Я откатился в сторону и, лежа на спине, тяжело дышал и моргал глазами от солнечного света. Мод была бледна, но владела собой и смотрела на меня со смешанным чувством тревоги и облегчения. В руках у нее была охотничья дубинка. Заметив мой взгляд, Мод выронила ее, как будто она жгла ей пальцы. Радостное чувство наполнило мою душу. Это действительно была моя жена, моя подруга, боровшаяся за меня, как боролась бы жена пещерного человека. В ней проснулся первобытный инстинкт, до сего времени заглушенный смягчающим влиянием культурной жизни.
– О милая! – вскричал я, поднявшись на ноги.
В следующую секунду она была в моих объятиях и судорожно всхлипывала на моем плече. Я смотрел на ее пышные каштановые волосы, озаренные солнцем, и блеск их был для меня дороже всех сокровищ царей. Нагнувшись, я нежно поцеловал их, так нежно, что она и не заметила.
Но затем я опомнился. В сущности, это были лишь слезы облегчения от того, что прошла опасность. Будь я ее отцом или братом, я повел бы себя так же. Кроме того, время и место не подходили для объяснений, и я хотел завоевать себе больше права для признания в любви. Я еще раз нежно поцеловал ее волосы и почувствовал, что она освобождается из моих объятий.
– На этот раз припадок настоящий, – сказал я, – вроде того, после которого он ослеп. Сначала он притворялся и этим вызвал припадок.
Мод хотела поправить ему подушку.
– Подождите, – остановил я ее. – Теперь он беспомощен и в нашей власти. Так это должно остаться и впредь. С этого дня в каютах будем жить мы, а Вольф Ларсен переселится на кубрик.
Я подхватил его за плечи и потащил к трапу. По моей просьбе Мод принесла веревку, с помощью которой я и спустил его на кубрик. С большим трудом мы общими усилиями взгромоздили его на койку.
Но это было не все. Я вспомнил про лежавшие в его каюте наручники, которыми он сковывал матросов вместо старинных корабельных кандалов. Когда мы оставили его, он был скован по ногам и рукам. Впервые за много дней я вздохнул свободно. Гора свалилась с моих плеч. Я чувствовал, что этот случай сблизил меня с Мод.
Глава XXXVII
Мы немедленно переселились на борт «Призрака», заняли наши старые каюты и начали стряпать в камбузе. Заключение Вольфа Ларсена пришлось как нельзя кстати: бабье лето быстро кончилось и сменилось дождливой и бурной осенью.
Мы устроились очень удобно, а стрелы с подвешенной к ним фок-мачтой окрыляли нас надеждой на успех.
Теперь, когда мы сковали Вольфа Ларсена, это оказалось совсем ненужным. Как и после первого припадка, теперь наступил полный упадок сил. Мод заметила это, когда под вечер пошла накормить больного. Он выказывал признаки сознания, но, заговорив с ним, она не дождалась ответа. Он лежал на левом боку и, по-видимому, страдал. Беспокойным движением он повернул голову вправо и, когда его левое ухо отделилось от подушки, к которой было прижато, сразу услыхал Мод и подозвал ее к себе.
– Знаете ли вы, что оглохли на правое ухо? – спросил я.
– Да, – твердо ответил он, – и не только это. У меня отнялась вся правая сторона. Она словно заснула. Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.
– Опять притворяетесь? – сердито спросил я.
Он покачал головой, и губы его скривились в странной усмешке. Это действительно была кривая усмешка, так как он улыбался только левой стороной лица, в то время как мускулы правой оставались неподвижными.
– Это была последняя забава Волка, – сказал он. – Я парализован и никогда не смогу ходить… О, только та сторона, – добавил он, как будто угадывая мой подозрительный взгляд, который я бросил на его левую ногу, шевелившуюся под одеялом.
– Это случилось не вовремя, – продолжал он. – Я хотел сначала покончить с вами, Горб, и думал, что на это у меня хватит сил.
– Но зачем? – спросил я, охваченный ужасом и любопытством. Опять кривая улыбка исказила его строгие губы.
– О, лишь для того, чтобы жить, чтобы действовать, до конца чувствовать себя бóльшим куском закваски и сожрать вас! Но умереть так…
Он пожал плечами или, вернее, одним плечом. Подобно улыбке, это движение тоже вышло кривым.
– Но чем вы объясняете это? – спросил я. – Где источник вашей болезни?
– Мозг, – тотчас ответил он. – Этим я обязан проклятым головным болям.
– Это были лишь симптомы, – заметил я.
Он кивнул головой.
– Я не могу понять, в чем дело. Я никогда в жизни не болел. Но с моим мозгом произошло что-то неладное. Рак или какая-то другая опухоль пожирает и разрушает его. Она поражает мои нервные центры, поражает их шаг за шагом. Я уже не вижу, слух и осязание покидают меня; если так пойдет и дальше, я скоро перестану говорить. И таким я буду лежать здесь, беспомощный, но все же живой.
– Когда вы говорите, что вы здесь, вы как будто говорите о своей душе, – заметил я.
– Чепуха! – возразил он. – Это просто показывает, что мои высшие мозговые центры еще не затронуты болезнью. Я не утратил памяти, могу мыслить и рассуждать. Когда кончится и это, меня не станет. Душа!
Он язвительно рассмеялся, потом повернул голову налево, показывая этим, что не желает больше разговаривать.
Мы с Мод снова принялись за работу, подавленные его страшной участью. Это казалось нам возмездием за его жестокости. Нас охватило глубоко торжественное настроение, и мы говорили между собой шепотом.
– Вы могли бы снять наручники, – сказал в этот вечер Вольф Ларсен, когда мы навестили его. – Теперь это не опасно, я паралитик. Мне остается только ждать пролежней.
Он улыбнулся своей кривой улыбкой, и Мод в ужасе отвернулась.
– Вы знаете, что у вас кривая улыбка? – спросил я, зная, что Мод придется ухаживать за ним, и желая избавить ее от неприятного зрелища.
– Тогда я больше не буду улыбаться, – спокойно ответил он. – Это меня не удивляет. Правая щека уже с утра онемела.
– Значит, у меня кривая улыбка? – продолжил он. – Ну что же! Считайте, что я улыбаюсь внутренне, душой, если хотите. Вообразите, что я и сейчас улыбаюсь.
Несколько минут он лежал спокойно, забавляясь своей странной выдумкой.
Характер его не изменился. Перед нами был все тот же неукротимый, ужасный Вольф Ларсен, но заключенный в жалкую оболочку, некогда столь великолепную. Действовать он не мог, ему оставалось только существовать. Дух его был по-прежнему жив, но тело безнадежно мертво.
Я снял с него наручники, хотя мы не переставали бояться его. Мы никак не могли освоиться с его теперешним состоянием. Наш ум возмущался. Мы привыкли видеть этого человека полным сил. С тревожным чувством вернулись мы к нашей работе.
Я решил задачу, возникшую вследствие недостаточной длины стрел и, пристроив еще два блока, втянул конец мачты на палубу. Большого труда стоило мне расположить мачту как следует, остругать ее нижний конец и заставить ее спуститься шипом в гнездо.
– Я уверен, что мачта будет служить великолепно! – воскликнул я.
– Вы знаете, как Джордан проверяет каждую истину? – спросила Мод.
Я покачал головой и перестал стряхивать с шеи опилки.
– Он ставит вопрос: можем ли мы извлечь из этой истины пользу? Можем ли мы доверить ей свою жизнь? Вот это и есть проверка.
– Он, кажется, ваш любимый писатель, – заметил я.
– Когда я разрушила мой старый пантеон, изгнав из него Наполеона, Цезаря и им подобных, я тогда же создала себе новый, – серьезно ответила она, – и первым я поместила туда Джордана.
– Героя современности.
– И тем более великого, – добавила она. – Разве могут герои древности сравниться с нашими?
Я не мог спорить с ней. Наши точки зрения и взгляды на жизнь были слишком схожи.
– Как критики, мы удивительно сходимся! – засмеялся я.
– Как корабельный плотник и его подручный – тоже! – шуткой ответила она.
Но нам редко приходилось смеяться в эти дни, когда мы были обременены тяжелой работой, а рядом так тяжело умирал Вольф Ларсен.
С ним случился новый удар. Он почти лишился дара речи и только изредка мог говорить. Он иногда умолкал посреди фразы и часами был лишен возможности общаться с нами. При этом он жаловался на невыносимую головную боль. Он придумал, как объясняться с нами в тех случаях, когда речь изменяла ему. Одно пожатие руки означало «да», два пожатия – «нет». И хорошо, что он вовремя придумал это, так как к вечеру совсем онемел. Этими условными знаками он отвечал на наши вопросы, а когда сам хотел сообщить что-нибудь, то довольно разборчиво писал левой рукой на листе бумаги.
