6 ноября. Севши за стол, разговаривали мы между прочим, как дурна красота без разума и как, напротив того, она усугубляется и от часу более к себе привлекает, ежели при ней есть и разум. […]
16 ноября.…прочел я его высочеству в летописице г-на Ломоносова краткое изображение, каких свойств был государь Петр Великий, его прадед. Приметя, что изволил слушать охотно, прочел я то же еще два раза. […]
20 ноября. За обедом разговаривали долго о химии и о исканьи философического камня, о продолжении жизни человеческой и тому подобном. […]
26 ноября. Припомнил я государю и о ужине в день тезоименитства ее величества, толкуя, что всегда, будучи в публике, надобно ему памятовать, что всех глаза на него смотрят; что все по движениям его, по разговорам, по взглядам, по ухваткам, по поступкам заключают о его нраве и меряют по тому будущую свою надежду. […]
27 ноября. Во время убиранья волос читал я его высочеству Вольтерову историю о государе Петре Великом, приключения 1706, [1]707 и [1]708 годов. Очень я доволен был вниманием его высочества при сем чтении. […]
1 декабря. После ученья с танцовщиком Гранже твердить изволил его высочество роль свою из балета. […]
5 декабря. Возвратясь к себе, изволил государь сесть со мною у учительного стола и просил меня, чтоб я почитал ему вчерашнюю книжку. Читал я его высочеству главы о науках, о пользе учения, о почтении ученым людям и о библиотеках….Разговаривали мы о поединках. При том говорил я государю, что ни в котором государстве они не дозволены; что во всех регламентах положена тому смертная казнь, кто на поединке убьет своего соперника; что особливо в немецкой земле часто они бывают за самые безделицы, по одному только ложному понятию о честолюбии; что со всем тем бывают иногда случаи, где подлинно по принятым нашим мнениям честь обязывает вынуть шпагу; что ныне везде уже поединки не в таком обыкновении; что люди стали уже поумнее, поосновательнее и попросвещеннее. Его высочество, выслушав сие, спросить изволил: Как-то мне быть, как дойдет случай выйтить на поединок? Говорили все мы, сколько нас было, что великому князю, конечно, такой необходимости никогда не будет: с равным себе встретиться и так жестоко поссориться, конечно, ему не случится, с вышним себе никогда не увидеться, а нижнему или подчиненному прощать надобно, когда сделает ему досаду, великодушие того требует. […]
8 декабря. Мне кажется, что я нигде не упоминал еще о знаках своих, которые я в математических его высочества тетрадях ставлю. Когда очень хорошо изволит учиться, то положен у меня знак NB 1; когда хорошо, NB; когда посредственно, +; когда дурно, 0. Такие значки нарочно завсегда я ставлю, чтоб тем побудить великого князя к большей прилежности, когда он видит, что и по прошествии некоторого времени знать будет можно, как он учился. Примечаю, что и не излишняя взятая мною сия предосторожность. По окончании учения обыкновенно изволит дожидаться и заглядывать, какой я знак поставлю. […]
12 декабря. Потом читал я его высочеству Вольтерову историю о государе Петре Великом, о трудах его и установлениях в 1718 году, по смерти царевичевой[8]. Дело царевичево совсем пропустил я и не читал великому князю. […]
16 декабря. Его высочество изволил проснуться в семь часов. Одевшись, изволил пойтить в учительную комнату и смотреть там со мною из окошка, как Измайловские[9] мимо на караул маршировали. Между тем черни человек двадцать скопилось перед окном и глядели на его высочество. Государь, приметя сие, изволил сказать мне: Я чаю, теперь они обо мне рассуждают. Хотели бы они, думаю, знать, о чем я стоя с тобою разговариваю. Говорил я государю, что весь народ жаден его видеть и сердечно его любит, что, конечно, желает и знать, о чем он изволит и разговаривать, дабы тем более еще радоваться. Надобно только стараться, продолжал я, чтоб поступки, упражнения и рассуждения ваши были всегда такие, чтоб служили к народной радости. А народ все ведает, что у вас ни происходит.
Можете сие некоторым образом из того заключить, что я многое знаю, что во младенчестве вашем у вас делалось, хотя тогда нога моя у вас в комнатах не бывала; все доходило до меня по слухам, кои тогда по городу носились. Желание народа такое, присовокупил я нарочно мужичьим наречием, «штобы Павел Петрович был в свово прадедушку царя Петра Алексеевича». Великий князь, слушаючи прилежно, сказать на сие изволил: Не дурного и хотят они. […]
1765 г.
16 января. После обеда такоже все время его высочество очень был весел. Изволил поскакивать и кое-чем забавляться. Вечер дню не соответствовал; пошли мы на куртаг[10]. Ее величество [Екатерина II] изволила там присутствовать и играть в пикет с чужестранными министрами и с некоторыми из здешних знатных. Его высочество изволил стоять тут же в кругу. Сперва весел был: разговаривал с министрами и из наших с князем Петром Ивановичем Репниным, с вице-канцлером [Александром Михайловичем Голицыным], с графами Петром и Иваном Григорьевичем Чернышевыми. Наконец скучилось ему. Зачал подзывать Никиту Ивановича [Панина] домой. Его превосходительству хотелось дождаться того, как государыня изволит ретироваться, и для того отказывал ему. Зачал великий князь с ножки на ножку переступать, помигивать и смотреть на плафон, чтоб скрыть свое нетерпение. Между тем очень оно видно было, и собирающиеся на глазах тучки еще более оное показывали. Никита Иванович принужден был идтить с его высочеством. Как скоро добрались мы до своих пределов и вошли в желтую комнату, остановились все. Никита Иванович приказал с великого князя снять тут шпагу и чтоб он далее никуда не ходил. Дав ему наижесточайший выговор, оборотился к нам и сказал, чтоб мы на сей вечер великого князя все оставили и никто не говорил бы с ним ни слова. […]
17 января. После обеда, в четвертом часу, изволил его высочество сесть за учения. У меня очень хорошо учился. Окончив свое дело, изволил говорить мне о вчерашнем своем поступке, что он весьма сожалеет, что оное сделалось, что показалось ему поздно и скучно; не мог преодолеть себя, изволил просить у меня наигорячнейшим и повереннейшим образом совета, как бы сделать, чтоб таковых, как сам он выговаривать изволил, проказ вперед не было. Отвечал я его высочеству: «Иного способа я, милостивый государь, не знаю, как только что когда в публике придет к вам такое нетерпение и такая скука, то дайте тотчас волю вашему рассуждению: представьте себе, что полчаса или четверть часа разницы никакой почти не делают; что вы от того ни занеможете, ни похудеете; что все на вас смотрят и, приметя такое нетерпение и малодушие, после называть станут ребенком и никакого почтения иметь не будут. Скажут, что-де его высочеству одиннадцатый год уже, а ведет себя как пятилетний мальчик: знать что вперед надежды на него не много. Сверх того, милостивый государь, – продолжал я, – вы уже чрез искусство знаете, что всякий раз, как вы такой поступок сделаете, ужинаете вы позже и опочивать ложитесь гораздо позже, и все на вас сердятся и показывают свое неудовольствие, и так вместо мнимого вами выигрыша изволите видеть явный во всем проигрыш и весьма худые следствия. Я уверен, что когда ваше высочество во время первого к вам приступа нетерпения оными рассуждениями вооружиться изволите, то, конечно, неприятеля далеко отгоните, и никогда мы вас от него побежденным не увидим». Выслушавши сию проповедь со вниманием, бросился ко мне его высочество и, целуя, изволил уверять меня, что он не преминет предложенные от меня наставления при первом случае произвести в действо и употребить в свою пользу. […]
24 февраля. Перед обедом изволил его высочество ходить со мною в парадные свои комнаты смотреть принесенный из Летнего дворца корабль. Оный корабль принесен был на руках его высочества гребцами. Гребцы все ребята видные, и государь весьма любовался ими. Не оставил я присоединить к тому и свои похвалы, дабы его высочеству с хорошей стороны представить народ российский. […]
