— Да, да, да, — поддакивал он с готовностью, — так, так.

Дятенко наклонился к Ане и шепнул:

— Замечательная у него способность анализировать факты и обобщать.

Аня кивнула. Ей было приятно внимание, с каким пассажиры слушали Григория.

Раздвинулись холмы, и Аня увидела группу вышек, столпившихся на горизонте, точно причудливые высохшие деревья.

— Единый хозяин — народ, — продолжал Григорий Романович, — повел хозяйство по-иному. Новые пласты покрыты равномерной сетью скважин. Здесь правильно используется пластовое давление, изучается геология пластов. Недра у нас используются так, как Нобелю не снилось. Вместе с капиталистами мы выбросили их приспешников — консервативных инженеров. Теперь на промыслах работают новые кадры.

Вышки приближались, и стали видны переплеты их обшивок. А дальше, над горизонтом, висело длинное темное облако: там стоял город.

— Да, ты знаешь ли, — обратился вдруг Григорий к Ане, — кто ждет нас в Рамбекове? Стамов, Большой Сережка.

Мастер опустился на корточки и вынул из кармана маленького грызуна. Дети обступили его.

— Наших степей этот зверь избегает, — говорил Степан Нилович, — земля наша солена да камениста, тяжело ее рыть. Однако, видишь ты, попадается.

Зверек тревожно шевелил усами, поводил выпученными, блестящими, как стеклярус, глазками. Внезапно он прянул на задние лапки, помахивая передними, точно умываясь. Маленькая девочка попятилась и схватила за руку брата. Тот качнулся на ногах-кубышках и солидно спросил:

— Ты его поймал, да?

— Его норка там, за канавой, была, — объяснил мастер, — пошли буровые воды и затопили его скважину. Тоже бурильщик!

Он посмеивался, гладил зверька корявым и обкуренным пальцем.

Понемногу дети осмелели и по очереди дотронулись до шелковистой шкурки грызуна. А самый отчаянный исподтишка щелкнул его по носу. Дети фыркнули и неуверенно переглянулись.

— Вот ты какой, — вздохнул мастер. — Я думал, ты хороший парень, а, обратно, выходит, ты злой.

— Эх, ты! — сказала с сердцем девочка. — Вот и дурак!

— Ты ему больно сделал, — продолжал Степан Нилович. — Ты большой, а он вон какой маленький. Худо, брат! И вообще я думаю: не выпустить ли нам его на волю?

— И пусть он выроет себе норку! — крикнула девочка.

— На волю!

— На Каштанный бугор!

— Не надо на бугор, там змеи!

— В степь пустим, — решил мастер. — Вон туда, за буровую.

...Буровая стояла неподалеку от Каштанного бугра. Туда уходила дорога. Она опоясывала склон, петляла, взбегая на седловину сопки. Над сопкой бродили облака, и ложились от них тени, похожие на ленивых пасущихся животных.

Облака разбрелись, осветился весь склон, бурый, каменистый, и из седловины выкатился черный автомобиль. Осторожно спустившись с кручи, водитель отдал тормоза. Так делали все шоферы в Рамбекове — при выключенном моторе можно было докатиться до крайних вышек.

Автомобиль остановился около буровой Шеина. Инженер Стамов распахнул дверцу и сказал своему спутнику:

— Вон он, Шеин. Выйдем.

Управляющий трестом, Григорий Романович Емчинов, вылез из машины и оглядывался, ожидая, когда ему покажут знаменитую бригаду.

Из-за вышки выскочил невзрачный человек в ватном пиджаке и засеменил вдоль дороги, размахивая мягкой ушастой шапчонкой. Позади него с визгом и хохотом мчались дети. Коричневый шарик перекатился через дорогу, юркнул в сухие кусты и исчез. Дети остановились, захлопали в ладоши.

— Что это, — удивился управляющий, — детский сад?

— Степа! — крикнул инженер и покрутил головой, усмехаясь. — Чудит, чертяка!

Емчинов посмотрел на часы. В его распоряжении было совсем мало времени, а тут вместо секретов производства ему показывали визжащих ребятишек. К тому же в нем заговорила прирожденная склонность к форме. Если человек отдыхает после тяжелой работы, ему надлежит сидеть смирно, а не бегать взапуски.

— Еще в Москве слышал, что вы творите чудеса, — заговорил он, встряхивая руку подошедшего мастера. — Бурение идет плохо. Однако вы вот ускоряете проходку. Почему же не могут другие?

Дети обступили автомобиль, шептались и подталкивали друг друга. Наглядевшись на машину, взялись за руки и пошли к поселку.

— Люди болтают о пределах, о плохом снабжении, — продолжал Емчинов, шагая вместе с мастером к буровой вышке, — и не замечают, что под носом у них растут Стахановы, Кривоносы, Шеины. Ваш почин люди должны развернуть, как знамя!

— Слышал? — подхватил Стамов. — Он пришел учиться, Степа.

— Пришел учиться, — повторил Емчинов.

Он осмотрел вышку и нашел, что она выглядит совсем обыкновенно. Грубо сколоченное сооружение было защищено снизу от ветра соломенными матами, а над ними сквозь деревянный переплет виднелись канаты такелажа и просвечивали клочки голубого неба. На помосте лежали трубы и отработанные бурильные долотья, покрытые слоем глины. И все это — вышка, массивные трубы и помост, запачканный глиной, — как-то не вязалось с представлением о рационализации и научной организации труда. Грохот станка мешал разговаривать, помост дрожал, где-то чавкала глина, откуда-то брызгало на ноги. В буровой было не то чтобы темно, а как-то пасмурно, лица людей были измазаны глиной и казались утомленными. Мелькали цепи, увлекая шестерни. Вращались чугунный стол и вертикальная штанга, медленно уходящая в отверстие. И все это уже не раз видел Емчинов, все это выглядело совсем обыкновенно.

— Вот здесь мы облегчили смену звездочек, на валу, — объяснял мастер. — Это ускоряет перевод скоростей станка.

Емчинов боялся поскользнуться на мокрых досках и угодить в шестерни. Он мельком увидал, как высокий смуглый парень перевел станок на большую скорость. Выбил одну звездочку, поставил другую, поменьше. И это тоже было совсем обыкновенно.

Мастер быстро обошел станок и остановился перед щитом с измерительными приборами.

— Дриллометр, — пояснил он. — Этим прибором мы измеряем давление долота на забой. Регулируя давление, мы научились избегать аварий и искривлений ствола.

Емчинов проследил, как смуглый парень навалился на тормоз, потом отпустил. Стрелка прибора едва дрожала. Не спуская с нее глаз, парень полез в карман, левой рукой достал ломоть хлеба и откусил. Как все это было обыкновенно!

Емчинов заскучал и не заметил, как ушла в отверстие квадратная штанга. Внезапно рявкнули контакторы, загремели цепи, и поползла вверх колонна, облепленная желтоватым промывочным раствором. Григорий Романович вздрогнул и посторонился.

«Ничего особенного они не делают, — думал он, переступая с ноги на ногу. — И не торопятся они вовсе. Старательно выполняют все, чему учили их инженеры. А секрет? И секрета никакого нет. Секрет в том, что другие работают плохо, а эти сносно».

Привычные мысли, овладев им, уже не покидали его, и он находил в них облегчение, какое испытывает слепой от рождения, утверждая, что света не существует и что выдумали его зрячие. Григория Романовича потянуло на воздух. Утомленно зевая, он поискал глазами Стамова и, не найдя его, поплелся на помост.

По другую сторону вышки мастер указал Стамову на деревянный лоток, по которому стекал глинистый раствор, вымывавший из скважины размельченную породу.

— С раствором волынка большая, — сказал он. — Приготовлять его здесь на месте — кустарщина. Завод нужен.

— Специальный завод строим, — отозвался Стамов, — будет у вас на буровых настоящий раствор. С кустарщиной скоро покончим.

— Да тут не в одном растворе дело. Вчера, например, с трубной базы прислали негодные трубы... Вот он сейчас говорил: «Развернуть, как знамя»... Совестно слушать, верь слову!

— Ну, поехал!

— Ты погоди, не махай. Когда мы ломали, Сергей, трудно было. Сколько сил положили, чтобы доказать возможность скоростной проходки. И доказали. Весь район шумит. А рекорды так и остались рекордами: нынче удалось, завтра сорвалось. Не закрепили. И выходит, обратно, не миновать — ломать надо.