэнси. — Я никогда в этом не сомневался. Я даже никогда не думал сомневаться. И даже Ронан вырос с этим, ну, тогда, когда это имело значение, когда он становился той личностью, которой был. Сознательный возраст или как его там. Я бы хотел, чтобы ты встретила его раньше. А воспитание говорит тебе, что ты можешь делать что угодно… До встречи с тобой я привык думать, что все дело в деньгах. Типа, я считал, что семья Адама слишком бедна для любви.

— Ох, но так как мы бедные, но счастливые… — горячо начала Блу. — Такие веселые крестьяне…

— Не надо, Джейн, пожалуйста, — перебил он. — Ты знаешь, о чем я. Я говорю, что с моей стороны это было глупо. Я думал, дело в тяжелых попытках выжить, которые мешают находить время, чтобы быть хорошими родителями. Очевидно, все не так. Потому что ты и я, мы оба… богаты любовью.

— Предполагаю, что так, — согласилась Блу. — Но это не позволит мне пойти в муниципальный колледж.

— Муниципальный колледж! — эхом повторил Гэнси. Его шокированное ударение на «муниципальный» ранило Блу больше, чем она могла признать вслух. Она тихо и печально сидела на пассажирском сидении, пока он не поднял взгляд. — Конечно, ты можешь получить стипендию.

— Она не покроет даже затрат на книги.

— Это же всего несколько сотен долларов за семестр. Правильно?

— А сколько, по твоему мнению, я получаю за смену в «Нино», Гэнси?

— А у них нет каких-нибудь дотаций, которые бы все покрыли?

На нее нахлынуло разочарование. Все, что случилось за день, готово было вырваться из нее.

— Либо я идиотка, либо нет, Гэнси… решай! Либо я достаточно умна, чтобы все разузнать самостоятельно и быть подходящей для стипендии, либо я слишком глупа, чтобы рассмотреть возможности и в любом случае не получать стипендию!

— Пожалуйста, не злись.

Она облокотила голову на дверь.

— Извини.

— Боже, — сказал Гэнси. — Как я хочу, чтобы эта неделя закончилась.

Несколько минут они ехали в тишине: выше, выше, выше.

Блу поинтересовалась:

— Ты когда-нибудь встречал его родителей?

Низким, незнакомым голосом он ответил:

— Я ненавижу их. — И чуть позже: — Те синяки, с которыми он приходил в школу. Был ли когда-нибудь кто-то, кто любил его? Когда-нибудь?

В ее голове Адам ударил кулаком стену ее спальни. Так мягко. Хотя каждый мускул его тела был связан в узел, желая уничтожить препятствие.

Она сказала:

— Посмотри туда.

Гэнси проследил за ее взглядом. Деревья на одной стороне дороги расступались, и внезапно они увидели небольшой гравийный путь, прилипший одной стороной к горе, завивающийся, словно мишура. Вся долина неожиданно оказалась внизу. Хотя сотни звезд были уже видны, небо все еще было раскрашено в глубокий синий, будто причудливым касанием идеалистического художника. Горы с другой стороны долины, однако, были черными, как ночь, а все в небе — нет. Темными, холодными и тихими. А между ними у подножия гор раскинулась вся Генриетта, усыпанная желтыми и белыми огнями.

Гэнси позволил Свинье гладко остановиться. И поставил машину на ручной тормоз. Они оба смотрели в боковое водительское окно.

Это была своего рода дикая, тихая красота, типа той, что не позволяет собой восхищаться. Такая красота, которая всегда причиняет боль.

Гэнси вздохнул слабо, тихо и резко, будто он не хотел позволить красоте уйти. Она переместила взгляд с окна на его голову, наблюдая за ним. Он коснулся большим пальцем своей нижней губы — это был Гэнси, его жест — и сглотнул. Она решила, что так чувствовала себя, когда смотрела на звезды, когда гуляла по Энергетическому пузырю.

— О чем ты думаешь? — поинтересовалась Блу.

Он не ответил сразу. А потом, когда ответил, удерживал глаза на виде за окном.

— Я был по всему миру. Жил больше чем в одной стране каждый год. Европа, Южная Америка и… Самые высокие горы, самые дикие реки и самые красивые деревни. Я не говорю это для показухи. Я просто говорю, потому что пытаюсь понять, как я мог посетить так много мест и все же только здесь чувствовать себя как дома. Это единственное место, которому я принадлежу. А потому что я пытаюсь понять как, создан ли я для этого места, это…

— …настолько больно, — закончила Блу.

Гэнси повернулся к ней, его глаза были такими яркими. Он просто кивнул.

«Почему, — мучительно подумала она, — это не мог быть Адам?»

Она произнесла:

— Если ты разберешься, скажешь мне?

Он же умрет, Блу, не надо…

— Я не знаю, призваны ли мы разобраться, — ответил он.

— О, мы разберемся, — очень неистово сказала Блу, стараясь загнать поглубже то чувство, что в ней поднималось. — Если ты не собираешься, я сделаю это сама.