– Почему «Радужная стерлядь»? – спросила Ксения. – Это же форель бывает радужной…

– Потому что потому… – ответил Трешнев. – Не путай изящную словесность с ихтиологией. О постмодернизме слышала? Вот это как раз постмодернизьм.

– Денис Димитрóв! – Конец фамилии вездесущего писателя, поэта, журналиста, телеведущего и шоумена потонул в овациях.

– И чего они хлопают? – удивился Трешнев. – Неужели думают, что обошлось бы без Дениски? Во-первых, шорт-лист объявили ещё в апреле, а во-вторых и в-главных, ни Димитрóва вне премий, ни премий вне Димитрóва представить нельзя.

– Роман «Стрелочник».

Аплодисменты не доросли до уровня овации, но всё же звучали внушительно.

– В лонг-листе было три его романа. Намакулатурил за минувший год, – сообщил Трешнев.

– Литературу делают волы, – вставил благодушное слово Караванов.

– Выбрали почему-то этот, хотя все три, как вся проза Дениски, занудны и бесконечны. Сюжеты замысловато высосаны из пальца и утомляют, как разговор с пьяным.

– Почему ты называешь его Дениской? Он что, имеет какое-то отношение к «Денискиным рассказам» Драгунского? – спросила Ксения.

– Надеюсь, никакого, хотя вообще-то Димитрóв имеет отношение ко всему и всем в современной литературе. Вундеркинд.

В этот момент Денис Димитрóв, лениво спускавшийся к сцене с противоположной стороны галёрки, взошёл наконец на подиум, и Ксения, которая впервые видела его въяве, в удивлении захлопала глазами.

Румяный Димитрóв оказался долговязым, под два метра, причём одет он был в синие пионерские шорты с помочами, белую рубашку с каким-то значком, хотя и без галстука. На ногах у него были белые носки с красно-голубыми полосками и сандалии детского фасона, но явно не менее 46-го размера.

Лидер литературной производительности прошёл к креслу, где восседал Купряшин (председатель жюри вынужден был привстать), подал ему руку, потом направился к соперникам и также рукопожатием приветствовал вначале Абарбарова, а затем Горчаковского.

– Данияра Мальмет.

Очередная участница шорт-листа на сцену просто выпорхнула. Это была брюнетка с гладко зачёсанными волосами, в длинном бирюзовом платье, расшитом какими-то сложными узорами.

– Роман «Записки моей прабабушки, которая не умела писать».

Прижав руки к груди, Данияра сдержанно наклонила голову, перелетела к креслам и угнездилась в следующем из оставшихся свободных.

– Комментариев не будет? – спросила Ксения у Трешнева. – Или залюбовался освобождённой женщиной Востока?

– Вообще-то она из Калининграда. И от одежды не свободна, – заметил Трешнев. – Кажется, это её дебютный роман.

– Дебютный, – подтвердил Воля.

– Значит, у «Бестера» на неё есть некоторые виды…

– Она в «Парнас» несколько романов прислала, и этот тоже. Камельковский даже пытался сделать целую серию «Чёрные глаза», но, естественно, надо было подключить ещё одного-двух негров-негритянок, сочинить общий псевдоним… Но Данияра хотела только сама. А потом я ушёл. Кстати, она мне писала, что в «Бестер» тоже посылала. И, как видно, они договорились…

Не совсем понятное Ксении обсуждение литературной судьбы Данияры прервал истошный вопль незримого ведущего.

– Борис Савельевич Ребров!

– А разве он жив?! – непроизвольно воскликнула Ксения и со стыдливым испугом прикрыла рот ладонью. – Ой, я не то хотела сказать! Как хорошо, что он жив! И попал в шорт-лист!

Трешнев хмыкнул.

Легенда советской литературы, один из лидеров «лейтенантской» прозы поднимался по ступенькам на сцену, опираясь на толстую трость и худенькое плечо белокурой девушки в сарафане и во вьетнамках.

Василий Николаевич Купряшин бросился к ним, демонстрируя готовность помочь. Претенденты на премию тоже сделали сходные телодвижения, но это выглядело уже запоздалым, и они вернулись на исходные.

Ребров в сопровождении своей девушки и Купряшина медленно продвигался к креслам под столь же неспешно выговариваемое диктором название его романа.

– Роман «я 669 во 77 rus».

Очевидно, в зале многие мало что поняли, но на экране, как и в случаях с предыдущими лауреатами, вначале показали фотографию Реброва – фронтовую, в форме старшего лейтенанта танковых войск, а потом и обложку книги, где были изображены радиатор жигулёвской «шестёрки», следы от танковых гусениц и старик с чертами молодого Реброва, пьющий кока-колу на фоне горящего российского «Белого дома». Надписи на обложке кое-что проясняли…

Борис Ребров. «я 669 во 77 rus».

Трешнев и здесь помог:

– Мэтр написал книгу, как он после развала СССР в возрасте семидесяти с чем-то лет вынужден был «бомбить» по столице и пригородам на своей раздолбанной «шестёрке» с этим вот номером. Правда, кое в чём он от ГОСТа отошёл, в угоду художественной образности… Хотя в действительности это никакой не роман, а физиологический очерк в шестьсот страниц. Старик наблюдателен, много живых бытовых картинок начала девяностых, о которых уже подзабыли даже наши современники.

– Я тоже читал «я 669… во… ко…» Чёрт возьми! забыл, – присоединился к разговору Воля. Теперь на экране было фото Реброва среди ветеранов. – Легко написано, с самоиронией. Борис Савельевич даже признался, что оказался без кола и двора, на холодной даче по собственной глупости: влез в какую-то тогдашнюю авантюру, продал квартиру, потерял деньги…

– Да, у него с этим, с умением влезть в провальные авантюры, всегда было всё в порядке… то есть в полном беспорядке. Помнишь, Лев Анисимович продавил вместе с двумя коллегами присуждение ему «Русского Пулитцера» за роман о репрессированном дяде-генерале? Савельевич как раз лежал в больнице с гипертоническим кризом по причине продажи квартиры и потери денег. Ну, они его и порадовали. Только невпопад. Деньги за «Пулитцера» у него растворились в «МММ».

– Он же и премию «Фурор» получил, – вспомнил Воля.

– С «Фурором» вообще дурь произошла. Проиграл на улице лохотронщикам.

– Неужели полностью?! – ахнула Ксения.

– А чего мелочиться?! Потом каялся по телевизору… в новостях канала «Культура» показывали. Так что даже если получит «Новый русский роман», проиграет и это. Шальные деньги.

– Наверное, поэтому и внучка при нём, для контроля.

– А ты уверен, что это внучка, а не жена? Я слышал… – недоверчиво спросил Трешнев.

– Не знаю, что ты слышал, – всё-таки Караванов обаятелен и при том так спокоен, будто он не поэт, а врач-косметолог, – но это внучка. В прошлое воскресенье с Ребровым была передача «Ещё все дома», и там она была представлена как внучка. В самом деле, зачем им лгать?

– Ну, если так… Мне-то всё равно, по большому счёту. И по маленькому тоже. Просто я знаю, и ты знаешь, что Борису Савельевичу, который и боец, и удец, и тот ещё игрец, сейчас светит лишь небольшая сумма финалиста…

– Хотя и её можно проиграть… – вставил Караванов.

– А так внучка купит себе босоножки, а может, и в Грецию хватит съездить… Вопрос в другом: зачем они вообще вывели его в финал? Ведь вместо него можно было поставить что-то более или менее современное из лонг-листа. А сейчас получится какая-то стрессовая ситуация. У нас ведь любят аксакалов и «выслугу лет». Позвали – дайте!

– Думаю, хотят его присутствием что-то открышевать…

– Согласен! Но что?

К этому моменту Реброва уже усадили в кресло, и он, как видно, стал требовать, чтобы внучка села с ним рядом. Купряшин, жестикулируя, показывал и на претендентов, и на зал, и на своё кресло. Наконец он подвёл к нему внучку, усадил, а сам исчез за кулисами.

– Арина Старцева, – объявил голос последнюю финалистку.

Особа примерно Ксениного возраста, невысокого роста была в тёмно-фиолетовом берете, оранжевой накидке поверх чёрного топа, леггинсах и в кроссовках. Правую руку ей оттягивала довольно большая хозяйственная сумка, плотно набитая.

– Роман «Вечер без тусовки».

Претендентка, поставив свою сумку близ ступенек, подошла к Абарбарову и с видимой радостью расцеловалась с ним. Потом то же самое она проделала с Горчаковским, Димитрóвым, Мальмет и, особенно пылко и долго, с Ребровым. Вышел из кулис Купряшин – и тоже попал под каскад поцелуев. Напоследок Арина расцеловалась с внучкой и успокоилась рядом с её дедушкой, который тут же ухватил её руку и – вполне естественно – начал покрывать поцелуями.