— И все-таки, почему? — спросил Петтер, очерчивая пальцем мою грудь. Хм, нужно сделать ему крем от мозолей…

Резковатый аромат эвкалипта давал знать, что Петтер не отступится.

Я вздохнула (вот настырный!) и пошевелилась, устраиваясь поудобнее.

— Могу я просто ощутить себя женщиной? Не ценной вещью, не добычей, не грелкой для постели… — голос мой дрогнул.

— Мирра? — Петтер встревоженно заглянул мне в лицо. — Что случилось?

Я только помотала головой.

— Ничего.

— Вы ведь… ни с кем и никогда. — Прозвучало это не как вопрос, а как утверждение. Он покраснел, как мальчишка (хотя почему «как»?), и отвел взгляд. — Ну, кроме господина полковника.

— Откуда вы знаете? — не сдержала любопытства я.

— Я же не слепой и не глухой, — дернул плечом он. — О вас ничего такого даже не говорили. И что я, не вижу, что ли?

Мне стало смешно.

— Какой вы проницательный! — иронически проговорила я, проводя пальцами по его виску, щеке. — Справки наводили?

— Мирра! — он перехватил мою руку, серьезно заглянул в глаза. — Не нужно. Я же люблю вас!

— Петтер, — я предпочла «не услышать» признание, которое сорвалось с его губ так же легко, как лишняя капля из пузырька с маслом. — Какое вам дело? Не надо вопросов.

И потянулась к нему. Он ответил на поцелуй, но хмурая морщинка между бровей не разгладилась…

Бессонная ночь не прошла даром, и в какой-то момент я попросту выключилась.

Открыв глаза, я не сразу поняла, где нахожусь и что со мной. Кожаный, древесно-амбровый аромат, крепкие мужские объятия, мягкий мех под спиной…

И только встретившись взглядом с Петтером, вспомнила все.

— Проснулись? — шепнул юноша, целуя меня в уголок губ.

По стеклам машины стучал дождь, надсадно завывал ветер.

— Да, — откликнулась я, пытаясь разобраться в каше чувств и ощущений. Все вперемешку: ванильно-бензойная расслабленность и лимонное смущение, шоколадное удовольствие и камфарно-перечный стыд. Так и не разобравшись, я поинтересовалась наигранно-беспечным тоном: — Который час?

— Около двенадцати, — ответил Петтер, бросив взгляд на запястье. Он был абсолютно голый, но не снял часы, и почему-то это заставило меня покраснеть.

— Вы не замерзли, Петтер? — спросила я, стараясь скрыть замешательство. Смотреть на него было… неловко?

В одном Петтер был прав: я никогда («Никогда раньше!» — поправила я себя) не изменяла мужу, так что понятия не имела, как держаться с любовником.

— Не замерз, — Петтер пошевелился, разжал руки. Спросил, не глядя на меня: — Уже жалеете?

— Нет, — ответила я, сама не зная, правду ли говорю.

Отвернувшись, я принялась приводить в порядок волосы. Половина шпилек потерялась, так что пришлось вынуть и остальные.

— Ясно, — проронил Петтер, собирая разбросанную одежду. От него повеяло горьковатым ароматом горящих листьев. Сожаление? Разочарование?

Одевались мы в молчании — неуклюже, путаясь в рукавах и пропуская пуговицы.

И так же молча возвращались в Ингойю. Петтер мчал вперед, почти до хруста сжимая руль. Я же делала вид, что пристально смотрю в окно.

Неловкость словно припорошила пеплом все, что между нами было.

Петтер резко затормозил возле «Уртехюс».

— Приехали, госпожа Мирра, — глухо сообщил он, глядя прямо перед собой. Пахло от него кедром и крепким чаем. Упрямство.

И снова это «госпожа», хотя мы были одни.

Я глубоко вздохнула, пытаясь сообразить, что сказать. И не нашла ничего лучше, чем:

— Спасибо вам, Петтер.

— За что? — он усмехнулся, но как-то криво, невесело. Затем повернулся ко мне. Глаза его странно блестели.

— За все, — я сделала неопределенный жест рукой. И отвернулась, не в силах выносить его пристальный взгляд. Потянулась к двери, пробормотала поспешно: — Спасибо. Я пойду.

— Мирра! — Петтер порывисто схватил меня за руку.

— Да, Петтер! — я заставила себя посмотреть ему в глаза. Или это он притянул мой взгляд?

Темные волосы встрепаны, губы упрямо сжаты. И запах — резкий, с нотами скипидара и остро-сладкого имбиря.

— Не смейте жалеть, слышите? — Петтер говорил тихо, но в голосе звенел металл. — Можете меня ненавидеть. Только не жалейте о том, что у нас было!

А меня вдруг обуяла злость. Почему он считает, что мне легко?!

— Прекратите! — потребовала я резко.

Он бессильно уронил руку, отвернулся.

— Извините.

Петтер выскочил наружу. Хлопнула дверца, и я с силой зажмурилась.

Боги, милосердные мои боги, я же сама этого хотела! Почему же теперь мне так плохо?

Выбравшись из автомобиля, я поискала взглядом Петтера… и замерла. Он что-то объяснял дюжему леденцу, стоящему на крыльце нашего дома.

Перепугалась я настолько, что сама не заметила, как оказалась рядом с ним, коснулась плеча.

Смутно знакомый констебль (надо думать, я видела его с инспектором Сольбрандом) подпирал спиной дверь и таращился на нас с любопытством. Это моментально меня отрезвило.

— Петтер, что случилось? — поинтересовалась я, пытаясь не паниковать. Что еще натворил Ингольв, раз в доме полиция?!

Петтер как-то замедленно обернулся. Бледный, растерянный, глаза расширены.

— Уннер умерла, — произнес он тихо. Пахло от него тревожной, холодной горечью полыни. — Ее нашли на пороге дома. Уже мертвую.

— Уннер? — признаюсь, в первый момент я испытала облегчение, что появление леденцов никак не связано с заговором. Потом потрясенно замерла. Мысли разбегались, как цыплята, и я никак не могла осознать, уместить в голове… Я слабо запротестовала: — Нет, не может быть!

Уннер, милая плутовка Уннер! Румяное личико, сладкий запах розы, заливистый смех…

— Может, — веско подтвердил леденец. — Непонятно только, кокнули ее, или того, самоубилась.

И горьковато-кислый запах — аир и лимон. Жадное любопытство.

Мне стало противно. Для этого человека смерть молодой девушки была всего лишь интересным эпизодом, поводом для сплетен.

Петтер напрягся, кажется, с трудом сдерживая гнев.

— Благодарю за информацию, — голос мой звучал сухо и официально. — Могу я поговорить с инспектором Сольбрандом?

Констебль сразу подтянулся.

— А его тут нету, — сообщил он с легким злорадством. Кажется, моя неприязнь от него не укрылась. — А инспектор Бернгард, того, велел идти к нему. Извольте.

И с почти издевательской вежливостью он наконец распахнул дверь…

Дом казался странно притихшим, только сверху, от спален, доносились голоса.

На шум выглянула Сольвейг, фыркнула и тут же снова скрылась на кухне. Как была, не снимая шубу, я направилась к лестнице.

— Куда? — леденец перегородил мне дорогу, растопырив руки.

Я смерила констебля холодным взглядом.

— Это мой дом. И я хочу пройти наверх.

Руки он опустил, но сдвинуться с места даже не подумал. Пахло от него злорадством — сладковато-пряным, с нотой жженого дерева. Надо думать, леденец наслаждался возможностью командовать людьми много выше себя по положению.

— Вы лучше того, одежку-то снимите, — с едва уловимой издевкой посоветовал он. — И ступайте в гостиную, обождите там.

— Благодарю, — ледяным тоном произнесла я. — Петтер, будьте добры, помогите мне раздеться.

— Да, госпожа Мирра, — он послушно протянул руки, двигаясь механически, словно во сне.

От него сухо и горько пахло нардом и тополиными почками. Словно комок в горле. Скорбь, сожаление, невозможность что-то изменить…

А меня внезапно затопило раздражение.

— Пойдемте, Петтер! — велела я резко.

Юноша вскинул на меня глаза и вдруг слабо улыбнулся.

— Как прикажете, госпожа Мирра, — откликнулся он.

От Петтера потянуло древесно-цветочным, словно замшевым, ароматом розового дерева. Как будто мальчишку что-то утешило.

— Эй, куда? — всполошился констебль. — Инспектор приказал, чтоб жениха сразу к нему доставили!

Слово «жених» отчего-то резануло слух. А потом мне стало совестно. Разве можно отнимать у бедняжки Уннер даже такую малость?