— Это порядочная глушь, но, говорят, там хороший климат и, разумеется, все условия второго пояса. Можно себе представить, что там за кадры. Люди нужны повсюду, дозарезу нужны... — Он сделал паузу, ожидая, что скажет Аня. Аня молчала. — Тебе здесь тоже не сладко, товарищ. Кругом все эти разговоры. Вот посмотришь, на первом же активе все выступающие по очереди выспятся на моих ошибках. Тебе будет тяжело.

Григорий был взволнован, гладил ее руку, и в голосе его звучали те задушенные, искренние нотки, которые прежде всегда обезоруживали ее. Но она оставалась спокойной. Посмотрела на свои стоптанные башмаки, на пыльную юбку, обтягивавшую живот, и равнодушно подумала: «Должно быть, я сейчас порядочное чучело».

— Самое тяжелое позади, — сказала она. — Не так уж трудно посидеть на активе. А ехать мне некуда. Из Рамбекова я не поеду.

Григорий слегка побледнел и самолюбиво пожал плечами.

— Да, если так, то тут уж ничего не скажешь. Но иногда люди, охладев друг к другу, продолжают жить вместе. Из-за ребенка.

Анна Львовна вздохнула и освободила руку.

— Уж и не знаю, — сказала она, помолчав. — Не знаю, право, что будет полезнее ребенку.

Вот и все. Они повернули обратно и молча дошли до ворот. Вахтер растворил калитку. Григорий сказал:

— Я завтра еду, — и посмотрел на нее выжидательно.

— Счастливый путь, — ответила Анна Львовна. — До свидания.

И вахтер снял шапку и поклонился, улыбаясь этому человеку.

Где-то выпал дождь. Над Рамбековом прошли только редкие клочковатые облака, испещрили степь пятнами теней и унеслись на юг. Но ручей вдруг разлился, покрылся пеной и зарокотал по-весеннему.

Чтобы сделать проходимым кратчайший путь от станции до завода, Анна Львовна распорядилась набросать мостки. В этот день она часто присаживалась отдохнуть, несмотря на то, что жара была умеренная.

Был последний день приемки завода. На заводе работала комиссия. Инженер Дятенко держался официально, давая понять, что о приятельских отношениях между ним и женой бывшего управляющего не может быть и речи. Он, по-видимому, плохо понимал то, что делалось на заводе, и поминутно заглядывал в инструкцию.

— Удивляюсь, как это Степан Нилович распорядился о приемке, — говорил он, обращаясь к другому инженеру треста и пожимая плечами. — Обратите внимание, у них крыша не покрыта толем. Вот как у нас делаются дела.

— Толя уже давно нет на складе, — отвечала Анна Львовна. — Да это же пустяки. Подвезут — сделаем в один день.

— Не прикажете ли вписать в акт, что у нас есть на складе и чего нет? — ехидно спросил Дятенко.

— Да пишите, что хотите.

Анна Львовна знала, что Шеин не станет останавливать завод из-за неисправной крыши, а остальное ей было безразлично. Но крышу надо было закончить, и она пошла на промысловый склад попросить толя.

— Привезли нынче утром, — сказал кладовщик. — Кажется, еще не заприходовали. Если нужно срочно, попросите заведующего складом. Может быть, он пойдет вам навстречу.

Но заведующий не захотел пойти навстречу Анне Львовне. Его словно подменили. Прежде он был отменно любезен, со всех ног бросался подвинуть ей стул, а теперь даже не пригласил сесть.

— Не заприходовано.

Формально он был прав, но Анна Львовна пыталась возражать:

— Но, поймите, ведь вы задерживаете приемку завода. Разве нельзя записать эту выдачу отдельно?

— Может быть, по-вашему, и можно, а у нас свой порядок. Незаприходованных материалов не выдаем.

В том, что заведующий складом выполнял установленные правила, конечно, не было ничего плохого. Но, глядя на его невозмутимое, скрыто злорадное лицо, Анна Львовна вдруг почувствовала себя одинокой, никому не нужной и подумала, что Григорий сказал правду и ей трудно будет работать в Рамбекове. Но тут же она рассердилась на себя за эту мысль, овладела собой и спокойно сказала:

— Отложим до завтра. С утра я пришлю машину за толем.

Она вернулась на завод как раз вовремя. Стоял большой транспортер. Вероятно, в барабан набилась глина. Мотор, остановленный на ходу, дал большой ток, от которого перегорели пробки.

Дятенко скучливо бродил по двору. В руке он держал бумажный фунтик, выбирал из него спелые абрикосы, а косточки бросал за проволоку. Увидев Анну Львовну, он сказал недовольно:

— Опять какая-то поломка. Все у вас не освоено.

Он загораживал Анне Львовне дорогу, и она грубо отстранила его рукой. В ту минуту он был ненавистен ей, — этот суетливый, никчемный человечек, как будто был виноват в том, что транспортер заело.

Она вбежала в будку. Там не переставая звонил телефон. Отрывистый, тревожный звон отдавался в ее сердце горячим стуком. Анна Львовна сама не ожидала, что сможет так быстро бегать. За пять минут она побывала в будке, в насосной и у распределительного щита. Вместе с механиком она выбивала глину из барабана, с масленщицей осматривала механизмы. Стиснув зубы, она сказала себе, что простоев больше не будет.

Побежала вверх лента, груженная серой глиной. Застучали насосы. Дятенко выбросил за проволоку пустой фунтик и с интересом спросил механика:

— Ну, в чем там было дело?

Потом побежал в будку, к Анна Львовна слышала, как он кричал в телефон:

— Все в порядке, Степан Нилович, уже пустили. Отчего простаивают? Опыта у людей маловато... Да, да. Не беспокойтесь, я прослежу...

Что-то он еще говорил, Анна Львовна не расслышала. Как все это было ей безразлично. Почему-то с ней всегда так бывало: она строила, налаживала, но не умела показать свою работу в лучшем свете, — зато находились охотники делать это за нее.

Чтобы в барабаны транспортера не забивалась глина, надо было огородить его сеткой. Кирьяк окончил вахту, сложил инструменты, вымылся под душем и расчесал перед осколком зеркала свои густые спутанные волосы. Он торопился на сыгранку баянистов.

— Придется задержаться, Киря, — сказала ему Анна Львовна.

Он посмотрел на свои бурые от несмывающейся ржавчины руки и тряхнул головой с едкой усмешкой!

— Не состоялась гулянка, что ты скажешь! Вот так уж который раз. Не дадут ожениться человеку.

Через минуту он уже возился около транспортера, прилаживая сетку, стучал ручником, перекатывая в зубах тлеющую самокрутку. Анна Львовна смотрела на него и думала, что у Кирьяка чувство ответственности развито сильнее, чем у инженера Дятенко. Почему это было так, — она и сама не понимала толком, но знала наверное, что это так. Она и Кирьяк понимали друг друга. Завод лежал перед ними со всеми своими болезнями, как живое существо, созданное их руками. Стоило ему перестать дышать, тотчас же звонил телефон в будке. Его металлическим языком кричали лихорадящие промысла. Тут уж забываешь о своем недомогании и усталости и бежишь со всех ног. Так можно забыть о себе, когда заболевает близкий человек. Чувство ответственности похоже на любовь: чем больше делаешь для человека, тем сильнее любишь.

Незаметно настал вечер. Дятенко подписал акт и уехал (должно быть, Шеин настоял на приемке завода). Вступила вторая смена. Тень от здания постепенно закрыла всю площадку и перекинулась за проволочную ограду. Тень эта понемногу бледнела и сливалась с общей окраской степи. Долина расцветилась огнями. Ближние огни освещали остовы вышек, переплеты досок и фигуры людей. Дальние — только лучились и мигали.

Анна Львовна выбрала короткий путь через ручей. Он сильно разлился и был весь живой — его струи, как стадо грызунов, прокладывали себе дорогу в камнях, рыская и вставая на дыбы бурунами пены. Мостки, через которые прошла вся дневная смена, прогнулись, и середина была под водой. Анна Львовна присела на камень, чтобы снять туфли и чулки. Теперь только она почувствовала, как гудят ноги, заметила пятна глины на юбке и уродливые, стоптанные каблуки. Настоящее чучело.

На беду кого-то принесло к переправе. Маленький черный автомобиль налетел, как буря, прошуршав колесами по прибрежному гравию, остановился и попятился назад, недоуменно упираясь лучами фар в блестевшую перед ним ленту пены. Водитель растворил дверцу машины и вышел.