И Александр подчеркнуто многозначительно оглядел ее атласный светло-серый костюм, черную шифоновую блузку, лаковые лодочки на высоком каблуке и массивные серебряные серьги с жемчугом.

Положив руки ему на плечи, Маргрит уткнулась лбом в его грудь. Рубашка Александра пахла не стиральным порошком, не коровами и табаком, а дорогим одеколоном.

– Александр, поверь мне, я все это отлично понимаю, – прошептала она, не поднимая головы. – Но ничего не могу с собой поделать.

Ты даже не представляешь, как много значит для меня твое предложение, но в совместной жизни нас ждут одни лишь разочарования…

Он не дал Маргрит договорить, вознамерившись ее поцеловать. Молодая женщина не стала противиться. Александр целовал ее и раньше, и она находила его поцелуи приятными.

Но когда он предпринимал попытки зайти чуть дальше, Маргрит тактично их отклоняла.

Теперь, сжимая пальцами его плечи под шерстяным костюмом, ртом ощущая прохладное прикосновение его губ, она против воли вспомнила другие плечи, другие губы…

– Ничего, моя дорогая, все уладится, – пробормотал Александр, слегка придерживая ее голову так, чтобы не нарушить безупречную прическу. Непонятно почему, но это Маргрит обидело. – С физической стороной брака проблем не будет, но в нашем возрасте и положении гораздо важнее то, что мы абсолютно подходим друг другу и оба об этом знаем. Мы были не только деловыми партнерами, но и друзьями, а эта связь гораздо прочнее банальной влюбленности. Наш брак будет удачным, Маргрит. У нас уже и теперь немало общих интересов, а со временем их станет еще больше. Ты не пожалеешь, дорогая моя, обещаю тебе.

– Ты что, не слушаешь меня? – воскликнула молодая женщина, выведенная из себя непомерным самомнением собеседника. – Александр, я твержу тебе снова и снова: я не могу выйти за тебя замуж!

Показалось ей или он действительно вздрогнул при этих словах?

– Александр, ты мне бесконечно нравишься. Но поверь мне, я была бы тебе ужасной женой!

– Ты просто устала, дорогая, – игнорируя ее вспышку, мягко заметил Александр. – Уже поздно, а я не даю тебе отдохнуть. Можешь завтра поспать подольше. До одиннадцати ведь у нас срочных дел нет. Таня справится одна.

Когда он ушел, Маргрит долго еще сидела на диване, подобрав под себя ноги, и оглядывала свою гостиную. Она медленно переводила взгляд с приглушенно-серых стен на жалюзи из белого бамбука, с красивой этажерки из бронзы и стекла, которую она купила на распродаже после банкротства захудалого ресторанчика, на туалетный столик сомнительного происхождения с гнутыми ножками, служивший ей письменным.

Картину довершали буйно разросшиеся и умело расположенные комнатные растения, но Маргрит внезапно ощутила смутную неудовлетворенность всем этим. Слишком уж все это было изысканно, чересчур манерно. Куда больше нравилась ей та обстановка, которая устанавливается в квартирах естественным путем после смены нескольких поколений хозяев…

Когда Марфит на другой день вернулась после работы домой, опять звонил телефон. Выронив из рук сумочку и плоский портфель из цветной кожи, она схватила трубку и, задохнувшись, одними губами произнесла:

– Алло.

– Маргрит? Это Таня.

Сердце сначала ухнуло куда-то вниз, а потом забилось у самого горла.

– Ты слишком рано сегодня ушла, – жизнерадостно сообщила секретарша. – Через пять минут после того, как за тобой закрылась дверь, позвонила твоя старая любовь.

– Какая еще старая любовь? Таня, что ты несешь?

– Не веришь? Да я же серьезно! Когда он попросил позвать госпожу Вестберг, один только его голос напомнил мне мятный коктейль и кровать с пологом на резных столбиках, усыпанную лепестками роз.

– Таня, перестань валять дурака! Он назвал себя? Это был случайно не…

– Густав Бервальд!.. Знаешь, Маргрит, я, наверное, переберусь в другое место, туда, где живут мужчины с таким же голосом. Дух захватывает, когда я представляю, как должен выглядеть этот красавец, от одного голоса которого по телу бегут мурашки. Как сейчас вижу: идем мы с ним по тротуару, впереди яма, и он придерживает меня под локоточек, чтобы я не оступилась. Потом помогает мне сесть в такси, а потом чуть ли не на руках выносит оттуда, как будто иначе я рассыплюсь на кусочки. Черт побери, он, наверное, даже заплатит за меня в муниципальном автобусе!

– Таня, там, откуда я и Густав родом, автобусов нет, – сухо произнесла Маргрит. – А теперь очнись и выкладывай, что он сказал, да поподробнее. Ты дала ему мой адрес и телефон?

– Я что, по-твоему, ненормальная? По телефону я могу болтать, о чем хочу, но у меня хватит ума не выдавать такую конфиденциальную информацию даже парню с бархатным голосом. А если ты вдруг надумаешь ему позвонить…

– Я так и сделаю! Спасибо, Таня…

– Он сказал, что звонит не из дома, но где он, не уточнил, – заявила секретарша.

Маргрит послышалось злорадство в ее тоне, но она решила, что ошиблась. Ведь они с Таней прекрасно ладят.

Сделав глубокий выдох, она прогнала досаду. В конце концов, она сама после развода настояла на том, чтобы ее нового номера не было в телефонном справочнике. Таня всего лишь следует ее же распоряжениям.

– Если он позвонит опять…

– Слушай, он уже знает твой домашний номер. Наверное, ты сама ему дала и забыла. Он попросил только твой адрес, и я уже начала было диктовать, но потом сообразила, что раз ты этого не сделала, то и мне не стоит, верно?

Но все равно этот Густав Бервальд сегодня до тебя доберется, а если нет, то завтра уж наверняка.

До завтра еще миллион лет, а сегодня меня не будет дома, подумала Маргрит. Надо как-то пережить этот бесконечный вечер. Александр договорился свести одного из своих малоизвестных художников с коллекционером, славящимся своей несговорчивостью, и от нее потребуется все ее обаяние и светский такт.

Молодая женщина чувствовала себя как выжатый лимон. Коллекционер упорно твердил, что ему пытаются подсунуть некачественный художественный товар и тем самым унизить его.

Самомнение же живописца сильно превышало тот уровень, на который давал ему право его нынешний статус, и Маргрит пришлось немало потрудиться, чтобы хоть как-то смягчить некоторые из его оскорбительных реплик. Впрочем, за это ей и платили. Четырнадцать часов в день, шесть дней в неделю.

В кровать она буквально свалилась в час двадцать, до начала третьего лежала без сна, не спуская глаз с телефона, и наутро проспала.

Когда молодая женщина уже уходила, заглянул управляющий разъяснить новые правила сбора пищевых отходов. В довершение всего на улице не оказалось ни единого свободного такси…

Встав в центре старинного персидского ковра, Маргрит сняла изящный белый плащ и нетерпеливо взглянула на секретаршу.

– Он будет ждать в ресторане, адрес которого я для тебя записала, в двенадцать тридцать. Он сказал, что поймет, если ты не придешь. Маргрит, ты не тревожься, если у тебя что-то уже назначено на это время, я с радостью тебя заменю. Самопожертвование – мое второе «я», – театрально закатив глаза, произнесла Таня.

– Ты говоришь, он здесь? В городе? Ты уверена, что он звонил не из дома?

Секретарша пожала полными плечами.

– Если из дома, значит, у него есть семимильные сапоги, иначе в ресторан ему не успеть. – Она с преувеличенно равнодушной улыбкой принялась подпиливать свои ногти. – Знаешь, на твоем месте я бы крепко подумала, прежде чем вести двойную игру – с Александром и этим Густавом Бервальдом. Мужчины, как правило, собственники, а ведь ты не можешь законно владеть обоими. Может, поделишься?

Маргрит взглянула на секретаршу с досадой. Ей сейчас было не до игр.

– Рада Христа, Таня, не говори глупостей!

Ты ведь знаешь, что я не собираюсь замуж за Александра.

– Я-то знаю, но знает ли он?

– Знает, но не хочет в это верить. И отнюдь не по моей вине.

– Гмм… придется исправить такое положение дел, – задумчиво произнесла секретарша.

К половине двенадцатого Маргрит так и не решила, встречаться ей с Густавом или нет. Но постепенно фразы типа «полный разрыв» и «одумайся, не сделай ошибки», подсказанные здравым смыслом, нашли лазеечку и ускользнули прочь. Их сменили воспоминания о том, как славно они смеялись вместе, какая страсть влекла их друг к другу.