Несколько мужчин отправились в джунгли. Они принесли Хариша на самодельных носилках, бледного и бездыханного. Рыдающая мать юноши при всей деревне дала Тулси пощечину. Никто не хотел слушать ее объяснений, все считали ее виновной в смерти Хариша. Староста учинил ей допрос, после чего по деревне поползли слухи. Многие видели разорванное сари девушки и теперь стали болтать, будто Тулси лишилась невинности. Кто-то вспомнил, что в свое время Арундхати и Аджита хотели выгнать из деревни; жители Балы не сделали этого только потому, что Аджит был из уважаемой и богатой семьи. Теперь эти люди предлагали побить камнями его дочь.
Тетка таскала племянницу за волосы и била ногами. Крики Рохини разносились по всей деревне. Тулси молчала. Она не могла понять одного: любого мужчину, посмевшего обесчестить девушку, односельчане немедля повесили бы на дереве, так почему они осуждают ее и защищают Хариша? Неужели она в самом деле проклята до конца своих дней?!
Когда на следующее утро Рохини вытолкала Тулси на улицу и велела лепить кизяки, девушка покорно взялась за работу. Она впала в оцепенение и двигалась, словно во сне. Тулси привычно смешивала коровий навоз, солому и воду и смотрела на мир остановившимися глазами. Глубоко в душе застыл отчаянный, безмолвный, обращенный неведомо к кому вопль: «Прошу тебя, приди! Умоляю, спаси! Забери меня отсюда!»
Глава III
1753 год, Париж, Франция
Допрос происходил во Дворце правосудия, первой инстанции, где рассматривались гражданские и уголовные дела. В помещении было мрачно, голые каменные стены источали холод.
— Итак, Генрих де Лаваль, вы сознаетесь в том, что проникли в дом Леопольда Грандена с целью кражи его имущества?
— Нет, — терпеливо отвечал Анри. — Я пришел туда, чтобы встретиться со своей невестой, Урсулой Гранден. Именно она дала мне ключ от черного хода.
— На каком основании вы называете мадемуазель Гранден своей невестой?
— Мы собирались бежать и пожениться. Разве она не сказала вам об этом?
Судья оставил его вопрос без внимания и продолжил допрос:
— Когда служители правосудия настигли вас, вы держали в руках нож, которым был убит Тома Дюкло, а ваши руки были испачканы кровью. Кроме того, в ваших карманах обнаружились драгоценности, принадлежавшие мадам и мадемуазель Гранден, а также деньги.
— Неужели вы думаете, что я мог забраться в дом девушки, на которой собирался жениться, и убить человека, полвека верой и правдой служившего ее семье?! Для этого надо быть либо отъявленным негодяем, либо безумцем! — в отчаянии воскликнул Анри.
Судья сделал глубокомысленную паузу. Потом произнес:
— Как объяснить запись в вашем дневнике: «Моя жизнь изменится. Скоро у меня появятся деньги, я стану другим — решительным, независимым, смелым. Я приложу все усилия к тому, чтобы это свершилось, даже если мне придется пойти на самые немыслимые поступки, даже если придется пойти против самого себя».
— При чем тут мой дневник? Я же не написал, что собираюсь ограбить свою невесту и убить ее лакея! Я не знаю, откуда в моих карманах появились драгоценности и деньги. Все, что я помню, это удар по голове, после которого я потерял сознание.
— Кто вас ударил?
— Спросите у того, кто это сделал! Едва я пришел в себя, меня арестовали, вывернули карманы, и я с изумлением увидел украшения и деньги.
— Вы хотите сказать, вам их подложили?
Анри пожал плечами.
— По-видимому, так.
— Кто?
— Понятия не имею.
Судья вновь помолчал, потом сказал:
— Советую сознаться. К сожалению, все говорит против вас. Ключ вы украли, когда служили в доме Гранденов, а Урсула Гранден не собиралась бежать с вами в ту ночь, поскольку накануне она уехала с родителями и женихом в гости к родственникам.
Анри был потрясен.
— С женихом?!
— Имя Франсуа Друо вам ничего не говорит?
— Нет.
— Если вы не подпишете признание здесь и сейчас, вас ждут пытки. У вас красивые зубы, целые кости, не изуродованная шрамами кожа, гибкое тело. Подумайте об этом.
По телу Анри пробежал холодок.
— Я не преступник! Я дворянин!
— Тут нет дворян и недворян, есть воры, убийцы, грабители, фальшивомонетчики и прочие. В вашем случае королем дано разрешение применять допрос «с пристрастием» независимо от происхождения.
— Я волнуюсь за мать, — прошептал Анри. — Она очень больна.
— Могу сообщить, хотя это и против правил, что мсье Гранден был столь добр, что поместил вашу матушку в лечебницу для душевнобольных и оплатил расходы сиделки.
Анри не смог сдержать слез отчаяния. Его мать в лечебнице, и он ничем не может ей помочь, а Урсула неизвестно почему отказалась от него. По-видимому, девушка предпочла другого… Кто-то очень влиятельный приложил к этому свою жестокую руку!
— Мне не в чем сознаваться.
— Воля ваша, — сказал судья. — Только не говорите, что я вас не предупреждал.
Он предупреждал не напрасно. По закону пытки должны были длиться не более часа, но на самом деле они продолжались до тех пор, пока обвиняемый не ставил свою подпись на соответствующей бумаге. В протокол заносились все подробности ужасного действа, включая крики и обмороки преступника.
Потом, в камере, товарищи по несчастью лили на Анри воду, чтобы он пришел в себя. Когда молодой человек открыл глаза, то сразу вспомнил, что постыдно сознался во всем. Это было невыносимо. Он знал, что невиновен, но поставил свою подпись, потому что не вынес позора и боли. И тем обрек себя на еще более сильную боль и больший позор. Теперь Анри понял: все то, что он, будучи на свободе, принимал за жестокие испытания, не шло ни в какое сравнение с тем, что ждало его в будущем.
Он целый день просидел в углу, на толстом слое сухой грязи, соломы и тряпья, как побитая собака, а потом к нему подошел один из старожилов камеры и сказал:
— Мне нужны деньги.
Анри поднял на него полные мрака и муки глаза и равнодушно произнес:
— У меня нет денег.
Человек усмехнулся.
— Я не спрашивал, есть они у тебя или нет, я сказал, что они мне нужны.
С этими словами он бесцеремонно пнул Анри ногой. Молодой человек встал. На том, кто с ним разговаривал, были кандальные цепи, и теперь он внезапно поднял руки и, резким движением обвив ими шею Анри, прижал юношу к стене.
— Говорят, ты дворянин? Давай проверим, так ли это, и поглядим, какого цвета у тебя кровь!
— Она такая же алая, как у тебя, — через силу прохрипел молодой человек, — только моя душа не такая гнилая и черная!
Он плюнул обидчику в лицо, будучи уверен, что его тут же убьют, но ошибся. В его взгляде было столько беспощадного отчаяния и смелости, столько безумной ожесточенности, что его оставили в покое.
Тем же вечером у Анри начался жар. Сказалось перенапряжение, вдобавок воспалились полученные во время пыток раны. Его кружило в водовороте кошмаров, бросало в пучину пульсирующей боли.
Однажды, когда он на мгновение выплыл из этого ужаса, ему явилась мать, Матильда де Лаваль. Положив на лоб прохладную руку, она промолвила: «Что бы ни случилось, не изменяй себе, Анри, пусть все, что произошло, не ожесточит тебя, не убавит душевных сил. Только так ты сможешь спастись».
Когда Анри наконец смог подняться, на его осунувшемся лице, казалось, остались одни лишь затуманенные несчастьем, непониманием и неверием глаза. Почти тут же состоялся суд — простая формальность, без свидетелей и защиты, где ему объявили приговор: двадцать лет каторги с отбыванием наказания на галерах, лишение всех прав дворянства и нанесение клейма в виде лилии, отличительного знака убийцы и вора.
Когда к его коже прикоснулось раскаленное железо, Анри закричал — не столько от жуткой боли, сколько от сознания жестокой несправедливости судьбы. Двадцать лет каторги! Жизнь среди преступников! Лишение всех прав дворянского имени! Позорное клеймо на плече!
Молодой человек ожидал отправки в Тулон, когда ему сообщили, что его хотят видеть. За все это время к Анри приходил только один человек, мадам Рампон. Она уверяла, что не верит в его виновность; стараясь успокоить, сообщила, что его мать содержится в хороших условиях, и обещала ее навещать.