Я так и не смог ничего придумать, чтобы отказаться, и мы с ним вдвоём спустились вниз. С этого всё и началось. Ну вот скажите, что плохого сделал я пассажирам того парохода? Мне ничего от них не было нужно, я только хотел тихо и мирно жить своей жизнью так, чтобы я никому не мешал, но и мне никто в душу не лез. Кто осмелится сказать, что я просил слишком многого? А теперь послушайте, что из этого получилось.
Идём мы, значит, по коридору в салун, как вдруг из одной каюты первого класса выходит молодая девка с ребёнком на руках – горничная или кормилица, короче, прислуга. Симпатичная такая, стерва, и вся в веснушках. Проходим мы мимо неё, а она как заорёт – ни дать ни взять паровозный гудок. И ребёнка чуть на пол не уронила. У меня от её вопля чуть сердце из груди не выпрыгнуло, но я, понятное дело, поворачиваюсь к девчонке и вежливо извиняюсь: простите, мол, леди, что я вам случайно на ножку наступил. Но как только я увидел её побелевшее лицо, так сразу понял, что инкогнито моё накрылось. Она прислонилась к стенке, вся дрожит и тычет в меня пальцем:
– Это он! Это он! Я его на суде видела! Не позволяйте ему дотрагиваться до ребёнка!
На крик прибежал стюард, и не успел я глазом моргнуть, как вокруг нас собралось около дюжины пассажиров.
– Кто он, девушка? – спрашивает стюард, а та совсем очумела и кричит:
– Это Мэлони! Мэлони! Он убийца! Заберите его скорей, а то я боюсь!
Что было потом, точно описать затрудняюсь, помню только, как мебель в щепки разлеталась. Кто-то ругался, кто-то стонал, кто-то требовал назад своё золото. В общем, славно повеселились. Когда я пришёл в себя, во рту у меня торчала чья-то рука. Как позже выяснилось, принадлежала она тому парню из Нельсона, что собирался меня угостить. Ему даже удалось часть её извлечь, но только после того, как меня малость придушили. Да, в этом мире на справедливость рассчитывать бесполезно, особенно если раз оступился. Одно меня утешает: тот хорёк теперь всю жизнь меня помнить будет, не только на этом, но, надеюсь, и на том свете тоже.
Они отволокли меня на полуют и затеяли судить судом военного трибунала – это меня, вы понимаете, меня, который ради их же блага продал полиции своих товарищей! Ох, как же они препирались, что со мной делать дальше! Одни говорили одно, другие – совсем другое, а кончилось всё тем, что капитан решил высадить меня на берег. Пароход остановился, спустили шлюпку, затем в шлюпку спустили меня, и всё это время толпа бесновалась на палубе, изрыгая проклятия в мой адрес. Я заметил среди пассажиров того парня с перевязанной рукой и решил, что я ещё дёшево отделался.
Мы ещё не пристали к берегу, а я уже переменил своё мнение. Я-то надеялся, что там никого не будет и мне удастся без помех пробраться вглубь страны, но пароход не успел ещё отойти достаточно далеко от населённых мест, и на берегу в ожидании шлюпки сразу собралось полдюжины любопытствующих типов. Старшина-рулевой тут же раззвонил этим бродягам, кто я такой, а потом вместе с гребцами просто выкинул меня за борт на глубине десяти футов, нисколько не заботясь о том, что акул в тех водах не меньше, чем зелёных попугаев в буше. Я слышал, как они ржали надо мной, пока я, отплёвываясь солёной водой, плыл к берегу.
На суше оказалось похлеще, чем в воде. Я выполз на песочек, стряхивая с себя водоросли, и меня сразу схватил за шкирку здоровенный малый в вельветиновой куртке, а человек шесть его приятелей крепко заломили мне руки за спиной. Большинство из этих ребят были простыми парнями – их я не очень боялся, но один из их компании – противный хлюст в широкополой шляпе – сразу мне не понравился из-за надутой рожи, да ещё к тому же он оказался дружком верзилы-главаря.
Ну так вот, вытащили они меня на пляж, руки отпустили, зато окружили со всех сторон. Тот, что в шляпе, мне и говорит:
– Мы тебя, приятель, как только про суд узнали, давно уже поджидаем в здешних краях.
– Что ж, – говорю я, – очень мило с вашей стороны.
– А ты, тварь, заткни пасть, если дорожишь зубами! – говорит он и обращается к своим: – Что сделаем с этим ублюдком, друзья? Повесим, утопим или пристрелим? Кто хочет высказаться?
Уж больно мне эти ребята деловыми показались, и начал я всерьёз беспокоиться.
– О чём это вы, – говорю, – парни, толкуете? У меня бумага от властей с помилованием имеется, так что отвечать придётся как за убийство!
– Поди, когда сам убивал и грабил, не думал, как это называется! – прокаркал здоровяк в вельветовой куртке.
– Так вы хотите прикончить меня за то, что я был грабителем и убийцей?
– Плевать нам на это с высокой башни, – говорит главарь, – а подвесить мы тебя собираемся за то, что ты дружков своих заложил. И ни слова больше, мразь, – тут тебе не суд с адвокатами!
Накинули они мне на шею верёвку и потащили в лес. Там на опушке росли дубы и эвкалипты. Выбрали они подходящий дуб и полезли на него, чтобы, значит, подготовиться к своему мерзостному деянию. Конец верёвки перекинули через нижний сук, связали мне руки за спиной и велели читать молитву, только не очень долго. Совсем уж было конец мне пришёл, но Провидение, видать, решило, что умирать мне ещё рановато. Теперь-то легко об этом говорить, сидя тут с вами, сэр, а тогда мне совсем хреново сделалось на той опушке: за спиной буш, перед глазами пустынный пляж, линия прибоя и одинокий пароход на горизонте, а вокруг – полдюжины головорезов, жаждущих моей крови.
Раньше мне бы и в кошмарном сне не привиделось, что я однажды буду радоваться появлению полиции, а только в тот раз именно они меня и спасли. Отряд конной полиции как раз ехал из Хоукс-Пойнта в Данидин. Они услыхали подозрительный шум и свернули с дороги в буш, чтобы узнать, в чём там дело. В своё время послушал я немало хорошей музыки, но ни один знаменитый оркестр не выдавал такой ангельской мелодии, как шпоры на сапогах и бляхи на сбруе у тех полицейских, когда они галопом выскочили на пляж всем скопом. Мои новые знакомые всё равно попытались меня вздёрнуть, но полицейские были быстрее, и тот парень в шляпе получил плашмя саблей по голове, как только начал тянуть за верёвку. Меня же погрузили на коня, и уже к вечеру я очутился в своей старой камере в Данидинской тюрьме.
Коменданта не обескуражила первая неудача. Он твёрдо решил от меня отделаться, а я так же твёрдо намеревался сделать всё возможное, чтобы никогда больше с ним не встречаться. Он подождал с неделю или около того, пока всё не уляжется, а потом тайно переправил меня на борт трёхмачтового брига, идущего в Сидней с грузом кож и бараньего жира.
Мы вышли в море без сучка и задоринки, и я уже начал видеть мир в розовом цвете – по крайней мере, был уверен, что навсегда развязался с тюрягой. Команда брига, видать, догадывалась, кто я такой, и, случись за время плавания шторм, меня бы, скорее всего, под шумок незаметно спихнули за борт. Парни на бриге подобрались грубые, необразованные и считали моё присутствие на судне плохой приметой. Но погода стояла хорошая, плавание проходило спокойно, и я благополучно высадился на набережную в Сиднее.
Слушайте теперь, что случилось со мной дальше в этом поганом городе. Вы думаете, наверное, что властям, должно быть, уже надоело следить за мной, преследовать и наступать на пятки? Как бы не так! Вы слушайте, слушайте. Получилось так, что в один день с бригом из Данидина вышел в Сидней какой-то вшивый пароходишко и прибыл туда на сутки раньше нас, привезя известие, что я должен вот-вот появиться. И что, по-вашему, сделали эти сиднейцы? Они собрали митинг – да-да, самый настоящий митинг, прямо в порту, чтобы, значит, совместно обсудить, как им со мной поступить. Я, понятно, ни о чём таком не знал и не успел оглянуться, как оказался в гуще толпы. Церемониться со мной долго не стали: тут же арестовали, да ещё заставили выслушать все речи и резолюции, которые там произносились. Будь на моём месте какой-нибудь заморский принц – и то бы его не смогли встретить с большей помпой! В конечном счёте митингующие сошлись на том, что власти Новой Зеландии не имеют морального права подкидывать своих преступников соседям, поэтому меня следует незамедлительно отправить обратно на первом же попутном судне. Они послали меня назад, как паршивую почтовую бандероль, не нашедшую адресата! Снова за спиной остались восемьсот морских миль, а я в третий раз подряд очутился в том самом месте, откуда начал свой путь.
