Я вытаскиваю из брюк презерватив и вскрываю упаковку зубами. Я не хочу думать о ком-то или чувствовать кого-то, кроме Шайен.

Она лежит на боку на кровати. Я упираюсь ладонями в матрас, по бокам от ее головы.

И мы не двигаемся. Она подо мной, а я склоняюсь над ней и хочу войти в нее, но не могу пошевелиться. Почему, черт возьми, я не могу этого сделать?

Ее рука скользит вверх, обнимает меня за шею и погружается в волосы. Это все, что мне нужно. Я не отвожу от нее глаз, как и она, когда вхожу внутрь. И одно это движение за-ставляет меня забыть обо всем. Она так хороша. И внезапно я не могу оторвать от нее взгля-да, когда двигаюсь, делая то, что нужно нам обоим.

— Мне нужно идти…

Шайен рядом со мной, моя рука обнимает ее. Черт, не прошло и десяти минут, как мы закончили.

— Да?

Я целую ее в плечо, давая понять, что готов для следующего раунда, если она хочет.

— Да, — отвечает она, поэтому я выпускаю ее. Я не скрываю того факта, что наслаж-даюсь видом того, как она одевается. Она потрясающая. И знает об этом. Я знаю об этом. И я не собираюсь делать вид, что это не так.

— Что теперь с твоей машиной? — спрашивает она.

Я пожимаю плечами. Все равно этот кусок дерьма не имеет значения. Мне придется просить Адриана подвезти меня, чтобы забрать ее.

— Я могу за тобой заехать.

— Я позвоню тебе.

Секунду она стоит со скрещенными руками, ее взгляд блуждает по всему в моей ком-нате, кроме меня.

— Что такое? — спрашиваю я. Она все еще нервничает. — Я недавно показал тебе са-мую болезненную вещь в моей жизни. Думаю, наше поведение уже совсем никуда не годит-ся, как считаешь?

Я сажусь. Голый.

— Они устраивают панихиду по маме.

— Черт, — говорю я. Я знал, что что-то не так, но она весь день играла. Ради меня. Ра-ди мамы.

Я тянусь к ней, но она качает головой.

— Ты можешь пойти со мной? После мы собираемся вместе дома у моей тети. Еда. Люди. Семья Грегори придет.

Мне приходится сдерживаться, чтобы ничего не сказать о нем. Сегодня она была чер-товски невероятной с моей мамой, и я могу это сделать для нее.

— Да. Здорово. Я приду.

Я потрясен тем, что меня беспокоит то, что она не позволяет мне обнять себя. Я здесь для этого. Чтобы заставить ее забыть, как она делает со мной. Это все, что я могу сделать.

— Спасибо… я… спасибо. Я пришлю тебе сообщение с информацией.

Она выходит из спальни. Я выдыхаю и падаю обратно на кровать. Я понятия не имею, что, черт возьми, мы делаем здесь или даже как это произошло.

Открывающаяся дверь заставляет меня поднять глаза. Я хватаю подушку, чтобы при-крыться, но это Шайен.

— Ты хороший сын, Кольт. Ты… потрясающий с ней. Я просто хотела, чтобы ты это знал.

На этот раз она уходит окончательно, но не покидает мои мысли. И впервые я при-знаюсь себе, что не хочу, чтобы она уходила.

Никто здесь даже не знал, кто она. Интересно, знала ли я на самом деле? Знала ли те-тя Лили? Знала ли мама сама себя?

Знаю ли я, кто я сама?

Единственные люди, которые могут делать вид, что знали маму, — я, тетя Лили, мой дядя и двоюродный брат. Все остальные — друзья моих тети и дяди. Их немного, потому что большинство не потрудились прийти, а те, кто здесь, возможно, пришли из уважения к Ли-ли.

Но Грегори здесь. Его семья. Конечно, лучшие друзья Лили и Марка будут здесь. Они стоят по другую сторону черного гроба. Я даже не понимаю его наличия, поскольку от мамы остались только кости, но знаю, что Лили хочет для нее лучшего. Она всегда хотела больше-го для мамы, чем та хотела для себя.

Рядом со мной Кольт в милых черных слаксах и застегнутой на все пуговицы черной рубашке с длинным рукавом. Интересно, он специально купил одежду или она у него уже была? Не то что бы это имело значение, но я знаю его, и это не то, в чем ему удобно ходить, поэтому я благодарна ему за то, что он делает для меня. И я также благодарна ему за то, что он не стал укладывать волосы. Они по-прежнему, как и всегда, торчат в разные стороны.

Его рука, держащая мою, сжимается, но я не отвечаю ему тем же. Я рада, что он здесь. Неприятно в этом признаваться, но он нужен мне здесь. Мое тело просто слишком оцепене-ло, чтобы что — то с этим сделать.

Остатки костей моей матери в ящике, таком же темном, как и ночи, которые она про-вела в лесу. Сколько вообще от нее осталось?

Пастор говорит и говорит. Но я не слушаю его, лишь сосредоточена на ощущении грубой ладони Кольта, держащей мою. Этот грубый мальчик, который ненавидит весь мир, ругается как матрос, но настолько нежный со своей мамой, находится здесь со мной.

Я не понимаю, как мы оказались здесь или почему мы здесь, но я не уверена, что мог-ла бы пережить этот день без него.

В этом мне тоже не нравится признаваться.

У меня снова сдавливает грудь.

Успокойся, Шай.

— Ты офигенно потрясающая, — шепчет мне на ухо Кольт, и я не могу удержаться от улыбки. Только он мог использовать слово «офигенно» на похоронах моей матери.

Служба заканчивается, и мне нужно пройти вперед, чтобы бросить внутрь розу. Кольт стоит сбоку от меня. Я чувствую на себе взгляды остальных, следящих за мной, ждущих, сломаюсь ли я. Внутри я уже сломлена. Я вся разбита на части, которые лежат повсюду, тут и там, но по какой-то причине не исчезают. Как будто им мешает какое-то препятствие, и пока я рада, мне тоже хочется быть от него свободной.

Как только розы брошены, мы разворачиваемся. Я продолжаю идти, и Кольт — тоже, поддерживая меня, когда мы направляемся к темной машине. Не могу поверить, что они арендовали машину. Маму не волновали такие вещи. Хотя ее ничто не волновало, кроме ве-черинок и парней.

Кольт прислоняется к машине и притягивает меня к себе. Мои руки обвиваются во-круг его шеи, а его — вокруг моей талии. Мое лицо утыкается в его шею, и я думаю, что если расплачусь, то это будет идеальным местом, но слезы все равно не приходят.

— Ты чертовски сильная. — Он сжимает мою талию, как делает всегда. — Я просто… я понимаю.

Именно тогда меня потрясает вся чудовищность того, что я сделала. Я попросила его прийти на похороны своей матери в то время, когда его умирает. Он смотрит на ящик и ви-дит Бев, но он здесь и держит меня, этот парень, с которым я только сплю.

— Мне жаль.

— Нет причин. — Кольт пожимает плечами. Но они есть.

К машине подходят тетя с дядей. Они восприняли Кольта лучше, чем я думала. Дело не в том, что они добры, чтобы злиться, просто я никогда не упоминала о нем. Даже не го-ворила, что он придет со мной. От этого мне плохо. Они бы любили меня, если бы я позво-лила им.

Лили забирает меня у Кольта и обнимает. Она так много плачет, что у меня намокает платье, но я все равно не могу их оттолкнуть.

Мой дядя что-то бормочет Кольту, а тот отвечает.

Теперь все идут по своим машинам, и мне просто хочется уехать. Хочется минутку для себя, которой у меня даже не может быть, потому что я еду в машине вместе с тетей и дядей.

Мы с Кольтом забираемся на заднее сиденье, они — на переднее. Они пытаются вести светскую беседу: расспрашивают о колледже, как мы познакомились, как долго мы встреча-емся, и благодарят его за то, что он пришел. Он говорит как можно меньше. Он не из тех парней, которые хорошо ладят с чьими — то родителями или, как в моем случае, с тетей и дядей.

По некоторым причинам казалось, что в доме гораздо больше людей, чем было на панихиде. Забавно, как такое происходит. Люди, которые не могут заставить себя прийти на грустную часть, хотят прийти, когда вино предлагается в неограниченных количествах, и все больше походит на вечеринку.

— Покажи мне свою комнату, — из-за моей спины доносится хриплый дерзкий голос, который, как я узнаю, принадлежит Кольту.

Слава Богу.

Люди разговаривают и ходят, не обращая никакого внимания на единственную дочь умершей женщины. Может, потому что она умерла десять лет назад, и все остальные пред-видели этот приезд, хотя я — нет.