Лежебока Лежу себе я на диванчике, не замечаю с этой точки, что день рассыпал одуванчики, взорвал березовые почки. Я пребываю в неизвестности в своей прокуренной каморке о том, что солнце в нашей местности насквозь прожарило пригорки. Прошита стрелами калеными, зима кончается в овраге. И, торжествуя, липы с кленами салатные взметнули флаги. А я по-прежнему в затворниках и не пойму в своих пенатах, откуда столько рвенья в дворниках и страсти в голосе пернатых. Сад В ночи пахнёт угаданно давнишним, и память поведет упрямо вспять. О, было время яблоням и вишням объятья лепестками осыпать! И сладко так, и славно так дышалось в охваченном восторгами саду. Не зря порой охватывает жалость: ни сада, ни себя в нем не найду. Что ж, так вот и состарюсь я, жалея о том, что не вернуть весну мне ту, когда качнулись ветки, тяжелея в сияющем, как облако, цвету? И лишь во сне, в беспамятстве, в ночи цветут сады Курмана-Кемельчи [1]. Кораблик Проснись этим утром воскресным, излюбленным у детворы, и делом займись интересным, занятней азартной игры. Возьми стапеля табуретки в прокуренной кухне моей. Построй катерок из газетки, грозу записную морей. Беги за пределы квартиры к аллее, где лужи свежи. Брутально, как все командиры, швартовы отдать прикажи. Пускай неустанно несется по воле раскованных вод, купается в заводи солнца безмачтовый твой пароход. Бесхитростный детский кораблик, неужто ты все еще цел? Истории грозные грабли не взяли тебя на прицел? Все глубже вода, холоднее. Газетная сникла труба. И ветры гуляют над нею, и строгая смотрит судьба. Но славен поход каботажный. Матросы чисты и честны. И тонет кораблик бумажный в искрящейся бездне весны. Земля моя Земля моя, не признанная раем, за грядками лежала, за сараем. К известным не причислена красотам, оперена непуганым осотом. И все-таки она была в порядке. Ветра в бурьяне затевали прятки. Трава казалась пятками примятой. Пропахла солнцем, вечностью и мятой. Воробышек Воробышек ворочается в луже, взъерошенный и никому не нужный. Забыв, что бытие угрюмо, бренно, барахтается в ней самозабвенно. К чему ему, негоднику, догадки об острых коготках или рогатке. Малы и клюв, и помыслы, но ишь как стучит миниатюрное сердчишко! Пернатый забияка и кутила, он, огненною лужицей дразним, расталкивает сонное светило и силой детской меряется с ним. Крымский дворик Во дворе земли клочок, не угодья – цветничок. За подобием оградки влаги жаждущие грядки, детский мячик и волчок. Это что за следопыт ходит по двору, пыхтит? Под стрехой гнездо касатки. Молочай попался сладкий. Вечер окна золотит. От крылечка до калитки влажный, липкий след улитки. Материнские улыбки затеваются в окне… Неужели это мне? Ковчег Небо роняет зарницы в осклизлую кадку. Звяканье капель как цокот ночной каблука. Время течет, подмывая замшелую кладку, струи свиваются в месяцы, годы, века. Вечность шуршит по кустам, неудобьям и тропам, нас обступает, как ливень, белесой стеной. Пахнет историей, сыростью, мхами, потопом, и набирает команду насупленный Ной. Он из себя-то спасителя, знаю, не корчит и не потребует почестей, званий, наград. На> борт ковчега безвестный поднимется кормчий — тот, что в бессмертье сойдет на горе Арарат. Вот такое кино Вот такое кино: я давно уж москвич москвичом. И созвездий рядно над моим не пылится плечом. Осиянно везде. Словно черпали свет решетом. Только места звезде нету в небе моем обжитом. Я живу втихаря и не зря ото всех утаив канитель фонаря и ночной Каламитский залив. Полуночницы смех. И напрягшихся звезд имена. И дорожку – из тех, что, вздыхая, стелила луна. Потому я и жив, что в себе я храню до сих пор и прибоя мотив, и плывущий по небу собор. Маету маяка. И его будоражащий свет. Через годы, века. Через тысячу прожитых лет. Дом Поразвеяло нас по большим городам. Опустели давно родовые дворы. Но влеченье туда, к облакам и прудам, объявляется все же с недавней поры. Как я ждал, как свидание то предвкушал, как себя за разлуку привык я корить… Этот сад оскудел, этот дом обветшал, покосился забор – и ворот не открыть. Нет ни матери тут, ни родного отца. Паутина в окне, в огороде осот. И никто никого не окликнет с крыльца, и заветную почту никто не несет. Эти двери ничьих не дождутся внучат. В одичалом саду топоры застучат. Соловьи замолчат, ощущая нутром: отчужденный, надменный возвысится дом. вернутьсяКурман-Кемельчи – крымско-татарское название села. |
