– Кто это? – крикнул Лэтимер.

При свете фонаря я увидел его склоненное над люком изумленное лицо.

– Я, Ларсен, – донесся из середины кучи приглушенный голос.

Лэтимер протянул вниз свободную руку. Снизу протянулась рука и ухватилась за нее. Лэтимер потянул, и следующие две ступеньки были пройдены быстро. Тогда показалась другая рука Ларсена и ухватилась за край люка. Качавшаяся внизу масса отделилась от лестницы, но матросы все еще цеплялись за своего ускользавшего врага. Постепенно они начали отваливаться, по мере того как Ларсен сметал их, ударяя об острый край трапа, и отбивал их ногами. Последним был Лич, свалившийся с самого верха лестницы на распростертых внизу матросов. Вольф Ларсен и фонарь исчезли, и мы остались в темноте.

Со стонами и ругательствами матросы стали подниматься на ноги.

– Зажгите спичку, я вывихнул себе большой палец, – сказал один из матросов, Парсонс, смуглый и мрачный человек, служивший рулевым в лодке Стэндиша, в которой Гаррисон был гребцом.

– Пощупай на бимсах, они там, – сказал Лич, присаживаясь на край койки, где я притаился.

Послышались шорох и чирканье спичек, потом тускло вспыхнула коптящая лампа, и при ее мрачном свете босоногие матросы принялись рассматривать свои ушибы и раны. Уфти-Уфти захватил палец Парсонса, сильно дернул его и вправил на место. В то же время я заметил, что у самого канака пальцы разодраны до кости. Он показывал их, скаля свои великолепные белые зубы и объясняя, что получил эти раны, когда ударил Вольфа Ларсена в зубы.

– Так это ты, черное пугало? – воинственно обратился к нему Келли, бывший грузчик, первый раз выходивший в море и состоявший гребцом при Керфуте.

При этих словах он выплюнул изо рта несколько зубов и приблизил к Уфти-Уфти свое разъяренное лицо. Канак отпрыгнул к своей койке и вернулся, размахивая длинным ножом.

– А, брось! Надоели вы мне! – вмешался Лич.

Очевидно, несмотря на свою молодость и неопытность, он был коноводом на баке.

– Ступай прочь, Келли, оставь Уфти в покое. Как мог он узнать тебя в темноте, черт возьми!

Келли нехотя повиновался, а канак благодарно сверкнул своими белыми зубами. Он был красив. Линии его фигуры были женственны, а в больших глазах таилась мечтательность, казалось бы противоречащая его вполне заслуженной репутации драчуна и забияки.

– Как ему удалось уйти? – спросил Джонсон.

Он сидел на краю своей койки, и вся его фигура выражала крайнее разочарование и уныние. Он все еще тяжело дышал от сделанных усилий. Во время борьбы с него сорвали рубашку; кровь из раны на щеке текла на обнаженную грудь и красной струйкой сбегала по ноге на пол.

– Удалось, потому что он дьявол. Говорил ведь я вам, – ответил Лич; он вскочил, и слезы отчаяния стояли у него в глазах. – И ни у кого из вас вовремя не оказалось ножа! – жаловался он.

Но в остальных проснулся страх ожидавшихся последствий, и они не слушали его.

– Как он может узнать, кто с ним дрался? – спросил Келли и, свирепо оглянувшись кругом, добавил: – Если никто из нас не донесет.

– Для этого ему стоит только взглянуть на нас, – ответил Парсонс. – Одного взгляда на тебя будет достаточно.

– Скажи ему, что палуба поднялась и дала тебе по зубам, – усмехнулся Луи.

Он был единственный не слезавший с койки и торжествовал, что на нем нет следов ранений, которые свидетельствовали бы о его участии в ночном побоище.

– Ужо будет вам завтра, когда он увидит ваши рожи, – захлебывался он.

– Мы скажем, что приняли его за штурмана, – сказал кто-то. А другой добавил: – Ну а я скажу, что услышал шум, соскочил с койки и сразу же получил по морде за свое беспокойство. Но понятно, я не остался в долгу, а кто и что – не знаю, темно было.

– А попал-то ты в меня, конечно, – закончил за него Келли, просияв на миг.

Лич и Джонсон не принимали участия в этом разговоре, и было ясно, что товарищи смотрят на них как на людей обреченных, у которых больше нет надежды. Лич некоторое время терпеливо слушал их, но потом взорвался.

– Надоели вы мне! Растяпы! Если бы вы поменьше мололи языком да больше работали руками, ему был бы уже конец. Почему ни один из вас не подал мне ножа, когда я кричал? Черт бы вас взял! И чего вы нюни разводите, как будто он вас может убить? Вы ведь сами отлично знаете, что он этого не сделает. Он не может себе это позволить. Здесь нет корабельных агентов, и ему некем заменить вас. Вы нужны ему для дела. Кто без вас стал бы грести и править на лодках и обслуживать шхуну? Вот меня и Джонсона ждет музыка. Ступайте по койкам и заткнитесь. Я хочу поспать.

– Что верно, то верно, – отозвался Парсонс. – Пожалуй, убить-то он нас не убьет, но, помяните мое слово, жарко нам придется. Ад покажется нам холодным местом после этой шхуны.

Все это время я с тревогой думал о том, что будет, когда они заметят меня. Я не сумел бы пробиться наверх, как Вольф Ларсен. В этот миг Лэтимер крикнул через люк:

– Горб, капитан зовет вас!

– Его здесь нет! – отозвался Парсонс.

– Нет, я здесь! – крикнул я, появляясь на свет и стараясь придать своему голосу твердость.

Матросы глядели на меня в замешательстве. На их лицах отражался страх и злоба, им порождаемая.

– Иду! – крикнул я Лэтимеру.

– Нет, врешь! – крикнул Келли, становясь между мной и лестницей и протягивая руку к моему горлу. – Ах ты, подлая гадина! Я тебе заткну глотку!

– Пусти его, – приказал Лич.

– Ни за что на свете, – последовал сердитый ответ.

Лич, сидевший на краю койки, даже не пошевельнулся.

– Пусти его, говорю я, – повторил он, и на этот раз в его голосе зазвенел металл.

Ирландец колебался: я шагнул к нему, и он отступил в сторону. Достигнув лестницы, я повернулся и обвел глазами круг зверских и озлобленных лиц, глядевших на меня из полумрака. Внезапное и глубокое сочувствие проснулось во мне. Я вспомнил слова кока. Как Бог, должно быть, ненавидит их, если подвергает их таким мукам!

– Поверьте мне, я ничего не видел и не слышал, – спокойно произнес я.

– Говорю вам, что он не выдаст, – услышал я за собой слова Лича. – Он любит капитана не больше, чем мы с вами.

Я нашел Вольфа Ларсена в его каюте. Исцарапанный, весь в крови, он ждал меня и приветствовал своей иронической усмешкой:

– Ну, приступайте к работе, доктор! По-видимому, в этом плавании вам предстоит обширная практика. Не знаю, как «Призрак» обошелся бы без вас. И если бы я был способен на высокие чувства, то я бы сказал, что его хозяин глубоко признателен вам.

Я уже был хорошо знаком с устройством простой судовой аптечки «Призрака», и, пока я кипятил на печке воду и приготовлял все нужное для перевязки, капитан, смеясь и болтая, расхаживал по каюте и хладнокровно рассматривал свои раны. Я никогда не видал его обнаженным и был поражен. Физическая красота никогда не приводила меня в экстаз, но я был слишком художником, чтобы не оценить это чудо.

Должен признаться, что я был очарован совершенством линий фигуры Вольфа Ларсена и его жуткой красотой. Я видел людей на баке. Многие из них обладали могучими мускулами, но у всех имелся какой-нибудь недостаток: слишком сильное или слабое развитие какой-нибудь части тела, нарушавшее симметрию, искривление, чересчур длинные или очень короткие ноги, излишняя жилистость или костлявость. Только у Уфти-Уфти была хорошая фигура, да и то слишком женственная.

Но Вольф Ларсен был идеальным типом мужчины, достигшим почти божественного совершенства. Когда он ходил или поднимал руки, огромные мускулы вздувались и двигались под его атласной кожей. Я забыл сказать, что его бронзовый загар спускался только до шеи. Его тело благодаря скандинавскому происхождению было белым, как у женщины. Я помню, как он поднял руку, чтобы ощупать рану на голове, и мышцы, как живые, заходили под своим белым покровом. Это были те же мышцы, которые недавно чуть не лишили меня жизни и которые на моих глазах наносили столько страшных ударов. Я не мог оторвать от него глаз, стоял и смотрел, а антисептический бинт выпал у меня из рук и, разматываясь, покатился по полу.