Все действительно произошло именно так, как предсказал господин Бернар, и уже через две недели госпожу Брюло известили, что «Вилла роз» должна быть освобождена в течение года.

Это был тяжелый финансовый удар, ибо снять другой дом в этом районе за ту баснословно низкую цену, которую они платили господину Дюпюи, совершенно не представлялось возможным. Кроме того, еще не известно, захотят ли ее постояльцы переезжать с ней в другое место, ибо люди часто ведут себя очень глупо, так что положиться ни на кого нельзя. Но хуже всего было то, что никто не будет знать ее нового адреса, ведь до сих пор в «Виллу роз» всегда прибывали новые постояльцы, хотя госпожа Брюло не помещала объявлений в газетах и не предпринимала других шагов, чтобы заманить клиентов. Правда, их прибывало не так много, но все же они прибывали со всех сторон и по собственному побуждению. И если госпожа Брюло иногда спрашивала, откуда узнали ее адрес, то часто ссылались на людей, о которых она не имела ни малейшего представления. Так, Асгард приехал из Осло в Париж с клочком бумаги в кармане, где ясно было написано: «Вилла роз», улица д’Армайе. Его встретили на улице, когда он с бумажкой в руке разыскивал дом. Относительно происхождения записки он не мог дать точного ответа. Но из его слов можно было понять, что когда-то здесь останавливался его дядя и еще какие-то люди. И подобные скрытые контакты старая «Вилла» имела не только с крайним севером, но и со многими другими странами, даже с Перу и с государствами Балканского полуострова. Само собой разумеется, что благодаря этому ценность «Виллы» значительно повысилась по сравнению с тем временем, когда госпожа Брюло только арендовала ее.

А теперь все это пошло насмарку, и надо было начинать все сначала, как шестнадцать лет назад, когда она приехали в Париж, ведя на буксире старого нотариуса.

После именин госпожи Дюмулен Мария и ее мать прожили в «Вилле» еще неделю, и все это время Луиза с разрешения хозяйки носила им часть объедков, поступавших из «залы» обратно в кухню. Первое время обе женщины боялись попадаться кому-либо на глаза, и, когда Мария уходила в город искать работу, мать сидела притаившись в комнате. Она выходила лишь за тем, чтобы забрать еду, которую Луиза деликатно ставила на пол у двери в комнату, или прокрадывалась в туалет в тихие утренние часы и поздно вечером, когда все спали. Если ей требовалось в туалет в другое время, то она терпела часами, выжидая возможности незаметно проскочить в уборную для прислуги.

Мария пробовала наниматься в курьеры, парикмахеры, педикюрши, статистки, компаньонки и натурщицы у фотографа. Однако для всех этих профессий она оказывалась то чересчур старой, то неповоротливой, то неквалифицированной, то слишком полной. К тому же у нее совсем не было рекомендаций.

Однажды ей показалось, что она встретила Мартена, но, вероятно, это был не он.

Наконец через неделю, когда мать снова набралась храбрости выходить в коридор и обе впервые после исчезновения Мартена опять проспали до обеда, госпожа Брюло послала Луизу сказать им, что комната сдана и что на следующий день до обеда они должны покинуть «Виллу». Действительно, не может же это продолжаться вечно! По предложению мадемуазель де Керро Кольбер спел за обедом песенку и устроил сбор пожертвований, давший одиннадцать франков двадцать центов.

И они ушли. Мария несла картонку из-под шляп и шубку на руке, мать — большой сверток. Сундук они оставили, так как бесплатно его никто бы не перевез.

Вскоре после Марии и ее матери съехала также младшая из венгерских дам — она решила поселиться у «дяди». Теперь она носила роскошные туалеты и ходила с маленькой собачонкой на поводке. Три или четыре раза в неделю она после обеда заезжала за сестрами на машине, и они все вместе ездили кататься.

Итак, с некоторых пор все пошло вкривь и вкось, и госпожа Брюло пребывала в унынии. Сначала бегство Мартена, затем трагическая гибель Чико, потом предписание освободить «Виллу», вдобавок еще отъезд младшей венгерки, которая теперь, конечно, позаботится о том, чтобы каждая из ее сестер тоже поскорее нашла себе «дядю». И все это уже четыре месяца не компенсировалось новыми денежными поступлениями, кроме взноса госпожи Уимхерст. Пустяковая сумма, так как американцы прожили на «Вилле» всего два дня. Позже, уже открыв свое новое заведение, госпожа Брюло охотно рассказывала, как к ней попала эта троица. В газете она прочла объявление одной американской дамы, которая доводила до сведения тех, кого это интересовало, что она со своим двухлетним сынишкой и няней, собирается провести шесть месяцев в Париже и снимет несколько комнат в «приличном» семейном пансионе. Госпожа Брюло, которой и в голову не приходило, что ее «Вилла» не в полной мере отвечает этому требованию, попросила Грюневальда, слывшего знатоком английского языка, написать письмо на лондонский адрес, указанный в объявлении. Грюневальд с помощью настоящего англичанина, работавшего с ним в конторе, составил великолепное письмо. Оно было любовно запечатано и отправлено по почте, а спустя несколько дней пришла телеграмма: «Arriving tonight ten o’clock prepare rooms Wimhurst»[15]. На радостях госпожа Брюло дала рассыльному королевские чаевые и попросила Грюневальда остаться в этот вечер дома, чтобы быть за переводчика.

Рихард, госпожа Брюло и ее супруг в черной шапочке и в сюртуке, на котором осталась еще шерсть Чико, ждали госпожу Уимхерст в «зале».

В половине одиннадцатого у двери остановилась машина и вошла американка. Маленький Уимхерст спал на руках у няни.

Мама Уимхерст была стройна и, насколько можно было рассмотреть в полутемном коридоре, очень хорошо одета. Рихард дал ей лет двадцать восемь.

Переступив порог, она как будто заколебалась, идти ли ей дальше. Затем вынула лорнет и осмотрела по очереди господина Брюло, госпожу Брюло и стены прихожей. Больше всего ее, кажется, заинтересовал старый нотариус.

— «Вилла роз»? — спросила она.

— К вашим услугам, мадам, — ответил Брюло, кивая и сопровождай свои слова развязным жестом, который должен был означать «будьте как дома».

Грюневальд помог вынести вещи из машины.

Госпожа Брюло зажгла свечу и проводила госпожу Уимхерст в ее комнату по той же самой винтовой лестнице, которой пользовались госпожа Жандрон, мадемуазель де Керро и господин Книделиус.

Удивление американки, казалось, возрастало с каждым шагом. Придя наверх, госпожа Брюло поставила свечу на туалетный столик, надавила на кровать, чтобы продемонстрировать крепость пружин, и приоткрыла одеяла, чтобы показать, что простыни чистые и что на них никто не спал. В соседней комнате звучал хриплый голос мадемуазель де Керро; она, видимо, была в хорошем настроении и пела песню, барабаня по столу вместо аккомпанемента, ибо в комнате у нее пианино не было.

— Is this my room?[16] — спросила госпожа Уимхерст, снова берясь за лорнет.

— Она спрашивает, ее ли это комната, — перевел Грюневальд, который принес тяжелый чемодан.

— Room?[17] — переспросила хозяйка Брюло. — Yes[18]. Для Вас и для baby[19]. Няня в отдельной комнате.

— Oh, I see![20] — сказала американка.

Затем она попросила Рихарда узнать у госпожи Брюло, смогут ли они с няней что-нибудь перекусить. Ответ гласил, что в зале кое-что приготовлено, если ей будет угодно спуститься. Беби, продолжавшего спать, уложили в постель.

Ужин протекал в молчании, и, утолив голод, госпожа Уимхерст и няня пошли спать. Когда они снова оказались наверху, Грюневальд спросил у прекрасной американки, чем еще он может быть ей полезен. Та ответила, что теперь она управится сама, и протянула ему два франка чаевых за разгрузку и доставку чемоданов. Рихард вежливо отказался от денег и объяснил ей, что он не слуга, а такой же гость, как и она. Госпожа Уимхерст рассмеялась и в первый раз внимательно посмотрела на него. Вообще-то Рихард был интересный молодой человек.