Стояла нестерпимая августовская жара. Галилей чувствовал себя очень плохо, но работы не прекращал. Диалоги, посвященные учению о движении и сопротивлению материалов, были готовы. Галилей хотел написать еще раздел о движении бросаемых тел, но опасался, как бы Эльзевир, не дождавшись рукописи, не уехал из Венеции. Он решил послать готовые части, дабы не задерживать типографов. Пусть начинают печатать! Остальное он дошлет потом вместе с заглавием, посвятительным письмом и предисловием. Это не могло послужить типографам помехой: первый лист печатался, как правило, в последнюю очередь.

Силы были на исходе. Он решил, отославши рукопись, дать себе некоторую передышку.

Посылка с рукописью, предназначенной для набора, благополучно прибыла в Венецию. Миканцио передал ее Эльзевиру. Тот клялся, что книгу в Голландии напечатают очень быстро. Галилей хотел по возможности обезопасить себя от будущих неприятностей или ослабить их остроту. Едва книга выйдет из печати, как его потянут к ответу: почему рукопись оказалась в Голландии? Помогут ли ссылки на принца Маттео?

Неожиданно возник еще один вариант защиты. Ноайль, готовясь к отъезду на родину, высказал желание по пути повидать Галилея. Поскольку Урбан благоволил к Ноайлю, такая встреча могла состояться. Она, конечно, не будет носить характер демонстрации. Это не визит посла Франции к осужденному ученому, а лишь неофициальное свидание Ноайля со своим бывшим учителем. К тому же граф готов сохранить инкогнито. И встретятся они не во Флоренции и не в Арчетри, а где-нибудь в уединенном доме или на постоялом дворе. Так или иначе, свидание будет разрешено властями, и Галилею не поставят его в вину. Граф Нойаль, сообщал Бенедетто, просит, чтобы Галилей приготовил для него список новых своих диалогов, их он обещает хранить как сокровище.

Итак, французский посол, с которым Урбан не может не считаться, жаждет получить рукопись? Вправе ли он, Галилей, отказать столь влиятельному человеку, пользующемуся расположением самого папы? Тем более что встреча произойдет с ведома Урбана и разрешения Святой службы. И не имеет ли в глазах римского первосвященника граф Ноайль, столь близкий к Ришелье, большего веса, чем принц Маттео Медичи?

Галилей охотно дал согласие встретиться с французским послом.

16 октября 1636 года — через месяц после того, как Эльзевир, покидая Венецию, увез с собой полученную от Галилея рукопись новых диалогов, — встреча состоялась. Бенедетто, хотя и провожал французского посла, на ней не присутствовал. Инструкции, данные при отъезде из Рима, запрещали ему это — он должен немедля возвращаться обратно!

В тихом местечке, неподалеку от Сиены, граф Ноайль несколько часов беседовал со знаменитым узником. Об этом знали и Урбан, и Святая служба.

Алиби, в котором так нуждался Галилей, не требовало подтверждений.

Еще в середине августа, едва закончив работу над рукописью диалогов, предназначенной для Эльзевира, Галилей взялся за дело, которое давно откладывал, — написал письмо Генеральным штатам Соединенных Нидерландов и предложил им в дар свой метод определения географической долготы по спутникам Юпитера.

Проблемой этой он начал заниматься более двадцати лет назад. Соперничество морских держав и колониальная экспансия требовали улучшения условий навигации. Особое значение приобретала возможность, находясь в открытом море, достаточно точно определять долготу. Существовавшие методы не удовлетворяли. Ученым сулили изрядную награду, если они найдут способ разрешить эту проблему.

Галилей предложил для определения долготы воспользоваться спутниками Юпитера. Выяснив с помощью зрительной трубы расположение Медицейских звезд и имея соответствующие таблицы, капитан мог бы вычислить местонахождение корабля. Галилей проводил многочисленные опыты, добился неплохих результатов, но работу не считал завершенной. Нуждаясь в поддержке, он пытался заинтересовать своим методом испанское правительство, собирался даже ехать в Неаполь для переговоров с вице-королем. Переписка тянулась годами и окончилась ничем. Теперь Галилей обратил взоры к Нидерландам, стране, утверждавшей свое могущество, опираясь на опыт моряков, кораблестроителей и ученых.

Осуществление Галилеева метода было делом далеко не простым. Во-первых, на основе точных расчетов движений Медицейских звезд следовало составить эфемериды. Во-вторых, требовались совершенные зрительные трубы. В-третьих, надо было построить изобретенное Галилеем устройство, которое, несмотря на качку, позволяло вести и в море телескопические наблюдения. В-четвертых, на корабле должны были быть хорошие часы. Обращаясь к Генеральным штатам, Галилей не скрывал трудностей. Сам он, к сожалению, не может приехать в Нидерланды. Но там, он уверен, найдется достаточно средств, опыта и знаний, чтобы преодолеть все преграды. Он же, со своей стороны, обещает всяческое содействие.

Однако Галилею было ясно: здоровье не позволит ему продолжить наблюдения Медицейских звезд и настолько уточнить их орбиты, чтобы создать таблицы, пригодные для моряков. Он вспомнил о Винченцо Реньери, монахе-оливетанце, искусном составителе эфемерид. Дело, правда, осложнялось тем, что Реньери жил в Генуе. Когда тот приехал, он рассказал о своем тайном предложении голландцам и просил помощи. Он готов, ответил Реньери, взяться за эту интереснейшую задачу!

Дав ему необходимые разъяснения, Галилей вернулся к прерванным занятиям. Он увлеченно работал над продолжением отосланной Эльзевиру книги, писал часть, трактующую о движении бросаемых тел. Удивительная тема! Чем дольше он над ней размышлял, тем больше находил вещей, которые никто и не заметил! Исследованиям, казалось, не будет конца. Надо себя ограничить — иначе издатель не дождется рукописи. Завершить этот раздел Галилей хотел таблицей полета артиллерийских снарядов, чтобы его книга в практической части была полезна и пушкарям, как в теоретической — ученым. В виде приложения он опубликует доказательства ряда теорем относительно центра тяжести твердых тел, которые он нашел в двадцать два года, после двух лет изучения геометрии. Было бы жаль, если бы они пропали!

Три месяца напряженнейшей работы, когда Галилей очень много писал, вдруг обернулись бедой. Началось воспаление правого глаза. Врачи опасались, что он вообще его потеряет. В начале апреля настало улучшение, он опять засел за рукопись, но вскоре болезнь снова так обострилась, что он не мог пи написать, ни даже прочесть и строчки. Неужели ему грозит слепота? Й именно теперь, когда диалоги еще не завершены, а переговоры с голландцами, сулящие осуществление идеи, над которой он бился многие годы, потребуют особой активности? Галилей был близок к отчаянию. Даже на письма, не терпевшие отлагательств, он не в состоянии ответить. Это письма голландцев, содержание коих следовало хранить в строжайшей тайне.

На помощь пришли друзья. Они читали ему и писали под его диктовку. Но никто, кроме Галилея, не мог сделать важнейшего — выбрать из его многочисленных наблюдений Медицейских звезд наиболее существенное и подготовить записи для пересылки в Нидерланды. Здесь чужие глаза не могли помочь: он сам должен был просмотреть множество зарисовок. Его намерению быстро повести дело с голландцами болезнь поставила непреодолимую преграду.

Летом стало еще хуже. Галилей слег. Он чувствовал полный упадок сил. Врач, следуя излюбленному методу, донимал его слабительными. Да и жара стояла такая, что изматывала вконец даже самых крепких юношей. А ведь Галилею шел уже семьдесят четвертый год!

Это были трудные дни, очень трудные. Правый глаз, которому особенно доставалось во время долгих наблюдений неба, совершенно ослеп. Да и левый внушал опасения: так сильно слезился, что им Галилей тоже почти не видел.

В разгар жаркого, ослепительного лета на больного старика все грозней и неотвратимей надвигалась вечная ночь.