Молодая великая княгиня в весьма короткое время вполне овладела умом великого князя, что одинаково не понравилось как императрице, так и народу; первой потому что она ей показалась интриганкой, а второму потому что она им видимо пренебрегала. Никто тогда не предвидел, что ее карьера скоро кончится, так как никто не знал, что ее мать скрыла то обстоятельство, которое препятствовало ей дать престолу наследника. Мне впоследствии в Германии сообщили об этом следующее: принцесса родилась с неестественным наростом хвостца, который увеличивался с ростом и становился весьма тревожным. По этому поводу были спрошены первые хирурги Европы, но безуспешно. Наконец, явился какой-то шарлатан из Брауншвейга, осмотрел ребенка и обещал удалить этот нарост. Он велел изготовить род сиденья из железа и посадил туда бедную крошку с такою силою, что хвостец переломился и провалился вовнутрь тела. Девочка чуть не умерла от этой ужасной операции, но, хотя ее тогда вылечили, она должна была умереть с выходом замуж; действительно, при первых же родах ребенок был остановлен внутренним препятствием, о котором никто не знал и которое нельзя было устранить. Великая княгиня выказала в последние минуты необычайный героизм, требуя, чтобы ею пожертвовали ради ребенка. Это был сын, но жертва матери не могла его спасти. Это происшествие описывалось различно, но то, что я рассказываю, – истина….Горе великого князя не знало границ.

Из переписки Екатерины II:

Я начала с того, что предлагала [овдовевшему великому князю Петру Петровичу] путешествия и всяческие способы, дабы рассеяться, но в конце концов сказала; мертвые мертвы, и надобно думать о живых. Потеряв веру в счастье, не лучше ли вновь попытаться обрести ее? Посмотрим на что-нибудь другое. Да у меня уже и припасено кое-что в кармане, истинное сокровище. Неужели ему не любопытно, каково оно? Брюнетка или блондинка, большая или маленькая?

Из письма великого князя Павла Петровича Екатерине II из Берлина, 1776 г.:

Мой выбор сделан. Препоручаю невесту свою в милость Вашу и прошу о сохранении ее ко мне. Что касается до наружности, то могу сказать, что я выбором своим не остыжу Вас; мне о сем дурно теперь говорить, ибо, может быть, я пристрастен. Но сие глас общий. Что же касается до сердца ее, то имеет она его весьма чувствительное и нежное, что я видел из разных сцен между роднею и ею.

Из письма великого князя Павла Петровича невесте, принцессе Вюртембергской Софии Доротее:

Всякое проявление твоей дружбы, мой милый друг, крайне драгоценно для меня, и клянусь тебе, что с каждым днем все более люблю тебя. Да благословит Бог наш союз так же, как Он создал его.

Из письма принцессы Вюртембергской Софии Доротеи, в будущем великой княгини Марии Федоровны, жениху, великому князю Павлу Петровичу:

Я не могу лечь, мой дорогой и обожаемый князь, не сказавши Вам еще раз, что я до безумия люблю и обожаю Вас; моя дружба к Вам, моя любовь, моя привязанность к Вам еще более возросла после разговора, который был у нас сегодня вечером. Богу известно, каким счастьем представляется для меня вскоре принадлежать Вам; вся моя жизнь будет служить Вам доказательством моих нежных чувств; да, дорогой, обожаемый, драгоценный князь, вся моя жизнь будет служить лишь для того, чтобы явить Вам доказательства той нежной привязанности и любви, которые мое сердце будет постоянно питать к Вам….

Из письма великой княгини Марии Федоровны подруге:

Великий князь, очаровательнейший из мужей, кланяется вам. Я очень рада, что вы его не знаете, вы не могли бы не полюбить его, и я стала бы его ревновать. Дорогой мой муж – ангел. Я люблю его до безумия.

Из дипломатической депеши Джеймса Гарриса от 3 октября 1778 г.:

Так как характер настоящей великой княгини совершенно противуположен нраву покойной, то и великий князь является теперь в совершенно ином свете. Мария Федоровна кротка, приветлива и глубоко проникнута сознанием супружеских уз.

Из переписки Екатерины II:

Я пристрастилась к этой очаровательной принцессе, в буквальном смысле слова пристрастилась. Она именно такова, какую желали: стройность нимфы; цвет лица – цвет лилии, с румянцем розы; прелестнейшая кожа в свете; высокий рост с соразмерною полнотою, и при этом легкость поступи; кротость, доброта сердца и искренность выражаются на ее лице. Все от нее в восторге, и тот, кто ее не полюбит, будет не прав, так как она создана для того и делает все, чтобы быть любимою. Одним словом, моя принцесса представляет собою все, чего я желала, и я довольна.

Из воспоминаний французского дипломата Луи Филиппа Сегюра о Павловске:

Никогда ни одно честное семейство не встречало так непринужденно, любезно и просто гостей: на обедах, балах, спектаклях, празднествах – на всем лежал отпечаток приличия и благородства, лучшего тона и самого изысканного вкуса.

Из письма великого князя Павла Петровича архиепископу о. Платону 1777 г., накануне рождения первого сына Александра:

Молите теперь Бога о подвиге, которым счастие и удовольствие мое усугубляется удовольствием общим. Начало декабря началом будет отеческого для меня звания. Сколь велико оное по пространству новых возлагаемых чрез сие от Бога на меня должностей!..Мы, слава Богу, здоровы и наслаждаемся взаимною дружбой спокойствием, происходящим от чистой совести. Пожелайте и молите Бога, чтоб Он нам навеки ее сохранил, без чего ни пользы, ни славы быть не может.

Из переписки Иосифа II Австрийского:

Великий князь гораздо более достоин внимания, чем думают за границею; его супруга очень хороша собою и как бы создана для занимаемого ею положения; они живут в полном согласии: украшением этого брака служат два сына[24]. Императрица много занимается последними; им предоставлено столько свободы, сколько нужно для развития их умственных способностей и для укрепления их здоровья. […]

Чем короче я знакомлюсь с нею [великой княгиней Марией Федоровной], тем более я ее уважаю. Она отличается редким характером и умом, к тому же очень хороша собою и держит себя отлично. Если бы я десять лет тому назад мог найти или вообразить себе подобную ей принцессу, я бы женился на ней без затруднения; она соответствовала бы моему положению; мне кажется, что сказать более нельзя.

Из «Записок» Федора Николаевича Голицына:

Нежность и любовь между великим князем и его супругою были совершены. Невозможно, кажется, пребывать в сожитии согласнее, как они долгое время пребывали. Мы не могли на столь счастливое супружество довольно нарадоваться, и сие имело великое влияние над петербургскою публикою и усугубило во всех усердие и любовь к их будущему государю. […]

Когда мы, придворные кавалеры, дежурили у их высочеств, в Павловске или в Гатчине, надобно было иногда поостерегаться, хотя обхождение с нами было милостивое. О государыне Марии Федоровне я смело скажу, что редко я видывал особы благонравнее и добродетельнее. Терпение же ее в иных случаях было примерное. Она была всегда ровна. Я могу о себе сказать, что получал от нее нередко знаки ее благоволения. Она жаловала всегда читать и нередко изволила брать у меня книги и со мною советоваться. Распределение времени ее было так аккуратно, что она никогда без занятия не оставалась. Любимое ее упражнение было гравировать на камнях, и она до большого совершенства изволила достигнуть в сем искусстве. Порядок, установленный у великого князя, был, если можно сказать, в такой уже точности, что все распределено было по часам, и он сам тому служил примером. Если изволит приказать прийти в четыре часа поутру, чтобы ехать верхом, то верно, как скоро ударят часы, он уже готов и выйдет. Впрочем, придворным было приятно. Оба сии увеселительные дворца отделаны с большим вкусом; сады прекрасные, и даже чудно, что под таким суровым климатом и на такой неплодородной и болотистой земле, помощью искусства и сбережения, могли их привести до такого совершенства.