Мы с ним славно, задушевно беседовали в окружении фото самодовольных красоток; респондент мой отвечал мне четко и лаконично, я время от времени пошучивал, он посмеивался, и тогда я начинал теребить свой галстук — это у меня вообще такая при­вычка — теребить галстук, верно, потому, что он меня здорово стесняет, но в нашем деле без галстука никак нельзя, лично я в этом твердо убежден; респондент же был убежден в том, что легкая музыка лучше классической, а спортивная передача — лучше ин­тервью с работником сельского хозяйства, что выстаивать в длинной очереди не бог весть какое удовольствие и что много предпочти­тельнее, чем балансировать на цыпочках в битком набитом трамвае, притулиться у окна в полупустом транспорте и разглядывать — какой счастливее — номера частных машин; всего за каких-нибудь минут пятнадцать анкета была чин чином, по всем правилам запол­нена, причем попутно мы с ним рассказали друг другу по парочке веселеньких анекдотов, — правда, мои были лучше, — и еще легче оказалось для меня заполнить вторую анкету, тремя кварталами по­выше, подле скверика, поскольку очарованный мною первый респон­дент дал мне с собою записку к другому фотографу: «Миша, податель записки — свойский парень». Вполне удовлетворительно сошла и третья анкета, которую я заполнил по скупым ответам безмерно скучливого фотографа. После этого я поднялся к себе на работу. «Ну, каковы делишки, а?» — спросил меня мой руководитель. «Де­лишки что надо, я уже приступил». — «Не может быть! — удивился он. — Да ты просто молоток, парень!» — и дружески похлопал меня по плечу. Хорошо, когда руководитель у тебя такой молодой, полный сил здоровяк-мужчина, одно слово — атлет. К тому же он в меру следует моде — чуть-чуть, совершенно слегка удлиненные бачки, едва-едва, совсем самую малость приталенный пиджак и обувь с квадратными носками, а в нагрудном кармашке — уголок носового платка, по цвету идентичного галстуку. Он просматривал анкеты, на ходу комментируя: «Таак-с, молодцом, хорошо поработал! Только вот коммунальные условия следовало делить не на две подгруппы, как это тут у тебя— на хорошие и плохие, а на три: первая — обеспе­ченные всеми коммунальными удобствами, как то: водопровод, ка­нализация, центральное отопление, газ, ванна или душ и горячая вода; вторая — обеспеченные основными коммунальными удоб­ствами, каковыми являются водопровод, канализация, центральное отопление; и, наконец, третья группа — безканализационные, а в общем ты, как я погляжу, поработал совсем неплохо, давай валяй и дальше в том же духе. Ну, как ваши?» — и пустился со мной в наисердечнейшую, исключительно теплую беседу, перескочил даже на кое-какие забавные истории, короче, был в самом превос­ходном расположении духа, как вдруг, уж не знаю, что за муха его укусила, или, может, припомнил он что, только сразу чего-то посу­ровел, замкнулся, надел свои темные очки и, твердо упершись под­бородком в грудь, проговорил сухим и сугубо деловым тоном:

— Да-а, как я вам уже об этом, по-моему, говорил, использо­вание досуга характеризуется двоякого рода показателями, это: а — перечень различных видов деятельности и форм поведения и б — данные о длительности, интенсивности, ну и прочие количест­венные параметры названного рода деятельности.

Ну, в общем, так оно или эдак, а дело отменно пошло на лад, но — нужно же! — не далее как на следующий день, рано поутру, было это в четверг, я наткнулся на того самого субъекта, который поистине до крайности меня раздосадовал и довел, что называется, чуть не до белого каления; собственно говоря, не то чтобы наткнулся в буквальном смысле, а сам, собственными ногами ступил в то проклятое фотоателье, чтоб ему ни дна, ни покрышки. Он даже не расслышал, как я вошел, — взгляд его был устремлен куда-то в запредельные дали. Упершись локтями в стеклянную столешницу и чуть подавшись всем корпусом вперед, он пронзительным взглядом уставился куда-то далеко-далеко сквозь меня, словно я тоже был стеклянным, и я сразу же всем существом своим почувствовал, что мне тут еще придется хлебнуть лиха, и все-таки нарочито кашлянул. Встрепенувшись, он сказал мне с растерянной улыбкой:

— Пожалуйте, пожалуйте, вам для паспорта или...

Тогда я стал планомерно ему втолковывать, для чего пришел; он слушал меня внимательно, и по всему чувствовалось, что с первых же слов все отлично понял, однако же вскорости прервал меня вопросом:

— Простите, вы что, сами это надумали или же... — и добавил: — Боже, как вы мне напоминаете кого-то...

— Нет, меня сюда направил мой руководитель.

— Еще раз простите, но... я должен знать, кто такой этот ваш руководитель, что он за человек... И все-таки на кого же вы так похожи...

— Не прикажете ли доставить сюда моего руководителя? — по­пытался я прибегнуть к юмору, хотя, по правде сказать, был уже основательно взвинчен.

— Нет, нет, приводить не надо, просто охарактеризуйте его; двумя-тремя словами, чтобы я мог представить себе, с кем по сути имею дело...

— Ну, как вам сказать... Это вполне современный, видный собой молодой мужчина, весьма энергичный и деловитый... И хотя он достаточно молод, к нему уже прикрепили нескольких сотрудников и он повел работу с нами весьма и весьма успешно.

— Значит, по вашим словам, он очень хорошо начал?

— Да! — со злостью сказал я и повторил: — Именно что очень хорошо начал.

— Эх-ма, — с грустью проговорил он, — и маршал Эдмондо Бетанкур тоже о-очень хорошо начинал, а вот как он закончил, это тоже всем прекрасно известно.

— Какой маршал, о чем вы... — встрепенулся я.

— Да о Бетанкуре, маршале, не о толстяке же Аурелиано... — и хлопнул себя рукою по лбу: — Как же это я до сих пор не сообразил, вы ведь как две капли воды схожи с Аурелиано-толстым, только еще до того, как он вовсю расплылся. — И пораженно: — Фу ты, до чего же похож!

— На какого такого толстого, что еще за толстый... — развол­новался я.

— На какого? Да на двоюродного брата маршала, ну, на того самого, которого сцапал Диего. Не припоминаете? На мужа Эулалии! Хм! Вот точно таким, как вы сейчас, он представлялся мне в свои молодые годы, прежде чем страшно оброс жиром... Какое пора­зительное совпадение... а я-то все думаю, где это я вас встречал?

И, можете себе представить, спрашивает:

— Вы возьметесь мне это объяснить?.

Глаза у него вовсю искрились. «Ненормальный он, что ли?» — подумалось мне сначала, но ведь сумасшедшего, разумеется, не стали бы держать на службе... И я сказал ему возмущенным тоном:

— Как вы смеете на работе... в нетрезвом состоянии, а?!

— Я? В нетрезвом состоянии?! — оторопел он и вдруг глянул на меня с укоризной: — Ааа, понял! Стало быть, вы не читали Бетанкурианы, верно ведь, да?

— Нет, — отрезал я. — Но, в конце-то концов, вы будете отвечать на мои вопросы?

— Охотно, охотно, с большим удовольствием... А историю Ансельмо? Варгаса Льоса, Марио...

— Нне-ет.

— А Кортасара?

— Эээ,.. Нет.

Я уже ждал порицаний, а он... он глянул на меня с завистью:

— Счастливчик!

— Это почему?

— Потому что вас ждет впереди такое великое счастье, а я его уже пережил. Э-эх...

— Какое счастье? Что за счастье?

— Да бог мой! — счастье первого прочтения. Выходит, вы латиноам...

— Но позвольте, — не выдержал я, — респондентом тут пока­мест, как будто являетесь вы?!

— А что это такое — респондент? — живо заинтересовался он.

— Это тот, кого спрашивают.

— Аа, а вам, значит, прибавляется «ко[18]»? Только в начале: ко-рреспондент...

— Нет, нет, я — интервьюер.

— Да, прошу прощенья, спрашивайте.

Но тут в ателье бочком протиснулся какой-то застенчивый кли­ент. Респондент извинился передо мной, помог клиенту снять пальто, приподнял ему двумя пальцами голову, заставил поводить глазами туда-сюда; оглядевшись, снял с меня галстук и подтянул его по шее клиента, включил очень яркий свет, сунул голову в огромный фотоаппарат, еще раз деликатно приподнял клиенту подбородок, приладил что-то к объективу, потом сразу же отнял руку, выкрикнул: «гоп!», снял с клиента галстук, распустив по нечаянности узел; протянул его с большой благодарностью мне, только я не сумел его надеть: «Не умею завязывать галстук, по утрам всегда прошу об этом брата», — и тогда он виновато промолвил: «И я тоже не умею», затем обернулся к перегнувшемуся набок клиенту, уже успевшему просунуть в рукав одну руку, со словами: «Не завтра, а послезавтра» выписал и вручил ему квитанцию, принял задаток — восемьдесят копеек, улыбнувшись, сказал: «Всего наилучшего, дорогой» и вновь предстал передо мной — с головы до ног одна сплошная готовность: