Вернувшись от кардинала, до глубокой ночи сидел перед зрительной трубой. А утром, не откладывая, отправился к математикам Римской коллегии.

Он явился как раз в тот момент, когда отец Клавий и два его ученика, читая книжку Сицци, от всей души потешались над неуклюжими выпадами против новых открытий. Они так хохотали, что Галилей даже вступился за своего незадачливого земляка.

Между Галилеем и математиками Римской коллегии быстро установилось взаимопонимание. Они не тратили слов на комплименты, а принялись за работу. Галилей показал последние расчеты и выразил уверенность, что в ближайшее время удастся точно определить орбиты Медицейских звезд. Клавий не разделял такого оптимизма, но с интересом слушал Галилея. Потом сравнили результаты наблюдений и порадовались, что те совпадают. Математики Римской коллегии и Галилей, казалось, с полуслова понимали друг друга.

Люди, пытавшиеся в Тоскане отравлять Галилею существование, и тут его не забывали. «Известные приятели», как выражался Галилей, поторопились написать в Рим, что он-де покинул Флоренцию, будучи в опале у великого герцога. Расчет был до примитивности прост: ученого, явившегося на собственный страх и риск, принимали бы в Вечном городе иначе, чем придворного математика, пользующегося защитой своего могущественного повелителя. С согласия тосканского посла и кардинала дель Монте Галилею пришлось показывать многим лицам рекомендательные письма, подписанные Козимо, из которых явствовало, что тот всецело поощряет его поездку.

Не успел он развеять одну клевету, как столкнулся с другой. Говорили, будто он уехал, чтобы избежать холодного душа — тех сочинений, которые, мол, ничего не оставили от его «открытий». Вот он и скрылся, будучи не в силах их опровергнуть. Имели в виду сочинение Коломбе и книжечку Сицци.

Среди ученых мужей, с которыми познакомился Галилей, Клавий и его коллеги казались исключением. Большинство же, несмотря на громкие титулы и почетные звания, производили убогое впечатление. Для них, как ни Странно, доводы Сицци имели вес, и Галилею волей-неволей приходилось разбирать подобные глупости. Его остроумие вызывало восхищение, а манера убеждать, мягкая, но настойчивая, создавала ему славу на редкость красноречивого собеседника.

Прогремевшие на весь свет открытия «Звездного Вестника», а еще более молва о силе его зрительной трубы, до предела возбуждали любопытство. Галилея приглашали к себе князья, кардиналы, прелаты. Он демонстрировал им свою зрительную трубу, показывал горы на Луне, учил находить Медицейские звезды. Если и не всегда его усилия вознаграждались обретением новых единомышленников, то, по меньшей мере, не пропадали даром — он наслаждался убранством дворцов, чудесными статуями, собраниями картин, парками, садами.

Принять всех приглашений он не мог, и когда ставился перед необходимостью сделать выбор, то предпочитал, как правило, обществу даже самых блестящих аристократов встречу с каким-нибудь скучным кардиналом, влиятельным в Святой службе. Он не обольщался успехом и знал, кто прядет нить славы, а кто там, в последней инстанции, неотвратимо ее обрывает.

Одно из самых приятных знакомств, которое переросло вскоре в подлинную дружбу, Галилей завязал с Федерико Чези, маркизом Монтичелли. Тот совсем еще юношей, восемь лет назад, основал общество естествоиспытателей — Академию Линчеев[7]. Члены ее мечтали посвятить себя свободному, не связанному узами схоластических традиций исследованию природы. Дом Чези всегда был открыт перед людьми учеными и любознательными. Для маркиза не существовало большего удовольствия, чем изучать редкостные растения, разглядывать изображения неизвестных в Европе животных или за бокалом вина вести диспут о странных явлениях природы.

Слух об изобретении инструмента, позволяющего далеко видеть, заставил и Чези попробовать свои силы. Ему удалось смастерить собственную трубу, хотя весьма несовершенную. Он с восторгом встретил «Звездный вестник». Мало кто из новых почитателей относился к Галилею с такой сердечностью, как Чези. Он делал все, чтобы облегчить ему задачу, помогал ориентироваться в переменчивой обстановке Вечного города, знакомил с влиятельными людьми. В его особняке Галилей рассказывал о своих открытиях, разубеждая маловеров. Но гостеприимный этот дом имел существенный недостаток: вести там астрономические наблюдения было не всегда удобно. Тогда Чези решил, что соберет подходящее общество и даст ужин в честь Галилея в поместье одного из родственников, на вершине Яникульского холма, откуда прекрасно видно все небо.

Гости съезжались еще до заката. Парк с красивым домом, облюбованный Чези, находился, как уверяли, на месте виллы Марциала. Благословеннейший уголок! Неподалеку, у подножия холма, — ворота св. Панкратия и примыкающие к ним городские кварталы. Рим как на ладони.

Среди приглашенных были математики, философы, богословы. Чези специально позвал Юлия Цезаря Лагаллу, профессора философии Римского университета, признанного вождя перипатетиков.

Всем, конечно, не терпелось испробовать чудодейственный инструмент. Зная это, Галилей не пустился в ученые рассуждения, а для начала передал гостям свою трубу и объяснил, как ею пользоваться. Поскольку его инструмент, сказал он с улыбкой, показывает вещи, коих в действительности не существует, он просит милостивых государей рассматривать сперва хорошо знакомые им объекты, церкви, общественные здания, а если возможно, то и собственные дома.

Многие и прежде имели в руках подобные инструменты, но не могли удержаться от возгласов изумления. Качество Галилеевой трубы превосходило все ожидания.

Тогда Галилей посоветовал остановиться на каком-нибудь одном хорошо известном объекте. Мало ли, вдруг его труба хотя и помогает различить издали знакомые контуры постройки, но создает существенные искажения: вместо шпиля показывает два, вместо трех окон — шесть. Не будет ли синьор Лагалла столь любезен назвать такой объект?

Лагалла предложил Латеран. Галилей на минуту задумался. Там, на фасаде базилики св. Иоанна, папа Сикст V велел выбить надпись. Римляне, вероятно, ее помнят?

Конечно же, эту надпись многие знают наизусть!

Галилей попросил направить зрительную трубу на постройки Латерана. И тут синьор, прильнувший к инструменту, воскликнул, что видит базилику св. Иоанна и легко читает надпись.

Гости один за другим подходили к трубе. Поразительно! Различаешь не только буквы, но даже и точки. А ведь отсюда до Латерана добрых две мили!

Особенно долго рассматривал надпись профессор Лагалла. Не увидел ли он из-за обманчивости инструмента, спросил Галилей, четыре буквы там, где в действительности только две? Лагалла покраснел.

Но, может быть, зрительная труба, полезная при наблюдении сравнительно близких предметов, обманывает нас, когда мы рассматриваем далекие объекты? Галилей обратился к пожилому священнику: он просит его преподобие назвать местность в окрестностях Рима, которую бы хотел осмотреть. Тот ответил, что желал бы взглянуть на Тускуланские холмы, на дворец герцога Альтемпса, где часто бывал.

Прелат никак не мог расстаться с инструментом. Потом признался, что прекрасно видел дворец, все окна, вплоть до самых маленьких. Другие это тоже подтвердили. Чези ликовал… До дворца было шестнадцать миль!

Инструмент переходил из рук в руки. Чези называл его «телескопом». Название понравилось и как-то сразу вошло в обиход. Никто не хотел прерывать наблюдений, хотя и надвигались сумерки. Тогда Чези властью хозяина пригласил всех к столу.

Ужин прошел в оживленной беседе, но ему не дали затянуться. В зале царила атмосфера возбуждения. Самые нетерпеливые то и дело выскакивали на террасу. Не пора ли начинать?

Взошла Луна. Галилей вынес в сад свою зрительную трубу. Нет, ее не подменили: во время ужина она была на виду у всех.

Теперь взору наблюдателей открывалась еще более поразительная картина. Огромная Луна, цепи гор и ожерелья впадин! Звезды, звезды… Их число словно по волшебству увеличилось в несколько раз! А вот и красноватый Юпитер и его четыре спутника. Все четыре!