Один из таких специалистов как раз в упор разглядывал меня. Толстый, словно обожравшийся не в меру боров, с маленькими, бегающими глазками. В кожаном, красного цвета фартуке на голое тело. С волосатыми и жирными, словно гитолайские окорока, ногами. Омерзительный тип.

Один из двоих тащивших меня надзирателей ткнул два раза мне в шею элетрошокером. Я на несколько секунд перестал воспринимать происходящее. Надзиратели, выключив предварительно энергонаручники, закрепили мое бесчувственное тело на специально для этого приспособленном х-образном кресте.

В чувство я пришел мгновенно. Еще бы! Когда твое тело волна за волной пронизывают болевые импульсы, трудно остаться безучастным. Такое ощущение, словно тебя разорвали на множество мелких кусочков и каждый из этих кусочков начинают поджаривать. Поджаривать электрическим током.

Тут уж я не сдерживался. Заорал во всю мощь своих легких.

Боль прошла так же внезапно, как наступила. Когда я спустя несколько секунд смог сфокусировать взгляд, то увидел прямо перед собой противную жирную морду. Морду моего палача. Больше никого в камере пыток не было. Надзиратели ушли.

– Какой, однако, слабонервный народ пошел, – удивилась харя и внезапно громко захохотала.

От хохота жирные телеса толстяка затряслись, слов но студень на горячей сковородке. Большие, словно у женщины, груди выпали из лямок фартука. Пузатый живот заходил ходуном.

– То ли еще будет, дорогой! Первый раз получить порцию экзоболи не так уж страшно. Не знаешь, что тебя ждет. Второй раз гораздо хуже. Неприятнее второй-то раз. Го-раз-до неприятнее.

– Послушай, кусок окорока. Я человек злопамятный, и мой тебе совет – не зли меня, – слишком самоуверенно, никак не соответствуя той роли раба, которую я должен был играть, заявил я.

Толстяк от возмущения чуть не проглотил язык. Это уже чересчур! Такого он еще не видел! Чтобы им командовали? Ему угрожали?

Жирный был прав – переносить боль второй раз оказалось гораздо труднее. Намного труднее. Я орал так, словно наступил конец света. Словно хотел перекричать всех Пиренейских ревунов. Словно старался вместе с воздухом выдохнуть и легкие.

Когда спустя несколько минут после отключения экзопластера я стал видеть, то разговаривать мог уже только шепотом.

Жирный стоял спиной ко мне и деловито перебирал какие-то приспособления на стеклянном столе. Почувствовав, что я пришел в себя, он повернулся и с довольным видом сказал:

– Ну как, свинья, очухался? Будешь угрожать еще?

– Я не свинья, жирный ублюдок, я – Леон Джаггер. Некоторые еще зовут меня Костоломом.

– Наслышан, наслышан, – к моему удивлению, Толстяк не потянулся к рубильнику, включающему экзопластер. – За это ты сейчас и страдаешь. Мой большой друг Отстой просил позаботиться о тебе особо. За Стероида позаботиться. И за покалеченного Крота тоже.

– Что, и тебе он тоже “большой друг”, этот Отстой? Я думал, его любовником был лишь тупой бедняга Стероид.

После моих слов жирное лицо толстяка перекосила гримаса ненависти. С силой сжав большие, похожие на зубоврачебные кусачки, он замахнулся. Однако не ударил. Сдержался. Это еще успеется. У него вся ночь впереди. Много ночей впереди.

– Подожди, ты у меня еще запоешь по-другому, – с угрозой в голосе предупредил он. – Соловьем иканейским запоешь. Еще будешь называть меня его Величеством и вашим Превосходительством. В ногах еще будешь ползать, свинья.

– Послушайте, ваше жирное Превосходительство, окорок ты ходячий, ни перед кем я еще не ползал и перед тобой, мешок с полусгнившим жиром, не собираюсь, – презрительно высказался я.

Толстяк даже посинел. Даже вроде и меньше в талии стал от возмущения. Отбросив в сторону зубоврачебные кусачки, он схватил со стола набор разноцветных щупов. Что это были за щупы, я знал. Приходилось на себе испытывать их действие. Тут уж не покричишь. Когда в ваши зубы втыкают эти изуверские приспособления, единственное, о чем мечтаешь, – это как бы побыстрее потерять сознание.

Злорадно ухмыльнувшись, Толстяк, колыхаясь всеми десятками килограммов излишнего веса, быстро подскочил ко мне. Он ткнул мне в лицо парализатор местного действия. Лицевые мышцы тут же потеряли чувствительность. Голову словно мгновенно заморозили. Заметив, что я достаточно парализован и, следовательно, не смогу его укусить, Жирный, предварительно раздвинув большим плоским ножом мои зубы, вставил мне в рот специальные распорки, похожие на искусственные челюсти. Теперь я уже был не в состоянии при всем своем желании закрыть рот, а Жирный мог преспокойно копаться в моих зубах. Точнее в нервах, которые в этих зубах находятся.

Удовлетворенный проделанной работой. Толстяк хмыкнул и, вытащив толстые волосатые пальцы из моего рта, стал пояснять:

– Ты, свинья, не переживай, убивать я тебя не стану. Имущество Великого господина Карнава надо беречь. Хранить как зеницу ока. Так что успокойся – сильно калечить я тебя не буду. Боли ты получишь предостаточно. Ты даже не можешь представить, сколько этой самой боли ты получишь. Но работать сможешь. Это я тебе гарантирую. Каждую ночь тебя будут приводить в эту уютную комнату, ты будешь умирать здесь в муках, проклинать тот день, когда появился на свет, но поутру ты, накачанный стимуляторами, как ни в чем не бывало отправишься на работу. Ты должен работать, что бы ни случилось. Отрабатывать те помои, которыми тебя кормят.

Я молчал. С распорками, вставленными в рот, особенно не поразглагольствуешь.

– Молчишь? – недоуменно спросил Жирный. – Ну, молчи, молчи. Где же она, твоя прыть?

Не получив ответа на свой вопрос, Жирный оторвал от остатков моего костюма левый рукав, взял со стола небольшой скальпель и со словами “Люблю я это дело”, полоснул им по моей руке. Брызнула ярко-красная струя, и Жирный, словно умирающий от жажды в знойной пустыне, припал к обильно бежавшей из раны крови. Меня едва не вырвало от этого зрелища. Так замутило, что сил нет, а Толстому хоть бы что.

Вдоволь напившись и заметив, что я на глазах начинаю бледнеть, он прекратил свой вампирский ужин. Аккуратно наложив жгут и заклеив рану на моей руке биопластырем, он заботливо поднес к моему лицу баночку с эфирным спиртом. В. нос ударил неприятный запах. В голове тотчас прояснилось.

– Ты смотри, не смей терять сознание, – предупредил Жирный, лицо которого, словно у ночного вампира, было вымазано свежей кровью, – всю свою боль ты должен переносить в здравом уме и твердой памяти.

Заметив, что я начинаю отходить, а лицо вновь становится чувствительным, толстяк приступил к делу. Разложив на столики свои садистские щупы в одном ему ведомом порядке, он принялся мучить меня. Втыкать по очереди в мои зубы свои зверские приспособления.

Это было ужасно больно. Очень больно. Я не терял сознания лишь потому, что Толстяк периодически подносил к моему носу баночку с эфирным спиртом. Боль от этой пытки была ужасная, но Жирному вскоре и этого показалось мало. Решив, что необходимо усилить мои ощущения, он вкатил мне в вену несколько кубиков викарбонала – вещества, многократно обостряющего восприятие человека.

И боль тоже обостряющего.

Сколько длилась пытка Жирного, я не знаю. Мне показалось, что целую вечность, хотя на самом деле, наверное, прошло не так уж много времени. Время, оно вообще имеет свойство течь неравномерно. Когда ты счастлив, оно летит, словно быстрокрылая птица, когда ты страдаешь, ползет как марокканская улитка.

Решив наконец, что я получил на сегодня достаточно, толстый оставил меня в покое. Да и то сказать – решил он правильно. Я хоть и был в сознании, но признаков жизни уже не подавал. Лишь смотрел в потолок бессмысленным взглядом, не понимая, что происходит вокруг.

Выдернув одним грубым движением челюстные распорки из моего рта, Жирный биопистолетом сделал мне несколько инъекций стимулятора. После этого, решив, что на сегодня все и ему пора отдохнуть, Толстяк отключил зажимы, державшие меня на х-кресте.

Это, конечно, он сделал, не подумав. Необдуманно поступил Толстяк. Если бы он взял в руки дистанционное управление энергонаручниками, а потом уже отключил зажимы – все было бы нормально. Пока я, обессиленный, падал с х-образного креста, он бы успел включил силовое поле, соединяющее браслеты наручников. Смог бы снова завязать меня в шанхайский узел.