Едва Блау покинул Овальный кабинет, Кеннеди мобилизовал всю силу своего президентского влияния, чтобы заставить его пойти на уступки. Возможно, именно тогда он высказал мысль, ставшую известной: «Мой отец всегда мне говорил, что сталелитейщики — сукины дети, но я не верил ему до сегодняшнего дня»[159].

Множество книг (например тех, чей автор — Ричард Нойштадг) и статей написаны, чтобы продемонстрировать ограниченность власти президента США. Кризис в сталелитейной промышленности показывает, что ограничения происходят скорее из политической необходимости президента, чем из промышленной настоятельности. Кеннеди решил дать Блау бой, он счел, что цена ничегонеделания перевешивает любой ущерб от борьбы, поэтому он обрушил всю мощь своего президентского авторитета на оппонента. Его главным оружием было право закупок федерального правительства: он приказал департаменту обороны и другим федеральным организациям иметь дело только с теми сталелитейными компаниями, которые не последуют за Блау. Кеннеди также побудил сенатский антитрестовский подкомитет (возглавляемый Истесом Кефаувером) предпринимать расследования возможных нарушений закона; министр юстиции предоставил ФБР свободу проведения своих собственных расследований; с помощью прессы и телевидения американскому народу рассказывали, сколь низко поведение «Биг Стил»; и в два дня Блау отменил вызывающий возражение подъем цен. Все, что Кеннеди следовало сделать, — это заплатить цену за победу.

На первый взгляд, это было внушительной демонстрацией силы президента, хотя на самом деле она не во всем была такова, какой казалась. Кеннеди мог однажды им воспользоваться. Были убедительные экономические доводы думать так, что подъем цен Блау действительно являлся ошибкой: казалось, он действовал так, чтобы удовлетворить своих акционеров, и последующая история сталелитейной промышленности США дала нам мало поводов уважать способность лидеров корпорации к бизнесу. Во всяком случае, администрации не составило труда найти сталелитейные компании, которые не последовали примеру Блау: так, «Инлэнд», «Кайзер» и «Армко» — все они воздержались[160]. Но вряд ли бизнесменов можно обвинять в том, что они усмотрели в поведении Кеннеди только возрождение угрозы Демократической партии, как это случилось, когда Рузвельт поднял налоги и Трумэн конфисковал сталеплавильные заводы. Отношения между администрацией и корпорацией вдруг резко ухудшились.

Кеннеди хотел совсем не этого, и в дальнейшем посвятил много времени, чтобы восстановить отношения. Сенатор Кефаувер был в беде, и использовалась любая возможность, чтобы подчеркнуть, что администрация «не против бизнеса». Упадок на фондовом рынке, который произошел месяц спустя после кризиса в сталелитейной промышленности, не облегчил задачу — было соблазнительно обвинить в этом президента: но к осени Кеннеди удалось вернуть себе большую часть утраченного было доверия. Продемонстрировав свою власть и определенность в формировании экономической политики, он почувствовал, что вновь волен показывать свою решимость работать в партнерстве с бизнесменами. 7 июня 1962 года он объявил о своих планах по существенному снижению налогов[161].Он правильно рассчитал, что почти каждый с одобрением встретит его предложение. Это должно было уничтожить неприятный осадок, который остался после сталелитейного кризиса и обвала на рынке. Затем он изложил свою зрелую концепцию управления экономикой в одной из своих наиболее заметных речей — обращении по случаю получения почетной степени Йельского университета 11 июня. Он начал с приятной шутки («Теперь я могу сказать, что преуспел в обеих областях — получил как образование в Гарварде, так и степень в Йеле»)[162], но эта речь стала известна своей твердой убежденностью в том, что старым мифам и предрассудкам больше не следует позволять переключать внимание с технической на идеологическую природу большинства экономических проблем, с которыми сталкивается современное правительство: «Неблагоприятная сторона дела заключается в том, что наша риторика отстает от социальных и экономических изменений. Наши политические дебаты, наши публичные выступления по текущим внутренним и экономическим вопросам очень часто или вообще не связаны с актуальными проблемами, с которыми столкнулись Соединенные Штаты»[163]. Миф о том, что он хотел нарушить систему, был верой в то, что федеральный бюджет всегда должен быть по возможности сбалансирован: чтобы снизить налоги, что он предлагал сделать, пришлось бы ввергнуть бюджет в дефицит, и многие из его советников считали, что было бы неплохо, если бы дефицит был неизменен.

Во многих отношениях задача, стоящая перед ним, была проще, чем он полагал. Федеральный бюджет испытывал дефицит почти все время с 1929 года, и хотя конгресс, младшие члены торговой Палаты и «Уолл-Стрит Джорнэл» все еще обращались к устаревшим аргументам («Джорнэл» напечатал сильную статью на эту тему в тот же день, когда Кеннеди посетил Йель), никто уже не верил в это всерьез. Как заметил историк-экономист Герберт Штейн, дефициты в результате Депрессии и второй мировой войны не причинили никакого вреда: «Молния никого не задела. Страна «не обанкротилась», что бы там ни говорили»[164]. И всем нравилась идея снижения налогов. Но так как ни Кеннеди, ни кто-либо другой не знал, как слаба стала идеология сбалансированного бюджета, это придало ему смелости привести бюджет к дефициту, что обычно требовало умения и терпения, чтобы провести предложение через конгресс. Это был характерный для Кеннеди успех (хотя, как и во многих случаях, именно Линдон Джонсон в итоге сохранил систему в феврале 1964 год); но, оглянувшись назад спустя тридцать лет, мы видим, что получен не совсем тот результат, который намечался. Он сам немного стал мифом.

Никто не сомневается, что снижение налогов было необходимо. Налоги во время второй мировой и Корейской войн все еще приносят свою пользу, так как они не использовались нигде, кроме как при формировании бюджетных издержек и оплаты национального долга, который мог еще подождать, так как в своей речи в Йельском университете Кеннеди отметил, что они выросли всего на 8 % с 1945 года, в то время как долг частного сектора — на 305 %, а государственный долг и долг правительств штатов — на 378 %.

Верно, доходы могут и, вероятно, должны использоваться для оплаты различных видов государственных работ, как утверждал Дж. К. Гелбрэйт: его «Общество изобилия», развивающее тему частного благосостояния и общественной нищеты, было одной из самых важных работ по политической экономии, опубликованных с 1945 года. Кеннеди и многие из его советников были склонны к тому, чтобы согласиться с ним; он, и они, и все демократы были наследниками традиции Рузвельта. К несчастью, в этом было две трудности. Первая, с которой столкнулся Рузвельт в самом начале при проведении «Нового курса» — то, что не было наработано достаточное количество практических схем для государственного инвестирования и на их развитие ушли годы. Более того, стал поперек дороги конгресс, как продемонстрировали события в области образования, и, уже с более либеральным конгрессом 1965–1967 годов, неудавшаяся попытка Линдона Джонсона убедить обе Палаты дать адекватный ход его программам. Таким образом, совету, который в 1961–1962 годах дал Гелбрэйт, не последовали, и он уехал в Индию в качестве посла. Он продолжал бомбардировать Вашингтон, особенно президента, умными и тонкими аргументами, но по экономическим вопросам Кеннеди скорее прислушивался к министру финансов Дугласу Диллону — республиканцу, который тем не менее стал частью узкого президентского круга, и «новому экономисту» Уолтеру Геллеру, председателю Совета по экономическим вопросам.