Ван Камп выслушал Боормана, записал сумму, о которой шла речь, а затем осведомился о платежеспособности госпожи Лауверэйсен. Он решительно не советовал возбуждать судебный процесс против должника, лишенного денежных средств, потому что в конечном итоге все расходы придется нести Боорману.

— Но эта женщина не должна мне ни одного сантима, — возразил Боорман, начинавший терять терпение.

— А как же эта сумма в восемь тысяч пятьсот франков, о которой вы говорили?

— Неужели это так трудно понять, господин Ван Камп? Я же сказал вам, что я должен ей эти деньги.

— Почему же вы их ей не отдаете? — спросил судебный исполнитель.

Боорман взглянул на меня с отчаянием в глазах.

— Потому что она отказывается принять эти деньги, господин Ван Камп, — сказал я успокаивающим топом. — Если бы она соглашалась их взять, не было бы никакой нужды в вашем вмешательстве.

Ван Камп закрыл лицо руками, словно у него закружилась голова.

— Но если она не хочет брать деньги, значит, вы ничего ей не должны, — возразил он, — или я окончательно спятил?

— Я решаю вопрос о том, должен я ей или нет, — сказал Боорман. — И если я считаю себя должником, то хочу во что бы то ни стало вернуть деньги, даже против ее воли. Или, по-вашему, я должен навсегда утратить покой и держать при себе то, что мне не принадлежит? Об этом не может быть и речи. Вся государственная машина приходит в движение, когда надо помочь мне получить деньги с того, кто не желает платить. Точно так же она должна помочь мне одолеть заимодавца, который не желает принять возвращаемый долг. Я же хочу наклеить ему на пузо мои банкноты, как афишу на стену. А вы — пусковой рычаг этой машины, не так ли? Я попросил бы вас действовать без промедления, господин Ван Камп, и, если можно, оформить документ уже сегодня. Над чем вы, собственно говоря, смеетесь?

— Дорогой господин Боорман, — сказал Ван Камп, — меня разбирает смех при мысли о том, что будет, если она станет упорствовать в своем отказе. Представьте себе, что дело дойдет до суда и председательствовать будет старый Тэхелс. Нервы у него не из крепких, и он, конечно, дойдет до белого каления, прежде чем поймет, о чем, в сущности, идет речь. Так или иначе, это будет великолепный спектакль, и я непременно приду посмотреть. Да свершится воля ваша, господин Боорман, но все же это очень странная история. Никто этому не поверит.

— Никто — отсюда и до самого Пекина, — уточнил я.

— Отлично сказано, сударь, — подтвердил Ван Камп. — И все же я не могу себе представить, что она откажется принять деньги, если я их ей принесу. Потому что вам придется доверить мне эту сумму.

— Господин Лаарманс, прошу вас, — кивнул мне Боорман, и я тотчас же вручил Ван Кампу наш конверт.

— Этот господин — мой секретарь, — пояснил Боорман.

Ван Камп пересчитал деньги, а затем внимательно оглядел ассигнации одну за другой.

— И такой подарочек старуха отказалась принять, — задумчиво пробормотал он. — Очень странно. Я никогда не слыхал ничего подобного. Неужели она боялась, что в конверте сидит гадюка? Но думаю, на этот раз она примет деньги, все ведь выглядит по-другому, когда вы имеете дело с судебным чиновником. Нет, подумайте только, требуется вмешательство судебных инстанций, чтобы заставить человека взять эти чудесные бумажки! Такое бывает только в сумасшедшем доме. Стало быть, как зовут эту необыкновенную старуху? И где она проживает? Если у вас еще есть немного времени, я составлю при вас документик и вы посмотрите, все ли в нем правильно, потому что от вашей затеи можно лишиться рассудка. У меня такое чувство, словно я должен встать на голову, чтобы составить документик должным образом.

Он сел за пишущую машинку и закрыл глаза.

— Она порядочная женщина? — вдруг спросил он. — Меня, конечно, интересует не ее моральный облик, а деловые качества. Я имею в виду качества, которые вы цените как бизнесмен. В таком случае имело бы смысл тактично попросить ее добровольно пойти на уступки и заплатить… я хочу сказать, взять деньги. Дать ей, скажем, неделю, чтобы она одумалась? Если она своевременно не явится к вам, то в понедельник утром она получит мой документик. Вы, конечно, отнюдь не обязаны проявлять деликатность, но, если дело и впрямь дойдет до суда, ваша добрая воля, несомненно, произведет на него самое благоприятное впечатление. Скромность, смиренный вид — все это учитывается, когда вы предстаете перед судьей, который может быть усталым, а то и вовсе хворым, который, возможно, недоволен жизнью из-за того, что прозябает в низовой должности, или страдает от семейных неурядиц, или накануне перебрал лишнего на банкете. В этих условиях любезность по отношению к противнику, проявленная вами, несомненно, настроит судью в вашу пользу. Уверяю вас, господин Боорман, даже внешность человека и та оказывает влияние на исход дела, и того, кто не даст себе труда побриться ради столь торжественного события, могут заставить выложить деньги не только потому, что он не прав, но и — в первую очередь — за то, что он позволил себе явиться в суд со щетиной на подбородке. Проиграл ты дело или выиграл, ты все равно обязан относиться к суду как к торжественнейшему событию в твоей жизни — такому же, как, например, бракосочетание. Судьи не любят, когда человек, слишком уверенный в своей победе, задирает нос, словно судья в черной мантии всего-навсего робот, который — даже против своей воли — должен запустить в его пользу карусель правосудия. Пси кос фанфаронство раздражает Фемиду. Если ваши права бесспорны, а вы, несмотря на это, являетесь в суд как побитый, но чистенький песик, который готов по первому сигналу завилять хвостом, а тем временем трепещет от страха перед богиней правосудия и ее слугами, тогда суд с величайшей радостью осчастливит вас изъявлением высшей справедливости, и вам останется лишь скакать от благодарности. Короче, я могу посоветовать только одно: давайте я сначала ей напишу.

Ван Камп уже принялся было печатать на машинке, когда вдруг снова обернулся к нам.

— Черт подери! Как это я сразу не сообразил! Уникальная возможность, господин Боорман! — воскликнул он в восторге. — Я оформлю финансовую санкцию или предписание о вручении наличных денег. Первый случай в моей практике, а я уже занимаюсь своим делом тридцать лет. Вам обеспечен блестящий успех.

— Единственное, чего я хочу, — это заплатить, — сказал Боорман.

— Вот именно. Об этом сейчас и будет речь. Заглянем сначала в свод законов. Предписание о вручении наличных денег, пли ПВНД, как сказали бы американцы. Ага, вот оно! Одно из тех добрых старых законоположений, где комар носу не подточит. Я сам отнесу ей деньги, приложив документик, который, в частности, будет содержать детальное описание ваших девяти ассигнаций с их номерами и так далее. Действуя по поручению такого-то, проживающего там-то, я, нижеподписавшийся судебный исполнитель такой-то, вручаю предписание о вручении наличных денег госпоже имярек. Великолепно! Проживающей по адресу и так далее. Представляете себе, господин Боорман? Указанное предписание касается суммы в восемь тысяч пятьсот франков, которую вышеупомянутый господин Боорман должен вышеупомянутой госпоже Лауверэйсен, как явствует из…

— Вы, конечно, можете представить доказательства вашего долга? — спохватился Ван Камп. — Есть у вас какие-нибудь документы, свидетельствующие о том, что ей надлежит получить с вас эту сумму?

— В свое время я по ошибке взыскал с нее слишком много, — неуверенно проговорил Боорман. — Доказать это нелегко, но ведь в ином случае я не стал бы навязывать ей мои деньги. Правда, я подготовил долговую расписку, если только она может вам пригодиться.

— Это лучше, чем ничего, — сказал Ван Камп, взглянув на расписку. — Если дело будет слушаться в суде, он вряд ли станет настаивать на представлении доказательств. Ведь ваши действия были бы необъяснимы, не будь вы ее должником. Разве что у вас не все дома. Честно говоря, я не исключаю, что потребуется судебно-психиатрическая экспертиза, потому что, во всяком случае, одна из сторон явно не в своем уме. Если госпожа Лауверэйсен действительно имеет все права на эти деньги и отказывается их взять, ее следует отдать под опеку. А если вы ничего ей не должны, то и вас не мешало бы свезти в сумасшедший дом… Но мы отвлеклись… На чем я остановился? Значит, так, указанное предписание касается суммы в восемь тысяч пятьсот франков, которую вышеупомянутый господин Боорман должен вышеупомянутой госпоже Лауверэйсен, как явствует из прилагаемой долговой расписки. В уплату вышеназванной суммы я предложил ей девять находящихся в обращении неповрежденных кредитных билетов Бельгийского национального банка. Восемь ассигнаций по тысяче франков каждая, датированных и нумерованных и так далее, и одна ассигнация достоинством пятьсот франков — здесь мы также укажем дату выпуска и номер. Ведь она может заявить, что вы ни разу не пытались вернуть ей долг (потому-то я и пойду к ней вместо вас), или же сказать, что вы хотели рассчитаться с ней товаром, который она вовсе не обязана принимать в уплату. Поэтому я осмотрел ваши ассигнации, как новобранцев, и признал все девять годными к действительной службе. Ни надрыва, ни пятнышко, ни подозрительных линий. И благодаря моему описанию каждая из них обретает четко выраженное лицо, которое свидетельствует о том, что данная ассигнация гарантирует оплату возложенной на нее части долга, а также служит поручительством за все остальные, если впоследствии вдруг выяснится, что дело не совсем чисто. Понимаете? Все это предусмотрено нашим старым добрым ПВНД. Далее следуют еще кое-какие юридические заклинания, но я не стану вас ими утомлять. Завтра я все это ей вручу, и если у нее хватит наглости отвергнуть деньги, то я незамедлительно вызову ее в суд. При всем при том я не могу отделаться от ощущения, что все это мне приснилось. Будь сегодня первое апреля, я бы на это не клюнул.