Так что у Кеннеди была достаточно веская причина для осторожности, беспокойства и нежелания это делать, но воспоминания о волнениях предыдущего президента по этому вопросу были еще более ярки. Если бы Авраам Линкольн умер в первые семнадцать месяцев своего президентства, то сейчас бы о нем вспоминали как о невыразительной фигуре, чьи выборы вызвали гражданскую войну в Америке. Понадобилось более года бедствий, выпавших на долю Соединенных Штатов, чтобы он понял, что рабство должно уйти, и целью войны стала его отмена, и прошли еще месяцы, прежде чем он подписал манифест об освобождении рабов. Джон Ф. Кеннеди продвигался осмотрительно и успешно, и он сделал это так, как мог.

22 ноября 1963 года во время визита в Даллас президент Кеннеди был убит двумя выстрелами Ли Харви Освальдом. Это убийство заставило содрогнуться весь мир и оставило граждан США вглядываться в черную пустоту бессмысленности. С тех пор некоторые из них попытались понять, что же произошло.

С типичной небрежной проницательностью Кеннеди утром в день своей смерти сделал два замечания, которые могли указать на то, что случится впоследствии. В своей спальне в Форт-Ворте он просматривал утренние далласские газеты, полные горячих протестов против его политики и угроз о расправе, после чего беззаботно бросил, обратившись к жене: «Мы сегодня отправляемся в сумасшедшую страну»[341]. Он был фаталистом относительно возможности убийства. Он получил множество предостережений о настроениях в Далласе, но отмел их прочь. Крытый верх президентской машины не был поднят: он хотел, чтобы люди видели его и особенно миссис Кеннеди. Несколькими днями раньше он решил обойтись без пары секретных агентов, которые бы стояли на подножках по бокам машины: это заставило бы его почувствовать себя окруженным толпой. Что касается риска появления снайпера, то он сказал, что любому, кто хотел бы его убить, достаточно только забраться на крышу, следовательно, предосторожности были бы бесполезны: казалось, он знал, что умрет молодым, и верил, как солдат, что пуля минует его, пока не придет время, и тогда ее невозможно будет избежать. Если бы можно было взять у него интервью с того света, то он бы ответил, что в некотором смысле заслужил свою смерть (это было бы для него характерно). Но граждане Америки не могли разделить эту точку зрения и согласиться с хладнокровным убийством.

Ли Харви Освальд был жителем этой «сумасшедшей страны». Ему было 24 года, и он временно работал на техасском складе школьной литературы в Далласе; никудышная жизнь и недостатки характера затягивали его все глубже и глубже в фантазии мании величия, когда Кеннеди приехал в Даллас и проезжал прямо перед окнами склада. Состояние его рассудка прекрасно описал Джеральд Познер: «Отказавшись от попыток найти счастье в России или США, отвергнутый кубинцами, плохо приспособленный к жизни в Америке, разочарованный своим браком и преследуемый, как он считал, ФБР, он отчаялся вырваться из этого замкнутого круга. Он достаточно долго выносил унижение от своих друзей-моряков, русских и кубинских бюрократов, работодателей, что возбуждало в нем гнев… как и отказ В. Т. Ли и других коммунистических лидеров признать его усилия и его имя. Ли Освальд всегда считал себя умнее и лучше других людей, и его сердило, если остальные не желали признавать тот статус, которого, как он считал, заслуживал. Теперь у него появился шанс, который, он знал, бывает только раз в жизни»[342]. Суть этого отчета стала очевидна с момента ареста Освальда, час спустя после смерти Кеннеди, но, как и сама смерть, объяснение было неприемлемо из-за своей простоты для американского народа.

Первая попытка заполнить пустоту или примирить людей с действительностью была предпринята с помощью ритуала. Линдон Джонсон принял присягу президента на аэродроме военно-воздушных сил в Далласе, рядом с ним находилась и Жаклин Кеннеди; фотографии, на которых запечатлены суровая торжественность Джонсона, страдание и ошеломленность миссис Кеннеди, кровь на крае ее платья, быстро облетели весь мир, как знак непрерывности и единства в трагедии. Гроб с телом президента был со всеми почестями доставлен в Вашингтон; сначала его установили в Восточной комнате Белого дома и затем — под огромным куполом Капитолия; сотни тысяч людей, скорбя, шли один за другим, чтобы попрощаться с ним. На следующий день в соборе Святого Матвея прошла заупокойная месса, после чего процессия направилась на Арлингтонское кладбище. Английский поэт хорошо передал настроение, которое царило тогда:

С точки зрения психологии пышное благородство похорон было существенно; оно не могло до конца выразить горе страны, хоть и могло помочь народу восстановить душевное равновесие, но некоторые вопросы, на которые не были получены ответы, тем не менее оставались. Как с горечью сказал Кеннет О’Доннелл вечером 22 ноября: «Почему это случилось? Какую пользу это принесло? Всю свою жизнь я верил, что все, что происходит, — к лучшему, как бы ужасно оно ни было. Но что хорошее может произойти из этого?»[343]. В тот день была поколеблена не только его вера.

Теодор Рузвельт, Вудро Вильсон, Франклин Рузвельт помогали утверждать прочную традицию президентского руководства XX века, которой следовали их преемники. Сам Кеннеди нашел, использовал и насладился президентством именно по этой причине: он искал самоосуществления для себя и для американского народа с помощью смелого руководства. Линдон Джонсон тоже был наследником этой традиции и хотел стать президентом по той же причине; теперь в качестве президента у него появился шанс показать, что он может сделать, но он понимал также, что сейчас более всего необходимо обретение уверенности и спокойствия, чего он намеревался достичь, полностью воплотив программу Кеннеди как можно быстрее.

Похожий импульс возник после назначения комиссии, которую возглавил главный судья Соединенных Штатов, Эрл Уоррен, чтобы установить правду об убийстве. Эта комиссия не была необходима, но так как Ли Освальд был убит, находясь под арестом полиции, через два дня после смерти Кеннеди, это обстоятельство также повлияло на ее создание (как и его жертва, Освальд был доставлен в Парклендский госпиталь, где было дано заключение о его смерти). Это жуткое последствие убийства было не совсем непредвиденным: Дэниел Патрик Мойнигэн, впоследствии младший член персонала Белого дома, напрасно старался вызвать обеспокоенность у своего начальства, указывая на риск подобного события и на известную некомпетентность далласской полиции; кроме того, во время ареста Освальда была предпринята попытка его линчевать. Теперь стало известно, что Джек Руби, убийца Освальда, был руководим праведным негодованием, которое на Юге вполне естественно связывалось с оружием. Но не следовало ожидать от американского народа, особенно тех, кто просто обезумел от горя, что он без вопросов примет просто объяснение случившегося, или будет ждать, пока суд над Руби не установит правду или ее часть. У официального Вашингтона было мало сомнении в том, что Освальд действовал в одиночку по своим причинам (хотя Бобби Кеннеди, озадаченный, спросил главу ЦРУ, не он ли убил Джека)[344]. Надо было, чтобы американский народ думал именно так. Поэтому президентская комиссия показалась превосходной идеей и с успехом выполнила эту задачу, что не очень помогло понять, кто и как убил Кеннеди. Президент Джонсон настаивал на этой версии до выборов 1964 года; так же он поступал и в сентябре, эти выводы в основном были с почтением приняты. Заседания конгресса 1963–1964 гг. были завершены. Джонсон быстро принял всю программу Кеннеди, включая билль о гражданских правах, что было провозглашено самой лучшей памятью об ушедшем лидере. Казалось, что институты и национальное самоуважение Соединенных Штатов благополучно выдержали шторм.