Случай, происшедший с летчиком соседнего истребительного соединения, стал известен каждому нашему авиатору. Никто не сомневался — мы вступили на братскую землю. Вот эта история.

Андрей Качковский возвращался с боевого задания на поврежденном самолете и заботился в эти минуты только о том, чтобы перетянуть через реку Сан. Там, за рекой, как видел летчик на своей карте, была советская земля, а здесь, по эту сторону реки, польская. Он не боялся этих неведомых деревень с длинными соломенными крышами, не опасался людей, убиравших хлеб на своих узеньких нивах, но все-таки не хотел очутиться в незнакомой обстановке и всеми силами стремился добраться до своих.

. …Когда Качковский пришел в себя после удара о землю, он прежде всего подумал о том, что река позади него, припомнил, что крылья самолета задевали за ветки лозы, росшей по нашему берегу Сана.

К его самолету сбежались люди. Они были в холщовых штанах и рубахах, в соломенных шляпах, с косами и граблями в руках. Он настороженно смотрел на них из своей кабины и не знал, что делать. К нему приблизился один из этих людей и окликнул на непонятном языке. Качковский почувствовал что-то неладное. Он взглянул на карту, лежавшую перед ним на коленях, и понял, что приземлился на польской земле. Он сидел и думал, как ему поступить, а люди, увидев, что летчик пришел в себя, поднялись на крылья, открыли кабину и, ласково улыбаясь, взяли пилота под руки, помогли ему выбраться из кабины.

Всей гурьбой они повели его в деревню, устроили на ночлег, предложили сменить белье, верхнюю одежду, чтобы постирать и привести в порядок, радушно угостили. У самолета выставили вооруженную охотничьими ружьями охрану. Проснувшись утром, он увидел возле себя чистые, выглаженные вещи, а во дворе — целую толпу любопытных ребятишек.

Днем в поле у истребителя сел ПО-2. Это из полка прилетели за Качковским. Все село провожало двух советских авиаторов — они были для них первыми посланцами нашего народа, и поляки отнеслись к ним с искренним гостеприимством и радостью. Кабину ПО-2 завалили яблоками, забросали цветами.

…В первых числах августа наши наземные войска с ходу форсировали Вислу, заняли плацдарм на западном ее берегу и закрепились там. Мы своей дивизией переместились за Сан, а через несколько дней два полка перебазировались на аэродром, расположенный в нескольких километрах от Вислы. Штаб на продолжительное время расквартировался в деревне Мокшишув.

Наступление наших войск, которое можно были сравнить только с могучим разливом половодья, приостановилось. Совсем недавно, в июле, войска фронта стояли перед Львовом, а в начале августа мы уже летели на прикрытие своих переправ через Вислу. Танки своими стальными плечами раздвигали тесноватый сандомирский плацдарм.

В эти дни я с утра до вечера находился на КП вместе с командиром корпуса штурмовиков Рязановым. Авиации противника в воздухе стало меньше. Наши истребители, перелетев за Вислу, теперь больше всматриваются в землю, чем в просторы неба: надо помогать пехотинцам отражать контрнаступление немцев. Враг основательно напуган — от Вислы до самой Германии уже нет таких больших водных преград — и знает, что предвещает ему сандомирский плацдарм.

Около нашего КП беспрерывно бьют пушки. Проводив группы на цель, я наблюдаю за расчетами, мечущимися в дыму и пыли, «богу войны» работы хватает. Перед траншеями горят немецкие танки и бронетранспортеры, подожженные артиллерией и ИЛами. Рязанов то и дело вызывает группы штурмовиков, а я — своих истребителей для прикрытия поля боя. Наши самолеты поливают свинцом цепи вражеской пехоты.

Да, немцам нынче приходится несладко.

Вечером, возвратясь в штаб, я часами просиживаю за бумагами, обсуждаю разные вопросы с Д. К. Мачневым, Б. А. Абрамовичем и своим заместителем Л. И. Гореглядом. Надо осмыслить события дня, разрешить назревшие проблемы. Когда забываешь о том, что ты находишься в хате поляка, все кажется обыкновенным, но чуть отвлечешься . от. фронтовых забот, сразу осознаешь, что тебя окружает «заграница»: недалеко отсюда замок графа Тарновского, женский монастырь, на улочках вывески над частными магазинчиками, среди тополей и вязов высоко к небу вознес свой крест старый костел.

Дома тоже всюду видишь приметы иного, незнакомого мира. В моей комнате резная деревянная кровать, крашеные длинные скамейки. На стенах херувимы и бумажные розы.

Хозяин дома, где живем мы с Леонидом Ивановичем Гореглядом, допоздна сидит на завалинке. Когда мы проходим мимо, он молча провожает нас изучающим взглядом. Адъютант уже кое-что разузнал о нем и рассказал мне. Поляк воевал на фронте, был в плену, отморозил пальцы ног. Ходить ему трудно. Его поведение понятно: бывалый солдат присматривается к нам. Буржуазная пропаганда распространяла о нас, советских людях, всякие небылицы, пугала народ.

В селах рядом с Мокшишувом стоят танковая часть и госпиталь. Летчики тянутся к соседям: там в клубах устраивают танцы, бывает много девушек. К вечеру молодые парни заметно веселеют, надевают новую форму. Да, здесь, в Мокшишуве, во всей нашей жизни чувствуется дыхание приближающегося праздника. Это предчувствие большой радости испытывают все.

Сидя вечером в комнате, еще раз осмысливаю события прошедшего дня. Приподнятое настроение сразу угасает, когда думаю о тех наших летчиках, которые в этот тихий и лунный вечер лежат где-то на госпитальной койке.

Внезапно пришло на память, что судьба одного нашего самолета вот уже больше недели неизвестна. Еще когда вылетали с предыдущего аэродрома, одна подбитая «кобра» села на поле, северо-западнее Львова. Приземляясь, самолет подломил «ногу». Узнав об этом, мы послали туда штурмана эскадрильи Лиховида, техника и механика, чтобы организовали эвакуацию машины. Прошла неделя, но от команды не поступило никаких сообщений.

Вспомнив сейчас об этом, я позвонил Абрамовичу. Он тоже очень обеспокоен неизвестностью, но ничего нового сказать не смог. Только повторил, что несколько дней назад туда послан усиленный отряд из пятнадцати человек.

— Надо бы всех возвратить домой к восемнадцатому, — сказал я.

— Будем надеяться, что вернутся, — ответил Абрамович. — Праздник настоящий, когда все в сборе.

И он, оказывается, думает о празднике. Да, ведь через недельку — День авиации!

Наутро те же заботы. Я уезжаю на передний край, летчики с рассвета остаются у своих машин. Сандомирский плацдарм превратился теперь в главное поле битвы на этом участке фронта, а наш аэродром расположен поблизости от него. Вместе с пехотой и артиллерией мы отстаивали эту Малую землю — самый западный рубеж фронта.

День авиации, 18 августа, мы отметили торжественным построением. Зачитали приказы по дивизии. Многие солдаты и командиры были награждены медалями, получили благодарности. Потом часть летчиков ушла на задание, а остальные стали выполнять тренировочные полеты над аэродромом.

Главные торжества откладывались на вечер, когда действительно все возвратятся домой. После праздничного ужина молодежь ушла на танцы, казармы опустели. В селе звучали песни, музыка, хотя в окнах домов не светилось ни одного огонька.

В воздухе время от времени пролетали вражеские разведчики. Где-то далеко всплескивали зарницы — то ли рвались бомбы, то ли вели огонь артиллерийские батареи.

Мы с Гореглядом прохаживались возле дома, когда прибежавший адъютант сообщил, что начальник штаба просит срочно ему позвонить. «Неужели что-то из Москвы?»

Абрамович говорит о полученных из армии приказах, о награждении летчиков дивизии, перечисляет фамилии. Я слушаю его с удовлетворением. В воображении возникают родные лица, картины боев. И все это озарено сейчас светом радости — светом Родины, отметившей наградами своих верных сыновей.

За окном слышна гармошка.

— Да, — продолжает Абрамович деловым тоном, — приехала команда с вынужденной.

— Что там? Где Лиховид?

— Печальные вести.

Начальник штаба обстоятельно передает доклад командира отряда.