Из дневника Семена Андреевича Порошина:
22 сентября [1764 г.]. День коронования ее императорского величества….Того дня в зале был большой фигурный стол. Его высочество с государынею изволил кушать на троне, где во все время стола стоял у него за стулом и раскладывал ему кушанье его превосходительство Никита Иванович Панин.
Из воспоминаний церемониймейстера павловского двора Федора Гавриловича Головкина:
Его [Павла Петровича] воспитание было поручено графу Панину, впоследствии министру иностранных дел, приобретшему во время своего посольства в Швеции репутацию даровитого дипломата. Этот выбор делал честь как императрице, так и графу Панину, ибо последний принял участие в заговоре, посадившем ее на престол, с условием, что она, до совершеннолетия великого князя, примет на себя только регентство. Было ли поведение гувернера последствием его добродетели или же его честолюбия – во всяком случае надо было твердо верить в его честность, рассчитывая на то, что принесенная им в конце концов присяга заставит его отречься от замысла, который должен был возвести так высоко его счастье и славу.
Из «Записок» Августа Коцебу:
Когда престарелый граф Панин, руководитель его [Павла] юности, лежал на смертном одре, великий князь, имевший к нему сыновнее почтение, не покидал его постели, закрыл его глаза и горько плакал.
Священник о. Платон
Из «Записок» Августа Коцебу:
Он был муж по сердцу Божию, а народ окружал его, как святыню.
Из дневника Семена Андреевича Порошина:
20 сентября [1764 г.]. День рождения его императорского высочества: минуло десять лет. Поутру отец Платон говорил его высочеству в покоях его небольшое поздравление, весьма разумно сложенное. Потом пошли к ее величеству на половину, оттуда за ее величеством к обедне. По окончании божественной службы говорил отец Платон проповедь на тему из чтенного Евангелия: в терпении стяжите души ваша. Оной проповедью ее величество приведена была в слезы, и многие из слушателей плакали, когда проповедник на конце предлагал о терпении ее величества в понесении трудов для пользы и безопасности отечества, о успехах его высочества в преподаваемых ему науках и о следующей оттуда надежде российской.
Из «Записок» Никиты Ивановича Панина:
Какие он здравые мысли, какую здравую голову имеет. Дай Бог только, чтоб этот человек духовный у нас не испортился, обращаяся между прочими, в числе которых всяких довольно.
Семен Андреевич Порошин
Из дневника Семена Андреевича Порошина:
Я как честный человек нелицемерно уверяю, что при всех моих с его императорским высочеством [наследником Павлом Петровичем] обращениях и разговорах единственно всегда пред глазами своими имел я намерение, чтобы вкоренить в нежное его сердце любовь к российскому народу, почтение к истинным достоинствам, снисхождение к человеческим слабостям и строгое последование добродетели, отнять во многих случаях предубеждения, почитаемые от легкомысленных за непреоборимые истины, и, сколько можно, обогатить разум его разными полезными знаниями и сведениями. К сему все мои силы и все способности посвящены были. Был при его императорском высочестве почти безотлучно, дабы не упустить ни одного случая к оному, как мне казалось, обществу небесполезному намерению, и лишал себя для того бесчисленных забав и увеселений, к коим зовут меня и лета мои, и мои обстоятельства. […]
…неприятно, когда человек с усердием и с неусыпными трудами наилучшее и наисущественнейшее из нужных учений выбирая предложить старается, а учащийся, нимало тому не прилепляясь, совсем в дело не входит и о мельчайших безделках между тем помышляет. Но чего в таких нежных летах переменить или по крайней мере поправить нельзя? Я сам перед собою извиняюсь, что отступил в краткой сей рефлекции, разгорячась несколько.
Образование
Из дневника Семена Андреевича Порошина:
1764 г.
28 сентября. За чаем зашел у нас разговор о мешании чужестранных слов в язык свой. Тут весьма остроумно сказал государь, что иные русские в разговорах своих мешают столько слов французских, что кажется, будто говорят французы и между французских слов употребляют русские. Также говорили, что иные столь малосильны в своем языке, что все с чужестранного от слова до слова переводят… […]
29 сентября.…В исходе осьмого часа сели ужинать. Тут в разговорах между прочим доносил я его высочеству, какое скаредное и болотистое место там было, где ныне прекрасная улица, что Большой Морскою называется. Потом зашла речь о строениях и о дорогах. Я его высочеству рассказывал о крепости старинных зданий, о Аппианской дороге в Италии, о канале Лангедокском, о нашем Ладожском и как у нас при государе Петре Великом, его прадеде, за крепостью в строении и за обжигом и приготовлением кирпича крепко смотрели. Откушавши, попрыгал несколько его высочество и лег опочивать. […]
30 сентября.…часу в четвертом в половине сел учиться. У меня очень хорошо учился; начал вычитание долей. Сего дни при учении у меня сам его высочество изволил сделать примечание, что, когда неравное число или нечетное вычтешь из числа равного или четного, остаток всегда будет нечет. Его высочеству и прежде неоднократно сему подобные острые примечания делать случалось. Если б его высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем. Государь великий князь был бы в математике ныне гораздо далее, потому что прежде меня еще задолго начал арифметику….Я стараюсь его высочеству показать причину и основание каждого действия, чем рассуждение весьма острится. В сие и сам он весьма охотно вникает и с большой легкостью пройденное на мысль себе приводит.
…В осьмом часу сели ужинать. Его высочество изволил рассказывать мне о купленной для него библиотеке у министра нашего при датском дворе барона Корфа. Сия библиотека состоит из тридцати шести тысяч книг. […]
1 октября. У нас за столом сего дня говорили о представленной в Москве кавалерами трагедии и о балете, также рассуждали и вообще о театре. После стола тотчас изволил его высочество пойтить в парадный свой зал, куда принесен был сделанный по размеру совсем оснащенный корабль, длиною в 15 футов [около 4,5 м]: делан оный под смотрением корабельного мастера Качалова и подмастерья Никитина. Корабль показывал его высочеству его превосходительство г-н адмирал Семен Иванович Мордвинов. Порезвился несколько его высочество и в половине четвертого часа сел учиться. У меня и сего дня весьма хорошо учился. После учения изволил его высочество пойтить сам-друг со мною в зал к оному кораблю. Подле него стояла модель крепости ораниенбаумской. Я сказал его высочеству, что вот две крепости, сухопутная и крепость морская. Его высочество, тотчас перехватив у меня, изволил говорить, что я то с языка у него сорвал, что он хотел сказать то же самое. Потом изволил спросить меня: а кто выдумал строить сухопутные крепости? На сие доносил я его высочеству, что строение крепостей тогда началось, как начались между людьми раздоры; раздоры тогда начались, как в людях завелась ненависть; ненависть завелась тогда, как родились страсти, а страсти родились с человеком. При том напоминал я, чтоб его высочество тогдашних крепостей не изволил представлять себе такими, какову изволит видеть эту ораниенбаумскую; но что тогдашние крепости против этой были клетки; и что как укрепления от времени до времени переменялись, о том буду иметь честь подробно предложить, когда станем трактовать о фортификации. […]
8 октября.…доносил я его высочеству, сколько честных людей прежде сего от Тайной канцелярии пострадало и какие в делах оттого остановки были. Сие выслушав, изволил великий князь спрашивать: Где же теперь эта Тайная канцелярия? И как я ответствовал, что отменена, то паки спросить изволил: Давно ли и кем отменена она? Я доносил, что отменена государем Петром Третьим. На сие изволил сказать мне: Так поэтому покойный государь очень хорошее дело сделал, что отменил ее. Я ответствовал, что, конечно, много то честным людям сделало удовольствия и что многие непорядки отвращены тем. Тут изволил его высочество вспомнить о деле Мировичевом[3] и просил меня, чтоб я рассказал ему о нем подробно; однако я повторил ему только то, что он знал уже, и начал другой разговор, не признав за потребное много о том распространяться.
