‑ Государь пожаловал тебе дворянство и земли под Киевом, ‑ такими словами приветствовал меня Шеин следующим утром.
‑ Премного благодарен за заботу, Дмитрий Александрович. Честно говоря, не ожидал... дворянства...
‑ Но, ты! Не больно‑то со своими насмешками и сарказмом! Может, оно тебе и ни к чему... Только воля государя ‑ закон. Вот, возьми бумаги... Да не дразни зря гусей. Там ‑ две деревни...
Поклонившись, я принял жалованные грамоты.
‑ Сегодня государь отбывает в Смоленск. А мы с Александром Даниловичем ‑ в Украину. По пути сможешь посмотреть на свои владения.., дворянин Андрий Найда... Кстати, как вас по батюшке‑то величать? Ей Богу, интересно...
* * *
Наверное, это была далеко не лучшая идея. Но теперь уже менять что‑либо поздно ‑ слишком далеко ушел от дома.
Тропинка, петляя между старыми, заброшенными могилами, поднималась все выше. Туда, где за старым еврейским кладбищем цвела сиреневая роща. Вскоре позади остались облезлые поваленные надгробья. Под ними кто‑то безымянный нашел свой последний приют. Навсегда исчез из памяти человечества, как и многие миллионы... миллиарды прочих... Словно капля воды, канул в безбрежный океан времени. Печальный, но, к сожалению, неизбежный финал...
Но мне ли грустить? Юный май не жалеет красок, запахов и звуков. Полными пригоршнями рассыпает их вокруг себя. Пронзительно голубое небо, умытое вешним дождем румяное солнце, сочная, набирающая силу зелень, трели кудесников‑соловьев и веселый гул проснувшихся трудяг‑пчел ‑ поют гимн молодости, весне и красоте.
Даже здесь, где, казалось бы, должны царить тишина и печаль, они безраздельно владеют миром.
Вот и долгожданная роща. Встречает дурманящим, кружащим голову ароматом, слепит буйством голубого, белого и синего цветов.
Я знаю, что чуть дальше растет куст персидской сирени. Мне нужно всего три веточки.
Три веточки для Альты. Согласитесь, странное имя. Такая же, немного не от мира сего и моя первая юношеская любовь. Хрупкая и ранимая, словно фиалка. С нежной кожей и большими голубыми глазами. Худенькая, стройная. Иногда она кажется мне похожей на сказочного эльфа. Особенно когда распускает слегка вьющиеся золотистые волосы, из‑под которых виднеются маленькие розовые ушки. Когда сквозь тонкий ситец платья проступают острые лопатки, столь похожие на небольшие крылья.
Я так боюсь, что однажды она, взмахнув ими, улетит. Боюсь ее потерять.
Стараясь не размахивать рукой с зажатым в ней букетиком, не спеша, шагаю на свидание. Все равно приду раньше и буду ждать час, а то и полтора. Но разве это важно? Альта обязательно придет! Я знаю... верю! По‑иному не может быть...
Малолюдные аллеи парка...
Как хороши они весной! И не беда, что ветерок уже нагоняет тучки... Ведь за спиной я слышу ее шаги. Ее и только ее! Я узнал бы их среди сотен, нет, тысяч других! Что это? Волшебство? Магия любви?
Засмотревшись в ее глаза, забываю подарить букет. Как последний дуралей, застываю с открытым ртом и обалдевшим видом.
‑ Привет! Какая чудесная сирень! Это мне, Андрей? ‑ глаза ее смеются.
‑ Привет!
Протягивая цветы, не знаю, отчего заливаюсь краской. Да нет! Почему же ‑ отлично знаю. Случайно коснулся ее пальцев: тоненьких, почти прозрачных.
‑ Какая же ты, Альта, красивая! Просто жуть!
От этого неумелого комплимента краснею еще пуще.
Теперь смеются не только ее глаза.
‑ Какой же ты все‑таки глупый, Андрюшка! Пошли к озеру.
Альта беспрерывно о чем‑то щебечет. Рассказывает о контрольной по математике, академке по фортепьяно, о подружках, о подравшихся из‑за нее на перемене пацанах.
Я будто невзначай иногда касаюсь ее платья, счастливый, что она здесь, рядом, вдыхаю аромат духов, наслаждаюсь звучанием ее неповторимого голоса.
Только б не сказать какую‑то глупость, не обидеть, не спугнуть мою прекрасную фею!
* * *
И вновь воспоминания о несуществующем прошлом... Сны, пришедшие из альтернативной реальности.
Холмики заброшенного кладбища, майская сирень, Альта... Ее подруги и академконцерт по фортепьяно...
На кой мне все это ‑ корсару зазеркалья?
Я, словно гончая, чую, что цель моя близка. Первая веха уже позади. У Карла под Полтавой не будет пушек, брошенных Левенгауптом у Лесной. Но этого, очевидно, мало. Нужен второй шаг ‑ и не менее значимый... Мазепа? Казаки? Батурин с его фуражом и амуницией? Похоже, что так.
За кем пойдет Украина: за Карлом или Петром? К чему сомнения? И так ясно ‑ за тем, кто победит.
Не зря Карл ищет генерального сражения. Видит, как редеет его войско, падает моральный дух и вера в победу. Голодный и холодный, да еще на чужой земле, солдат хорошо воевать не может. Вот и хочет шведский король покончить с русскими одним мощным ударом. Упрямо не желает слушать своих генералов, советующих уйти на зиму в Польшу, Саксонию. А зря, пока баталии не будет. До битвы под Полтавой еще полгода, даже боле. Мне, похоже, столько здесь не пробыть!
Значит, на первый план выходят гетман и его столица Батурин. Сегодня в ставку Меньшикова приехал племянник Мазепы ‑ Войнаровский. Привез весть о том, что дядюшка в Борзне тяжко захворал.
‑ Вот видишь, Андрий, ‑ укоризненно сказал мне Дмитрий Александрович за ужином (в последнее время мы частенько ужинали вместе), ‑ болен ваш гетман. Почти что на смертном одре... А ты стращал ‑ снюхался со шведом, сбежит к Карлу...
‑ Вот бы Александру Даниловичу и проведать больного друга... Ведь не очень далеко до Борзны. Верно?
Шеин впился в меня глазами. Удав, да и только! Сейчас проглотит.
‑ Думаешь?... ‑ он уже успел просчитать ходы.
‑ Говорю, хорошо бы проведать... старика...
‑ Может, ты и прав. Утро вечера ‑ мудренее. Пойду‑ка я пока прогуляюсь, а ты не спеши, доедай.
Не знаю, прислушались ли к моим словам, но только в ту же ночь Войнаровский сбежал.
‑ Поедешь в Борзну с нами, ‑ нахмурив брови, прошипел Шеин. ‑ Неужто, казачек, и тут ты прав!
Все‑таки удивительный человек Дмитрий Александрович: то мягок, то суров, то на вы, то на ты. Зная мою силу, не побоялся приблизить, идет по краю, играя, словно факир с огнем. Впрочем, как и я. Уверен, что при необходимости, не задумываясь, нанесет удар в спину. Но, ни одной секундой раньше. Лишь дурень режет курицу, несущую золотые яйца. Ну а Шеин далеко не дурак!
На полпути в Борзну нам повстречался полковник Анненков, сообщивший, что Мазепа уехал в Батурин.
Повернули туда и мы. Но засветло не успели. Пришлось заночевать в одном из сел.
Лишь на следующий день к полудню мы увидели высокие каменные стены Батурина с узкими бойницами. Мы разглядывали этот город‑крепость, испытывая похожие чувства, что и древние греки, впервые обозревавшие неприступную Трою. Город, ощетинившийся пушками, был грозен и страшен. Ворота и те оказались наглухо замурованны.
Я помнил из истории, что Меньшиков погиб под Батурином. Вот только когда и как? Увы! Потому просил Дмитрия Александровича близко к стенам его не подпускать. Да куда там! Разве Данилыча удержишь?
Вот он уже гарцует на виду у всех... Кричит, обращаясь к людям на стенах. Хочет выяснить здесь ли гетман. Пальнет сейчас пушечка, наведенная опытной рукой начальника артиллерии Фридриха Кенигсена... и поминай, как звали.
На зов Меньшикова откликнулся полковник Дмитрий Чечель. На вопрос, где Мазепа, не ответил. Сказал лишь, что в город не велено никого впускать.
Так мы, не солоно хлебавши (как учила столь редко теперь вспоминаемая мной малышка Жаклин), повернули восвояси.
Александр Данилович от злости весь раскраснелся и продемонстрировал недюжинные знания русской матерщины. Обещал, во что бы то ни стало вернуться.
‑ Ну, б..., казачки, подождите! Вернусь, вашу мать, умоетесь кровавыми слезами!
В тот же день пришла весть, что Мазепа со свитой и тремя тысячами казаков переправился через Десну и вошел в лагерь шведов.
Вечером Шеин и Меньшиков написали донесение государю.
