— Это наш учитель. Вам не нравится?

Она постаралась, чтобы голос звучал внушительно, и ей это удалось. Женщины не знали, куда девать глаза от стыда, потому что пол-вагона обернулось и посмотрело в их сторону — на дерзкую статную девушку и двух пунцовых дамочек, готовых провалиться сквозь землю.

В музее я вкратце напомнил ученикам, чего от них хочу. Они делятся на группы по шесть-семь человек, и каждая с карандашом и бумагой изучает какие-то особенности туалета средневикторианской эпохи: фасон, материал, вышивки, украшения, прически, парики и так далее. В одиннадцать часов мы встречаемся в столовой музея и выпьем по чашке чая, потом продолжим экскурсию и в двенадцать отправимся домой. Я попросил их вести себя тихо и не трогать экспонаты.

Мы с Джиллиан ходили от одной группы к другой, помогали, подсказывали. Изящная, очаровательная Джиллиан покорила сердца мальчишек — они так и вились вокруг, стараясь привлечь ее внимание.

Я и не думал, что мои ученики так заинтересуются историей. Это было приятное открытие. Уэстон намекал, что они ухватились за идею об экскурсии по простой причине: что угодно, лишь бы не учиться. Но на их лицах я видел неподдельный интерес, а по вопросам было ясно — к экскурсии они готовились заранее. Они отнеслись к ней очень серьезно: делали рисунки, записи, шепотом обсуждали увиденное.

За чаем я сидел вместе с Джиллиан, Патриком Фернманом, Памелой и Барбарой. Посторонний, пожалуй, не определил бы, кто из трех девушек — учительница. Джиллиан и тоньше, и меньше обеих школьниц, к тому же те выглядели старше, чем обычно, — на губах алела помада. Особенно эффектный вид был у Памелы: красная гофрированная юбка, красные туфли на высоком каблуке, а завершала ансамбль модная красная лента, туго стягивавшая волосы. Через несколько лет она расцветет и станет настоящей красавицей.

 —…Им, наверно, было очень неудобно это носить.

Я поймал только конец фразы и виновато посмотрел на Джиллиан.

 — Зато роскошь какая! Подумать — столько материала, и все на одно платье! — Круглое лицо Барбары светилось от возбуждения.

Разговор вращался вокруг выставленных в музее экспонатов. Увиденное, конечно, лежало за пределами их будничных интересов, но их замечания были на редкость точны. Выяснилось, что Фернман, родители которого работали в текстильной промышленности, неплохо разбирается в искусстве фламандских ткачей, его бабушка до сих пор ткет на ручном ткацком станке.

Мои ученики вели себя выше всяких похвал. Их поведение сделало бы честь лучшим школам. Денэм и Поттер, видимо, назначили себя старшими, ближе к двенадцати они стали ходить от группы к группе и всех собирать, а потом по моему сигналу повели класс к станции метро.

Держать рот на замке больше двух часов — нелегкая задача, в поезде они мигом ожили и с шумом и гамом, словно вырвавшиеся на волю мартышки, принялись обсуждать экскурсию. Иногда до меня долетало ставшее теперь обычным «учитель сказал…», и категоричность, с какой произносились эти слова, беспрестанно напоминала о лежавшей на моих плечах ответственности. Все сказанное мной они принимали полностью и безоговорочно, потому что приняли меня. «Учитель сказал» — теперь эта печать исключала для них всякие сомнения.

У школы ребята разбежались: кто в столовую, кто домой, а мы с Джиллиан пошли в учительскую. На обратном пути я ее почти не видел, и когда мы наконец сели и достали бутерброды, она призналась мне, что получила от экскурсии редкое удовольствие.

 — Никогда не думала, Рик, что это будет так чудесно — побыть с ними вне школы.

 — Отлично вас понимаю. Они замечательные мальчишки и девчонки — миссис Дру совершенно права.

 — Дело даже не в этом. На обратном пути я разговаривала с Мойрой Джозеф и Эффи Крук. Разговор шел на равных, у меня даже возникло странное чувство, что они знают о жизни больше, чем я.

 — Ничего удивительного. Мать Мойры больше двух месяцев лежит в больнице, кажется с туберкулезом, и на Мойре — весь дом. Двое младших учатся в начальной школе неподалеку, она их забирает и каждый день должна уходить с уроков пораньше, с разрешения директора.

 — Господи, как это ужасно!

 — Едва ли это ей в тягость. Скорее наоборот. Она мне рассказывала, что отец, мол, не нахвалится, как она готовит. По-моему, подходить ко всем с одной меркой и считать их всех детьми — это ошибка.

 — Ну, я бы их так называть не стала, по крайней мере многих. Ваша Памела Дэр, я заметила, влюбилась в вас вполне по-взрослому.

Я смотрел на нее, не зная, что сказать. Женщинам иногда такое приходит в голову!

 — А вы разве этого не заметили? — Она улыбалась, но голос звучал серьезно.

 — Нет. Ко всем в классе я отношусь одинаково и не давал никакого повода…

 — Не будьте наивны, Рик. Конечно, не давали, но разве это имеет значение? Такое случается часто, вы не первый. Наверняка и среди моих малышей есть такие, которые умирают от любви ко мне. — И она залилась своим серебристым смехом. Разве будешь на нее сердиться? — Я слышала, в метро вам немного попортили нервы.

 — Ну, это мелочи. — Я рассказал о случае в вагоне и как Памела лихо поставила дамочек на место. Джиллиан посмотрела на меня долгим, внимательным взглядом.

 — Рик, похоже, как раз вы и считаете, что они дети. Но Памела Дэр не ребенок, уверяю вас. Она женщина, в полном смысле слова.

 — Не знаю, Джиллиан, не знаю. Я, по крайней мере, ничего особенного в этом ее поступке не нахожу.

 — Думайте как хотите. Впрочем, винить эту девочку не в чем — далеко не всякая устоит перед таким мужчиной.

Одна фраза — и вдруг все изменилось. В отношениях между нами возникло что-то новое, неожиданное. Я и обрадовался, и смутился. Под каким-то глупым предлогом я быстро покинул учительскую и пошел в свой класс. Нужно было собраться с мыслями. Ее слова застали меня врасплох. А может, я просто наивен и спешу с выводами, придаю обычной фразе слишком много значения? Джиллиан мне очень нравилась. Хорошие товарищеские отношения между нами были для меня светом в окошке, и я искренне желал эту дружбу сберечь.

Не скажу, что в Англии я вел аскетический образ жизни. В студенческие годы у меня были подруги, отношения наши носили временный характер, и обе стороны так на них и смотрели. А когда начались напряженные летные будни и каждый вылет мог оказаться последним, секс стал неотъемлемой частью нашей жизни. Как и мои коллеги, я встречался с девушками, цвет моей кожи не играл никакой роли. Собственно, он мне даже помогал. К тому же я был хорошим спортсменом: играл в регби, футбол, теннис, крикет, занимался легкой атлетикой. Так что в отношениях с женщинами у меня были свои преимущества. Кое-кто из моих менее везучих коллег не без зависти намекал: женщинам просто охота проверить, правда ли, мол, что в постели негры не знают себе равных. На самом деле жизнь свела меня с несколькими милыми девушками, и я искренне надеюсь, что не приобрел сомнительной репутации героя-любовника.

Но все это в прошлом. Сейчас надо было приспосабливаться к новым, совершенно иным условиям, и каждый шаг приходилось тщательно обдумывать. Я нередко замечал неодобрение на лицах англичан, когда они видели белую девушку в обществе негра. Случай в метро — прекрасное тому подтверждение. Сидеть с Джиллиан в тишине учительской — одно дело. Подставлять ее под недобрые взгляды мстительных обывателей — совсем другое. Долго ли продержится наш союз? Ведь эти злобные, презрительные взгляды означают одно: ты вывалялась в грязи, растоптала собственное достоинство, твое поведение — позор для женщины! Не дрогнуть перед таким натиском могут только очень сильные духом.

Казалось, в Англии действует неписаный закон, по которому любой физически здоровый негр, живущий здесь, должен быть от природы женоненавистником либо искусно делать вид, что женщины его не интересуют. А воспользуйся он услугами проституток или женщин легкого поведения, его немедленно заклеймят как низменного и растленного типа. Какая бесчеловечность! Нам отказывали в элементарном праве — быть мужчинами.