Геллер и его команда считали, что их задачей было обучить Кеннеди кейнсианской экономике, и они рассматривали силу экономики США между 1961-м и 1965 годами как доказательство их мудрости и успеха. Их профессиональная компетентность была вне сомнений, но как много их финансовых манипуляций с процветанием во времена Кеннеди было необязательным. Они считали, что их действия вызвали финансовую революцию (увеличение дефицита; «компенсирующая финансовая политика»[165]; несбалансированность бюджета); но, как указал Герберт Штайн, их теории в действительности никогда не были доказаны, ив 70-х годах соперничающие теории монетаризма овладели умами, со столь же сомнительными утверждениями, а в 90-е годы снова вернулся атавистический культ сбалансированного бюджета. В реальном мире работы, торговли и политики процветание Кеннеди вполне могло получить стимул в результате сокращения налогов на 10 миллиардов долларов, которое бы вернуло деньги людям, чтобы они их тратили, как надеялся Геллер, либо инвестировали как хотел Диллон. Кеннеди использовал оба аргумента. Незаметная стагнация последних лет периода Эйзенхауэра стала воспоминанием. Но о ней могли вспомнить благодаря огромной жизнеспособности необъятной американской экономики и политики правительства США, и если бы бизнес и доверие других стран были восстановлены, то только потому, что мир бы увидел, что экономическая политика находится в осторожных и умелых руках Диллона — что было причиной его назначения Кеннеди. Не принесло вреда и то, что командные высоты в конгрессе все еще были заняты ригидными в отношении финансов консерваторами.
Несомненно, Кеннеди был доволен, что ему досталась по наследству экономика, которая находилась в хорошем состоянии и, возможно, также потому, что его политика продвигалась успешно или, по меньшей мере, не ослабляла этого условия. Конечно, его нельзя назвать счастливым в полном смысле слова, так как он недолго был у власти, в то время как противоречия его политики — например, между его желанием остановить вывоз золота и дорогостоящим решением «платить любую цену, нести любое бремя… чтобы обеспечить выживание и успех свободы»[166] — почти не давали о себе знать, но нельзя обойти и тот факт, что ему не пришлось столкнуться с проблемами, как Джонсону и Никсону после него. Но в короткий срок он выработал превосходную экономическую политику, которая легла на его плечи, как он заметил в своей речи в Йельском университете. Прекратилось выкачивание золота, само по себе установилось равновесие в торговле, безработица снизилась, количество продукции — возросло, инфляция была минимальной. Никто из его преемников до сих пор (1996 год) не сделал это столь похвально. Можно ли его считать преуспевшим на длительное время, как он надеялся, — это другой вопрос. Миф о сбалансированном бюджете был надломлен, но не убит. В 1994 году Герберт Штайн чувствовал всю настоятельность опубликования статьи, вновь подтверждающей, что в сбалансированном бюджете не было необходимости — но это не возымело действия. Республиканцы провалили выборы в конгресс в 1994 году, в то же время поддержав пункт конституции, который делал сбалансирование бюджета подведомственным конгрессу и президенту. Более удивительно, что такое развитие событий не побудило Рональда Рейгана во время его пребывания в Белом доме уменьшить налоги, федеральные займы и щедрое выделение средств, что свело на нет значение всего, о чем мечтал Кеннеди (либо счел разумным). В результате интересы национального долга стали второй большой статьей расходов от федеральных доходов и оставили ближайшее будущее страны в руках тех, кто являлся должником, большей частью иностранцев (например японцев). Соединенные Штаты все еще не «стали банкротами», но дефицит во времена Рейгана подорвал доверие к бизнесу и веру в доллар, и обязательства по долгам сильно ограничили свободу действия правительства, как полагал президент Буш, убеждая власти других стран платить за участие США в кампании второй войны в заливе. Президенту Клинтону пришлось уменьшение дефицита выдвинуть в число своих первоочередных приоритетов, что серьезно повредило его отношениям с Демократической партией. В целом нельзя сказать, что провозглашенная в йельской речи эра была отмечена большой финансовой мудростью: налогоплательщики и политики имеют одинаковую тенденцию присваивать лишние деньги, предоставив процветанию устраиваться самому по себе. Только председатель федеральных ресурсов стоял между американцами и последствиями их безрассудного поведения.
Кеннеди бы ужаснулся такому повороту событий. В глубине души он был консервативным финансистом: он хотел получать пользу от денег, и в своей частной жизни был скуповат, что вело к забавным столкновениям с его женой, которая таковой не была[167]. Ему было нетрудно работать с Вильбуром Миллзом, весьма могущественным и традиционно консервативным председателем бюджетной комиссии Палаты Представителей. Так, Миллз был убежден в необходимости объявленного снижения налогов, но настаивал на проведении налоговых реформ: должны быть приняты меры по закрытию разнообразных лазеек в системе и тем самым получен доход в три миллиарда долларов. Миллз надеялся таким образом компенсировать некоторые финансовые последствия снижения налогов. Кеннеди в конце концов принял предложение Миллза, и Белый дом в сентябре 1963 года представил весь пакет документов; но по мере того, как события разворачивались, Сенат становился менее податлив. Гарри Бирд, оппонент Миллза — он был председателем финансового комитета — отказался принять налоговые реформы и был готов далее придерживаться своей позиции, так как билль по гражданским правам тоже проходил со скрипом и Кеннеди не хотел, чтобы в парламенте разгорелось сразу две крупных битвы. Тем не менее, он передал это не Байрду после своей смерти, а оставил в январе 1964 года Линдону Джонсону. Тот, в свою очередь, снизил налоги. Он подписал соответствующий закон в феврале.
Стоит заметить, что если бы Кеннеди остался жив и пошел на те же уступки (с чем ему, вероятно, пришлось бы столкнуться), его критики сказали бы, что это показывает, как он был слаб в качестве лидера конгресса, в то время как репутация Линдона Б. Джонсона была такова, что никто не помышлял о том, чтобы ее расстроить. Через три года Джонсон вновь поднял налоги, чтобы оплатить последствия войны во Вьетнаме. Это могло бы придать основательности утверждению о том, что, останься Кеннеди жив, войны удалось бы избежать и его налоговая политика успешно бы продолжилась.
Осторожный, но не испугавшийся разумного нововведения, этот банальный стиль объясняет, почему Уолтер Липман сказал, что администрация Кеннеди была повторением администрации Эйзенхауэра, но на тридцать лет моложе[168]. Липман считал это оскорблением; сегодня это выглядит скорее как комплимент, Но едва ли это было так, как видело — или хотело видеть — большинство людей, которые обращали взгляд на Белый дом Кеннеди. Молодые, обаятельные и богатые, Джек и Джекки участвовали в ослепительном шоу: они сделали Вашингтон хотя бы на некоторое время в истории модным и веселым; бюджетная политика меньше характеризует стиль Кеннеди, чем призыв президента к молодым романтикам с их «корпусом мира» и проектом запуска человека на Луну.
Все эти поступки, казалось, не вписывались в курс «Нового рубежа» и дали повод для благородного восхищения администрацией Кеннеди, которое не угасло до сих пор. Определенно у Кеннеди была способность к этому виду лидерства, но испытание Корпуса мира и программы «Аполлон» придало ему несколько знакомых и характерных черт. «Пятидесятые годы сделали нас похожими на древних моряков — спокойных, ожидающих, со слегка пересохшим горлом. Затем нас подхватил ветер перемен, принесенный Кеннеди, — «Новый рубеж», новые лица в правительстве, энергичные, вселяющие надежду речи. Корпус мира»[169]. Рождение Корпуса мира было типичным примером того, чего может достичь энергичное политическое руководство. Идея послать молодых американцев за рубеж поработать в программах помощи бедным странам держится уже несколько лет. В 30-х годах зять Кеннеди Сэрджент Шривер (муж Юнис) был вовлечен в деятельность так называемого «эксперимента по между народной деятельности», и два самых успешных агентства «Нового курса» были соединены, получив название «Молодежь» (слово, характеризующее это время); Гражданский переговорный корпус и Национальная молодежная администрация дали старт в жизни и политике Линдону Джонсону. В 50-е годы конгресс обыгрывал эту идею, и Хьюберт Хамфри принял ее на вооружение; в июле 1960 года он представил билль, где впервые прозвучало словосочетание «корпус мира» (мир как слово, также характеризующее время). Этот билль являлся частью стремления Хамфри приложить руку к созданию программы Демократической партии. Корпус мира познакомил бы Америку с миром, а мир — с Америкой. Это даже могло принести практическую пользу: большинство программ помощи в 50-х годах основывалось на инвестициях капитала, но не вкладе в самих людей. Кеннеди симпатизировал предложению, которое прекрасно сочеталось с его желанием увеличить влияние Америки в странах «третьего мира». Как только началась его предвыборная кампания и его обращение к молодым избирателям, особенно студентам колледжей, приобрело ясность, желательность направления всего энтузиазма на конкретные цели стала более очевидной. Поворотным пунктом стала территория Мичиганского университета в Энн-Арборе 14 октября 1960 года, когда десять тысяч студентов прождали до двух часов ночи, чтобы услышать своего кандидата. Кеннеди, который только что приехал со своих третьих дебатов с Никсоном, был уставшим, но такой прием его воодушевил, равно как и поразил. Без подготовки он спросил своих молодых почитателей, хотят ли они записаться в Корпус мира (хотя он не использовал эту фразу). «Я спрашиваю не о вашем желании прослужить один или два года, а о желании отдать часть вашей жизни этой стране. Я думаю, это будет ответом на вопрос, являемся ли мы свободным обществом, способным состязаться»[170]. Это было одной из вариаций его любимой темы, необходимости самопожертвования, чтобы выиграть «холодную войну», но его слушатели воспринимали это как призыв к смелому предприятию. Они были полны патриотической и личной уверенности в себе: ничто в их опыте не научило их сомневаться в себе или своей стране. В трех войнах Соединенные Штаты отстояли свое право быть лидером свободы и прогресса как в долгом противостоянии коммунизму, так и в фантастическом изобилии, которого они достигли. Они были первым поколением «бума рождаемости», достигшим взрослости, и искали то, что дало бы им осуществиться, а не просто респектабельности, которую дали им времена Эйзенхауэра. Также, пусть не совсем осознанно, они хотели прихода лидера: и он неожиданно появился. Как и всегда, Кеннеди пришелся ко времени: год или два спустя идеалисты, стремившиеся поначалу в Корпус мира, влились в движение за гражданские права. Как бы то ни было, он и его слушатели были друг другом удовлетворены. Кеннеди говорил Дэйву Пауэрсу, что он обратился к «нужным» избирателям[171], и в одной из своих последних речей во время предвыборной кампании 2 ноября в Сан-Франциско он открыто пообещал основать «Корпус мира, состоящий из талантливых молодых юношей и девушек», а также квалифицированных преподавателей, врачей, инженеров и медсестер, которые поедут за рубеж на три года с миссией свободы, присоединяясь к войне против бедности, болезней и неграмотности[172]. Это не преследовало цели привлечь на свою сторону избирателей Калифорнии, но выглядело как стремление Кеннеди объединиться с молодежью: как только он пришел к власти, то вскоре приступил к выполнению своего обещания.
