Он принялся ходить взад и вперед по кабинету.

— Сначала заголовок. Пишите: «Современные кухонные лифты бельгийского производства». Или еще лучше: «Массовый исход фабрик в связи с дороговизной земельных участков в центре Брюсселя». Нет, лучше оставить слово «современный» — оно всегда производит хорошее впечатление, особенно на людей со старомодными вкусами. Пишите: «Массовый исход современных фабрик» и так далее. А теперь начнем: «Чужестранец, который, прогуливаясь по центру Брюсселя и устав от шума и суеты, присядет отдохнуть на скамейку где-нибудь около Биржи, даже не подозревает, что в двух шагах от него все еще работает фабрика, ни в чем не уступающая предприятиям Валлонии или Рурского бассейна. Чужестранец воображает, будто центр нашей процветающей столицы состоит из одних лишь отелей, кафе, кондитерских и парфюмерных магазинов и что здесь больше нет места для приверженцев Плутона, черноликих исполинов, властвующих над огнем и металлом. Читатель, наш чужестранец заблуждается. Большинству фабрикантов, вытесненных из центра непосильными налогами, действительно пришлось вместе со своим черным народцем искать прибежища в том или ином безопасном месте, где за недорогую плату еще можно купить хороший земельный участок. И тем не менее, город покинули не все… Есть, во всяком случае, одна фирма, которая осталась на своем посту, и она заслуживает того, чтобы мы познакомились с ней поближе. Знаешь ли ты улицу Фландр, читатель? Тогда отыщи там фабрику, настоящую современную кузницу, где наперекор всему по-прежнему орудуют напильниками и сверлами, где гудят токарные станки и мечут громы и молнии грохочущие кувалды. Ты недоумеваешь, читатель? Ты не можешь отыскать эту фабрику? Тогда пойдем со мной. Видишь эту вывеску?.. „Питер Лауверэйсен, кузнечных дел мастер“. Спокойно заходи в проулок — здесь нет никаких подвохов. Только не забудь в следующий раз принести кость для любимцев госпожи Лауверэйсен, ведь эти милые собачки убеждены, что у читателя такое же доброе сердце, как у их хозяйки. Будь милосердно, Общество охраны животных, и не посылай оркестра на улицу Фландр, потоку что госпожа Лауверэйсен нипочем не простила бы мне, узнай она, что я поведал о ее добросердечии всему миру.

Лет сорок тому назад господин Лауверэйсен, который до тех пор выполнял самые разнообразные кузнечные работы, стал специализироваться на изготовлении кухонных лифтов. С годами он поднял это производство на высшую ступень совершенства».

Дальше следует текст статьи о роялях, а затем заключение. Пишите: «Читатель, ты посетил уголок Брюсселя, о существовании которого не подозревал. Разве сердце твое не преисполнено благодарности? Ведь ни один гид в мире не привел бы тебя сюда. Даже туристское бюро „Ориент“, знающее немало привлекательных мест, и то не показало бы тебе этот уголок. Зато теперь ты можешь спокойно рассказывать друзьям и знакомым, всем подрядчикам, архитекторам и владельцам отелей, что именно здесь, в тишине, без рекламной шумихи, изготовляются самые лучшие кухонные лифты».

В понедельник утром Боорман бегло перечитал статью, убрал из нее два-три «рояля» и, приказав мне положить листки в папку, повел меня на мрачную улицу неподалеку от биржи, где обитал Пиперс.

— Поднимитесь по лестнице на самый верх, — сказал Боорман. На шестой этаж. Постучите в первую дверь слева и скажите Пиперсу, чтобы он спустился к нам со своим аппаратом и двенадцатью пластинками. Если он будет медлить, пообещайте ему рюмочку.

Дверь мне открыл мужчина, как видно только что поднявшийся с постели — он был в носках и поправлял на ходу подтяжки. Под глазами у него синели мешки, и я никогда в жизни не встречал такого тощего человека, даже Уилкинсон и тот не мог с ним сравниться.

— Входите, — зевнул Пиперс, — я сейчас буду готов.

Фотограф Боормана занимал просторную мансарду с одним-единственным слуховым окном из красного стекла, и все в комнате было кровавого цвета: сам Пиперс, его кровать, платяной шкаф и другие вещи. На столе стояли котелок и спиртовка, сушилка для негативов и кое-какая немытая посуда, а стены были завешены многочисленными фотографиями.

— Терпеть не могу мыть посуду, — пробормотал Пиперс, малодушно оглядывая свой натюрморт.

Допив кофе, он надел воротничок и галстук, потом ботинки и наконец выволок из угла тяжелый аппарат с треножником. Осмотрев его, он снова зевнул.

— Сейчас четверть десятого. Видно, он заарканил крупную дичь. А вы, наверно, его клерк? — спросил он, покосясь на меня.

Впервые в жизни слово «клерк» прозвучало в моих ушах как оскорбление.

— Извините, — поправил я его, — я секретарь господина Боормана и главный редактор «Всемирного Обозрения».

Едва произнеся эти слова, я понял, как глубоко в моей жалкой душе укоренился стиль Боормана.

Пиперс просунул голову под ремень фотоаппарата, словно какой-нибудь прапорщик, облачающийся в мундир, и решительным движением приподнял тяжелую камеру, так что левое его плечо сразу же осело под грузом.

— Тут нет четырехкратного запаса прочности, — заметил я. — Вам бы надо у Лауверэйсена приклепать себе металлическую подпорку.

— Куда приклепать? — спросил Пиперс.

— К вашей ключице, — сказал я, мне не терпелось отплатить ему за «клерка».

Когда мы пришли, госпожа Лауверэйсен сидела в своем кресле и накладывала повязку лохматому апостолу, стоявшему перед ней на трех лапах.

— Добрый день, господа! — приветствовала она нас, продолжая бинтовать лапу собаке. — Вот, у пса что-то неладно с лапой. Не иначе как наш подмастерье бросил в него куском железа в отместку за то, что я потребовала от него накладную на наждачную бумагу, недаром у этого паршивца был такой виноватый вид, когда я послала его в аптеку за бинтом и вазелином. Обидеть безвинную тварь! Вот так, теперь все в порядке. Питер, выпусти его!

И господин Лауверэйсен увел собаку, из всех сил старавшуюся скинуть со своей лапы подозрительную повязку.

— Как поживает ваша статья, сударь? Неужели мои скромные лифты смогли вас вдохновить? — приветливо спросила она.

— Разрешите мне прежде всего поинтересоваться состоянием вашей ноги, сударыня, потому что мне приснилось, что наступило некоторое улучшение, — участливо сказал Боорман.

Толстуха просияла от этих слов.

— О сударь, как это мило с вашей стороны! Надеюсь, вы не смеетесь надо мной? Что ж, ваш визит как будто не причинил мне вреда, потому что со вчерашнего дня мне вроде бы легче ходить.

И она с улыбкой стала ощупывать больную ногу, словно проверяя, прочно ли наступившее улучшение.

— Этот господин — мой фотограф, — сказал Боорман, большим пальцем показывая через плечо на Пиперса, который уже успел поставить на пол свое снаряжение. — Я привел его сюда, потому что наша статья должна быть иллюстрирована. Сначала мой секретарь прочитает вам текст — ведь не исключено, что вы пожелаете внести в него кое-какие изменения. Но я хочу сразу же предупредить вас, сударыня, что эта статья не носит технического характера. Технические детали слишком сухи и в наше время почти никем не воспринимаются. Наша статья — скорее интермеццо, она будет вставлена между двумя более сухими главами, и ее назначение в том, чтобы обратить внимание широких слоев населения на ваши похвальные усилия в деле производства лифтов. Мы с вами и без того слишком долго сидели сложа руки, тогда как наглые конкуренты — как правило, беспомощные новички в этом деле — околачивались в министерствах и других учреждениях, повсюду снимая сливки, и при этом еще вопили, что с ними поступают несправедливо. Но пора положить этому конец. Истина в своем сверкающем облачении уже выступает вперед, и никаким злым силам ее не остановить. И снова «Всемирное Обозрение Финансов, Торговли, Промышленности, Искусств и Наук» первым проложит ей путь. Ваше слово, господин де Маттос!

Пока Боорман говорил, я достал из папки статью и еще раз проверил порядок, в котором были разложены листки. По первому же сигналу моего патрона я начал читать: