Перед корчмой был двор, засыпанный сеном, овсом, мусором, во дворе – колодец с журавлем, за ним – навозная куча, в которой пенилась желтая конская моча. Лошади стояли у возов, жуя сено. Между лошадьми ходили куры и гуси еврея‑корчмаря. На другой стороне двора стоял сарай для телег, с которым соединялся коровий хлев, принадлежавший корчме.

Молодая, крепкая девушка‑словачка мыла у колодца лохань, засучив рукава рубахи, подоткнув юбки до колен; две короткие каштановые косы, туго заплетенные и перевязанные на концах голубыми лентами, лежали у нее на плечах.

– Марта! – неожиданно крикнул Мардула у нее за спиной.

– Ай‑ай‑ай! – ахнула испуганная девушка.

А Кшись, развеселившись, ухватил девушку за ногу.

– Ай‑ай‑ай! – крикнула она опять, отскакивая.

– Здравствуй! – сказал Кшись.

– Здравствуйте. Откуда идете? Из Польши? – отозвалась девушка, повернувшись к ним лицом.

– Из Польши. На работу. А шинкарь дома?

– Куда ж ему идти? Дома.

– А шинкарка?

– И хозяйка дома!

Эй, шинкарочка, не гони ты нас!

За все заплатим, если в долг не дашь! –

запел Кшись, направляясь к сеням.

Из корчмы вышел еврей, высокий, седой, плечистый, с длинной бородой, в засаленном халате.

– Здравствуй! – крикнул Кшись. – У тебя, пан, водка есть?

– Есть, – ответил корчмарь.

– Так давай!

И они подошли к дому.

– А куда это вы идете? Оружия‑то сколько! – воскликнул еврей, подозрительно поглядывая на пистолеты, торчавшие у Мардулы за поясом, и на ружье у него на плече.

Но Кшись ответил:

– Разбойников боимся. Мы купцы из города, из Нового Тарга, – знаешь, пан? Лошадей покупаем. Нас двое, – он указал на себя и на Галайду, – а этого мы наняли, чтобы он нас защищал. – Он указал на Мардулу. – Это мой работник.

Мардула поморщился от такого представления и важно спросил:

– Вино есть? Токайское?

– Есть и токайское.

– Подай!

И он первый пошел в сени, а оттуда в комнату налево.

Там молодая еврейка стояла у печи и что‑то варила в кастрюлях, а другая, старая, сгорбленная, сидела на табуретке и щипала перья. Несколько ребятишек бегали по комнате.

За столом сидели словацкие мужики и пили водку. Они с любопытством поглядели на пришедших, а хозяева о чем‑то полопотали между собой. Мардула, желая сгладить впечатление, произведенное выдумкой Кшися, угощал Галайду:

– Ешь! Пей! Заказывай, что хочешь!

И они пили, а Мардула, чтобы показать, что они люди настоящие, повидавшие свет, затянул всем известную разбойничью песню. Кшись ему вторил:

Мощеная дороженька, кирпичная корчма,

В ней юная корчмарочка парней свела с ума.

Пришли в корчму три молодца (а ночь темна была).

Огонь зажгла хозяюшка. Все сели у стола.

«Пригожая корчмарочка, позволь нам поиграть,

Мы потанцуем чуточку и скоро ляжем спать».

Пригожая корчмарочка в ту ночь была добра,

И танцевали молодцы до самого утра.

Вскоре Кшись взялся за скрипку, а Мардула пошел плясать. Тело его напряглось, а глаза стали неподвижны, лишились всякого выражения и лишь отражали какую‑то бездумную силу бродившей в жилах крови, туловище еле шевелилось, покачиваясь, зато ноги двигались стремительно, как молнии, с неистовой быстротой. Становясь на цыпочки, он проделывал ими такие быстрые движения, что глаза зрителей не могли уловить их. В ногах у него была такая легкость, что казалось, он лишь слегка касался земли и, кружась, плыл по воздуху.

Словацкие мужики смотрели на него с немым изумлением.

Вдруг Мардула высоко подпрыгнул и ударил подошвами в стену над их головами.

Мужики пригнули головы и разинули рты.

Мардула прыгнул опять и подошвами скользнул по Кшисевой скрипке, да так легко, что Кшись даже не перестал играть.

Словаки вытаращили глаза.

Вдруг что‑то треснуло.

Это легконогий Мардула одним ударом пятки вышиб толстую половицу.

Тогда мужики разразились громким хохотом и закричали по‑своему:

– Ай‑ай‑ай! Ай‑ай‑ай! Ей‑богу, вот это молодец! Ай, молодец!

А Кшись все играл; его темно‑синие широко раскрытые глаза с длинными ресницами следили за Мардулой и щурились, когда Мардула проделывал что‑нибудь удивительное, но движение руки, водившей смычок, и пальцев, бегавших по струнам, казалось автоматическим, так же автоматически отбивал Кшись такт обеими ногами. И лишь порою, когда Мардула делал особенно высокий прыжок или какое‑нибудь особенно стремительное движение, старик выразительно поглядывал на Галайду и восторженно улыбался.

Мардула первый открыл глаза и сразу закашлялся, словно у него перехватило дыхание. «Господи Иисусе! – перекрестился он в душе. – Неужели это был сон?»

Неужели он так и не выходил из подземелья пана Жешовского и ему только снилось, что его оттуда выпустили, что он повесил на дереве солтыса, с его деньгами пришел в Ольчу и оттуда двинулся с Яносиком в поход за Татры?!

Он протер глаза.

Да нет, это была не та темница, в которой он просидел много лет: сбоку виднелось окно с решеткой, которого не было в подвале Жешовского.

В смертельном ужасе Мардула вскочил и толкнул в колено Кшися, спавшего рядом.

Кшись проснулся, сел и спросил:

– Светает?

– Кшись! – крикнул Мардула. – Мы в тюрьме!

– Что? – переспросил Кшись, откидывая со лба волосы.

– Кшись! Раны господни! Да мы взаперти! В тюрьме!

В голосе Мардулы было столько отчаяния, что Кшись вскочил со скамьи, сразу отрезвев.

– Как?

– Мы в тюрьме! – выл Мардула.

Кшись осмотрелся, увидел решетку в окне, покачал головой и сказал:

– А ведь правда! Заперли нас!

– Галайда! Галайда! – кричал Мардула, расталкивая Г алайду.

Но Галайда крепко спал, лежа на животе, похожий на громадное бревно.

Мардула в отчаянии дергал его за ногу. Наконец Галайда проснулся и спросил:

– Чего тебе?

Мардула со стоном воскликнул:

– Бартек! Да мы в тюрьме!

– Как? – спросил Галайда, еще сонный.

– В остроге мы! Господи! Господи! Господи!

– В ост‑ро‑ге? – медленно и невнятно переспросил Галайда.

– Да я ж тебе говорю! Заперли нас!

– Ну?

Мардула заревел во всю глотку. Значит, он опять в подземелье, опять, опять, опять?!

Галайда сел на каменном полу и спросил у Кшися:

– Мы где? В тюрьме?

– Посмотри. – Кшись указал ему оконце за решеткой.

– Гм!.. – пробурчал Галайда. – Правда!

– Как мы сюда попали?! Как мы сюда попали?! – с плачем твердил Мардула.

Кшись, помолчав, ответил:

– Я все понимаю. Ты плясал в корчме, потом мы стали пить, потом ты подскочил к Галайде и сказал ему: «Может, ты думаешь, дылда, что я боюсь тебя?» – и ударил его кулаком по башке. А он ничего, только засмеялся да башка у него на сторону съехала. Ты опять к нему подскочил и опять ему то же самое сказал: «Может, ты думаешь, дылда, что я тебя боюсь?» – и опять ударил его. А он опять засмеялся, и опять башка у него на сторону съехала. В третий раз он дал тебе по морде так, что ты под скамью полетел. Липтовцы стали смеяться, а Бартек им говорит: «Не смейте смеяться над поляком». Они еще пуще – ведь тоже были выпивши. Галайда, ни слова не говоря, швырнул в них кадку с капустой, что стояла около него. Ну, и пошла потеха, они на нас набросились.

– Ага! Знаю! Вспомнил! Я их из корчмы вытолкал! – перебил его Мардула.

Но Кшись сказал:

– Не очень ты их мог выгнать, коли сам лежал под скамьей как дурак! Зато Бартек схватился обеими руками за стойку и стал ее возить по избе вместе со старухой в кресле, которое зацепил невзначай. Липтовцы и убежали.

– Убежали, когда я встал! – настаивал Мардула.

Кшись нехотя качнул головой и ответил:

– Да тогда и бежать уже было некому. Ты, Франек, всегда такой! Если бы ты не стал перед липтовцами силой хвастаться, так мы бы не попали в беду. И они над тобой посмеялись, и в тюрьму мы попали, и кто знает, когда отсюда уйдем.