На заднем плане кричали люди, словно они стали свидетелями катастрофы. Габриэль прочитала бегущую строку на одном из телевизионных экранов:
«ДОУ, ЭС ЭНД ПИ 500, НАСДАК — САМОЕ БОЛЬШОЕ ПАДЕНИЕ ЗА ОДИН ДЕНЬ В ЭТОМ ГОДУ».
— Хедж-фонды пытаются разорить Италию, — говорил мужчина с другого телеэкрана, — они пытаются разорить Испанию. Нет никакого решения…
Изменилась бегущая строка: «ВИКС ПОДНЯЛСЯ ЕЩЕ НА 30 %».
Габриэль не понимала, что это значит. На ее глазах строка поменялась снова.
«ДОУ УПАЛ БОЛЕЕ ЧЕМ НА 500 ПОЗИЦИЙ».
Квери стоял совершенно ошеломленный.
— Только не говори, что это делаем мы, — пробормотал он.
Хоффман наклонил большую канистру и вылил бензин на процессоры.
— Мы это начали. Атаковали Нью-Йорк. Вызвали лавину.
— Парни, мы сегодня упали на шестьдесят четыре позиции, парни…
Девятнадцать и четыре десятых миллиарда акций были проданы на Нью-йоркской фондовой бирже в течение одного дня — больше, чем за целую декаду в 60-х годах XX века. Все происходило за миллисекунды, много быстрее способности человека понимать происходящее. Лишь позднее, когда компьютеры расстались со своими тайнами, процессы смогли реконструировать.
В 8.42.43.675 вечера по женевскому времени, согласно отчету компании «Нанекс», работающей в режиме реального времени: «скорость передачи информации для акций НЙФБ, АФИ и Насдак достигла уровня насыщения в течение семидесяти пяти миллисекунд». Спустя еще четыреста миллисекунд алгоритм «Айви эссет стрэтеджи фанд» выбросил в продажу еще один транш в сто двадцать пять миллионов «Е-минус», не обращая внимания на растущие цены. Через двадцать пять миллисекунд другой алгоритм выпустил в продажу еще сто миллионов долларов фьючерсов. Индекс Доу-Джонса уже опустился на шестьсот тридцать единиц; секунду спустя — на семьсот двадцать. Все происходило на глазах загипнотизированного Квери. Позднее он сказал: «Это напоминало один из мультфильмов, в которых персонаж бежит к обрыву, сваливается, продолжает перебирать ногами и только после того, как оказывается в воздухе, смотрит вниз — а потом исчезает».
Снаружи три пожарных машины остановились рядом с полицейскими автомобилями. Так много людей, так много света… Леклер сказал им, чтобы они начали разворачиваться. Гидравлические резаки — когда их установили на место — напоминали гигантские челюсти насекомых. Они разгрызали тяжелые железные столбы ворот так, словно это были травинки.
— Пожалуйста, Алекс, — умоляла Габриэль. — Пожалуйста, брось все, и уйдем отсюда.
Хоффман вылил остатки бензина и отшвырнул канистру. Потом зубами разгрыз пакет с протирочными тряпками.
— Сначала нужно все закончить. — Выплюнул кусочек пластика. — Вы оба уходите, я сразу за вами. — Он посмотрел на нее и на мгновение стал прежним Алексом. — Я люблю тебя. А теперь уходите, пожалуйста. — Он тщательно намочил ткань в луже бензина, образовавшегося на материнской плате. — Уходите! — повторил он, и в его голосе было такое отчаяние, что Габриэль начала отступать.
Между тем комментатор «Си-эн-би-эс» говорил:
— Это настоящая капитуляция, классическая капитуляция; страх поселился на рынке — взгляните на ВИКС, сегодня он взлетел на необычайную высоту…
Квери смотрел на экран и не верил своим глазам. За несколько секунд Доу упал с минус восьмисот до минус девятисот. ВИКС поднялся на сорок процентов — боже милосердный, только по этой позиции получалась прибыль в полмиллиарда долларов. ВИКСАЛ использовал свои опции на короткие акции, покупая их по неслыханно низким ценам — «Проктор энд Гэмбл», «Аксенчер», «Уинн резортс», «Экселон», «ЗМ»…
— …предложение в семьдесят пять ровно, парни, семьдесят ровно, и вот появляется в продаже Морган Стенли…
Квери услышал щелчок и увидел огонь на пальцах Хоффмана.
«Только не сейчас, — подумал он, — только не сейчас — пусть ВИКСАЛ завершит сделки».
— Алекс! — пронзительно закричала Габриэль.
Квери бросился к двери. Огонь соскочил с руки Хоффмана, мгновение танцевал в воздухе, а затем превратился в ослепительно яркую звезду.
Второй — и решающий — кризис ликвидности фондового рынка начался, когда Хоффман бросил пустую канистру без четверти девять по женевскому времени. По всему миру инвесторы смотрели на экраны — они либо вообще перестали торговать, либо продавали все.
Вот слова официального отчета:
«Из-за того, что цены одновременно упали на многие виды ценных бумаг, они опасались катастрофических событий, суть которых никому не была известна, и с которыми их системы не сумели справиться… Существенное число игроков полностью ушло с рынков».
В течение пятнадцати секунд, начавшихся в 8.45.13, высокоскоростные алгоритмические программы совершили двадцать семь тысяч электронных мини-сделок — сорок девять процентов от общего количества, — но только двести из них были действительно проданы: всего лишь игра с горячими картофелинами; настоящие покупатели отсутствовали. Ликвидность упала до одного процента от прежнего уровня. В 8.45.27, за пятьсот миллисекунд, когда Хоффман щелкнул зажигалкой, удачливые продавцы ринулись на рынок, и цена на Е-минус упала с тысячи семидесяти до тысячи шестидесяти двух, тысячи пятидесяти девяти и даже до тысячи пятидесяти шести, после чего волатильность вызвала то, что получило название «АРКИ[67] Глобальная Остановка Цен». На пять секунд заморозилась вся торговля на чикагской фьючерсной бирже «Эс энд Пи», чтобы позволить ликвидности вернуться на рынок. Доу опустился на тысячу позиций.
Записи переговоров на открытых полицейских каналах зафиксировали, что в тот самый момент, когда Чикагский рынок замер — в 8.45.28, — раздался взрыв. Леклер бежал к зданию, отставая от других полицейских, но взрыв его остановил, и он присел, прикрыв руками голову — унизительная поза для старшего офицера, как он подумал потом, но все произошло именно так. Некоторые более молодые полицейские с бесстрашием, рожденным неопытностью, продолжали мчаться вперед, и к тому моменту, когда Леклер поднялся на ноги, успели обогнуть угол здания, увлекая за собой Габриэль и Квери.
— Где Хоффман? — закричал Леклер.
Со стороны здания послышался рев.
Ночной страх перед вторжением. Страх перед нападением и насилием. Страх перед болезнью. Страх перед безумием и одиночеством. Страх остаться в ловушке горящего здания…
Камеры бесстрастно зафиксировали, как Хоффман пришел в сознание в центральном зале. Все экраны взорвались. Материнские платы были мертвы, ВИКСАЛ уничтожен. Лишь рев пламени нарушал тишину. Огонь завладел деревянными перегородками, фальшивыми дверями и потолком, километрами пластикового кабеля, горючими элементами компьютеров.
Хоффман поднялся на четвереньки, потом на колени, а еще через несколько мгновений выпрямился во весь рост. Он стоял, с трудом удерживая равновесие. Сорвав куртку, выставил ее перед собой и бросился в охваченную пламенем комнату, где находилось оптоволоконное оборудование; мимо обугленных, застывших в неподвижности роботов — в грузовой отсек. Он видел, как опустилась стальная дверь. Как такое могло произойти? Хоффман нажал ладонью на кнопку, чтобы ее открыть. Никакой реакции. Он еще несколько раз ударил по кнопке, словно стучал в стену. Ничего. Свет погас везде: должно быть, огонь закоротил все цепи. Он повернулся, и его взгляд остановился на камерах наблюдения — в его глазах возникла буря эмоций: ярость, безумный триумф и, конечно, страх.
Когда страх переходит в агонию ужаса, мы наблюдаем, как и при всех сильных эмоциях, самые разнообразные результаты.
Теперь у Хоффмана появился выбор. Он мог остаться здесь и умереть. Или вернуться в огонь и попытаться добраться через помещение с роботами к пожарной лестнице. Он прикидывал шансы…
