— Габриэль, — сказал он, поворачиваясь к ней с улыбкой, — позвольте мне вас поздравить. Теперь вы официально стали профессиональным художником.

Посетители принялись аплодировать и поднимать в воздух бокалы с шампанским. Напряжение тут же исчезло с лица Габриэль. Она совершенно преобразилась, и Хоффман воспользовался моментом, чтобы взять ее за запястья и поднять руки над головой, как победителя в боксерском поединке. Все закричали еще громче. Снова вспыхнула камера, но на этот раз Хоффман не сомневался, что улыбка не исчезла с его лица.

— Хорошая работа, Габи, — прошептал он. — Ты это заслужила.

Она радостно улыбнулась мужу.

— Спасибо тебе. Благодарю всех вас. А в особенности того, кто купил мою работу.

— Подождите, я еще не закончил, — снова заговорил Бертран.

Рядом с автопортретом находилась голова сибирского тигра, который умер в прошлом году в зоопарке Сервьона. Тело заморозили по просьбе Габриэль, чтобы она могла обезглавить его и вставить череп в сканер магнитно-резонансного томографа. Гравировка на стекле освещалась снизу кроваво-красным светом. Бертран наклеил рядом с ним красную ленту. Экспонат был продан за четыре с половиной тысячи франков.

— Еще немного, и ты будешь зарабатывать больше, чем я, — прошептал Хоффман.

— Ах, Алекс, перестань твердить о деньгах.

Но он видел, что Габриэль довольна, а когда Бертран сделал еще шаг и прикрепил очередной красный лоскуток, на этот раз к «Невидимому человеку», главному экспонату выставки, который стоил восемнадцать тысяч франков, она радостно хлопнула в ладоши.

«И если бы только, — с горечью подумал потом Хоффман, — все на этом закончилось, выставка стала бы триумфом. Почему Бертран этого не понял? Почему он пошел на поводу у своей жадности и не остановился?» Однако довольный владелец методично прошел по всей галерее, оставляя красные метки на своем пути — оспа, чума, эпидемия гнойников, выплеснувшихся на выбеленные стены. Красные метки появились на лошадиных головах, мумифицированном ребенке из берлинского музея народоведения, на черепе бизона, детеныше антилопы, полудюжине других автопортретов, и даже на зародыше: он остановился только после того, как показал, что все экспонаты выставки проданы.

Посетители отреагировали на происходящее довольно странно. Сначала при каждом следующем красном знаке они радостно аплодировали. Но постепенно их возбуждение стало сходить на нет, и вскоре в галерее повисло неловкое молчание, а когда Бертран закончил, стало совсем тихо. Словно люди присутствовали при розыгрыше, который поначалу показался забавным, но продолжался слишком долго и получился жестоким. Было что-то сокрушительное в такой массовой распродаже. Хоффман, наблюдавший, как меняется выражение лица Габриэль — от счастья к недоумению и непониманию, а потом к подозрению, — испытал боль.

— Похоже, у тебя появился почитатель. — Он отчаянно попытался спасти положение.

Казалось, Габриэль его слышала.

— Все купил один человек? — спросила она.

— Да, так и есть, — ответил Бертран.

Он сиял и потирал руки.

Посетители выставки снова начали тихонько переговариваться, и лишь один американец громко сказал:

— Господи, это же просто смешно.

— Но кто? — недоуменно спросила Габриэль.

— К сожалению, я не могу вам сказать. — Бертран посмотрел на Хоффмана. — Могу лишь назвать его: «анонимный коллекционер».

Габриэль повернулась к Хоффману. Она сглотнула.

— Это ты? — едва слышно спросила она.

— Конечно, нет.

— Если это ты…

— Нет, не я.

Дверь распахнулась, зазвенел колокольчик, и Хоффман оглянулся через плечо. Люди начали расходиться; Уолтон оказался в первой волне, он уже застегивал куртку, чтобы защититься от холодного ветра. Бертран понял, что происходит, и сделал незаметный знак официанткам, чтобы они перестали разносить шампанское. Вечеринка потеряла смысл, и никто не хотел остаться последним. Две женщины подошли к Габриэль и поблагодарили ее, и ей пришлось сделать вид, что их поздравления были искренними.

— Я бы и сама что-нибудь купила, — сказала одна из них, — но у меня не было ни единого шанса.

— Это поразительно.

— Никогда не видела ничего подобного.

— Вы ведь сделаете что-нибудь еще, дорогая?

— Я обещаю.

— Ради бога, скажите ей, что это не я, — обратился Хоффман к Бертрану, когда все ушли.

— Я не могу сказать, кто это сделал, потому что и сам не знаю. Все предельно просто. — Бертран развел руки в стороны. Он явно наслаждался происходящим: тайна, деньги, необходимость соблюдать конфиденциальность; его тело надувалось под дорогим черным шелком. — Мой банк только что прислал сообщение по электронной почте, в котором говорится о переводе денег на покупку экспонатов выставки. Должен признать, что меня поразила сумма. Но после того как я взял калькулятор и сложил стоимость всех экспонатов, то обнаружил, что она составляет сто девяносто две тысячи франков. Именно столько переведено на счет галереи.

— Электронный перевод? — уточнил Хоффман.

— Именно так.

— Я хочу, чтобы вы их вернули, — сказала Габриэль. — Мне не нравится, когда к моим работам так относятся.

Большой нигериец в национальных одеждах — тяжелая вязаная черная с желтым тога и шляпа в тон — взмахнул розовыми ладонями в сторону Габриэль. Это был еще один из протеже Бертрана, Ннека Особа, который специализировался на производстве племенных масок из обломков западной индустриальной цивилизации в знак протеста против империализма.

— Прощай, Габриэль! — закричал он. — Хорошая работа.

— Прощай! — крикнула она в ответ, с трудом выдавив улыбку. — Спасибо, что пришел.

Дверь снова мелодично звякнула. Бертран улыбнулся.

— Дорогая Габриэль, мне кажется, вы не понимаете. Совершена законная сделка. На аукционе, как только молоток опускается, лот считается проданным. Аналогично в галерее. Когда экспонат куплен, его уже нет. Если вы не хотите продавать, не выставляйте свои работы.

— Я заплачу вам вдвойне, — в отчаянии сказал Александр. — Вы получаете комиссию в пятьдесят процентов; считайте, что вы только что заработали сто тысяч франков — верно? Готов перевести на ваш счет двести тысяч, чтобы вы вернули работы Габриэль.

— Алекс, прекрати, — вмешалась жена.

— Это невозможно.

— Хорошо, я еще раз удвою сумму. Четыреста тысяч.

Бертран раскачивался в своих легких обтягивающих туфлях, этика и жадность вели неравный бой на просторах его лица.

— Ну я не знаю, что сказать…

— Перестань! — закричала Габриэль. — Перестань немедленно, Алекс. Вы оба. Я не в силах вас слушать.

— Габи…

Но она увернулась от протянутых рук мужа и метнулась к двери, расталкивая последних гостей. Хоффман устремился за ней, стараясь не отставать. У него возникло ощущение, что он попал в кошмар, так успешно Габриэль ускользала от него. В какой-то момент кончики его пальцев коснулись ее спины. Он выскочил на улицу, но только после дюжины шагов сумел схватить жену за локоть. Потянул ее к себе, и они остановились в дверном проеме.

— Послушай, Габи…

— Нет. — Она отмахнулась свободной рукой.

— Послушай. — Он тряхнул ее, и женщина перестала вырываться. Хоффман был сильным человеком, и ему не пришлось прикладывать заметных усилий. — Успокойся, пожалуйста. Спасибо. А теперь выслушай меня. Происходит нечто очень странное. Я уверен: тот человек, который купил все твои творения, прислал мне книгу Дарвина. Кто-то пытается воздействовать на мой разум.

— Перестань, Алекс. Не начинай снова. Это ты все купил — я знаю.

Она снова попыталась вырваться.

— Нет, послушай. — Хоффман снова тряхнул Габриэль, почувствовав, что страх делает его агрессивным, и попытался успокоиться. — Клянусь, это сделал не я. Дарвин приобретен аналогичным образом — перевод наличных через Интернет. Я могу поспорить: если сейчас мы вернемся к господину Бертрану и он назовет счет человека, купившего твои творения, то они совпадут. Ты должна знать: несмотря на то, что на нем стоит мое имя, он мне не принадлежит. Я ничего о нем не знаю. Однако я доберусь до тех, кто за этим стоит, обещаю тебе. Ну вот, я сказал все, что хотел.